В Испании и особенно в Италии иная ситуация. Так, в Италии, по данным общенационального обследования 1994 г., 88,4 % считали себя католиками,[69] а доля тех, кто посещает мессу хотя бы раз в неделю, составляла 30–35 %.[70] На вопрос о том, какую роль играет религия в их жизни, ответы «очень важную», «важную» или «достаточно важную» дали в 1983 г. 64 % итальянцев в возрасте 15–24 года, в 1996 г. – 68 %.[71]
Официальная позиция католической церкви была и остается непреклонной: «Нет внебрачным союзам, разводам, искусственной (то есть любой, за исключением основанной на использовании биологических ритмов) контрацепции и абортам!». В 1968 г. эта позиция была вновь подтверждена энцикликой папы Павла VI «Humanae vitae», где говорится, что «любой супружеский акт должен быть открытым к передаче жизни».[72]
Возникает вопрос, почему, несмотря на столь сильное влияние католицизма, демографическое поведение жителей Южной Европы столь сильно отклоняется от его заповедей? Отвечая на него, следует учитывать целый ряд обстоятельств.
Прежде всего, нельзя забывать, что, хотя католическая религия и церковь в рассматриваемых странах оказывали сильное влияние на формирование семейного законодательства, последнее слово в этой сфере оставалось все-таки за государством. Позиция же государства определялась политическим режимом, то более, то менее благосклонным к церкви. Это приводило к едва ли не циклическим изменениям семейного законодательства, а также законодательства в сфере образования, светский или религиозный характер которого, несомненно, влиял на умы людей.
Так, после объединения Италии ее правительство, взяв курс на секуляризацию общества, ввело обязательную гражданскую регистрацию брака (1865), а позднее и ограничило религиозное образование в государственных школах (1877).[73] Отношения фашистского режима Б. Мусолини с Ватиканом были достаточно сложными, однако заключенные в годы его правления Латеранские соглашения (1929) восстановили часть привилегий церкви в матримониальных делах и религиозном образовании в школах.[74] После принятия в 1948 г. республиканской Конституции в Италии процесс секуляризации итальянского семейного и образовательного законодательства возобновился. Однако, в отличие от Франции, где либерализация законодательства в области разводов, абортов и контрацепции протекала относительно спокойно, в Италии законодательная реформа в этой области вызвала бурю политических страстей и потребовала проведения двух общенациональных референдумов (1974 и 1978 гг.).
Все испанские конституции XIX в. (1812, 1837, 1869 и 1876 гг.) объявляли католицизм официальной религией, а создание семьи подчинялось исключительно церковным законам.[75] Законодательство второй республики (1931–1936 гг.) допускало развод, однако после поражения республиканцев в гражданской войне 1936–1939 гг., в период многолетнего правления Ф. Франко, разводы были вновь запрещены. Без permiso marital – разрешения мужа – замужняя женщина не могла заниматься подавляющим большинством видов экономической деятельности.
Конституция 1978 г., отменив официальный статус католической религии, провозгласила равноправие полов и стала правовой основой для последующей либерализации законодательства в области семьи и репродуктивных прав личности. В 1978 г. в Испании был снят запрет на распространение и продажу контрацептивов, а с 1984 г. разрешены аборты, но только в случаях, если здоровью женщины угрожает опасность, если обнаружены дефекты плода, а также если женщина стала жертвой насилия. Попытки принять более либеральный закон об абортах предпринимались в 1996 и 1998 гг., но оба раза отвергались незначительным большинством голосов (в 1998 г. за принятие такого закона проголосовали 172 депутата, против – 173).[76]
Не следует также забывать, что в Южной Европе, как и во всем мире, происходят процессы секуляризации. Одним из их проявлений является прагматичное отношение значительной части жителей Южной Европы к религиозным установлениям в области семейной жизни. Весьма показательны в этом плане результаты референдума 1974 г. в Италии. Проголосовать за отмену закона 1970 г., разрешившего развод, призывали тогда Христианско-демократическая партия и Итальянское социальное движение, совокупный электоральный рейтинг которых, судя по результатам парламентских выборов 1972 г., составлял примерно 48 %.[77] Тем не менее, противники развода смогли собрать на референдуме только 40,7 % от общего числа голосов. При этом следует отметить значительные региональные различия в результатах голосования. Если в Турине, крупном промышленном центре на Севере Италии, на стороне сторонников развода были 79,8 % голосовавших, то на юге – всего 48 %. В ходе еще одного референдума (1981 г.) против отмены закона 1978 г. о легализации абортов высказались уже более двух третей итальянцев.
Особая значимость семейных связей. Особая роль семьи в формировании южноевропейской модели демографического поведения наиболее ярко проявляется в Италии. В истории этой страны, за исключением эпохи Древнего Рима, никогда не было «сильного» (функционирующего с точностью часового механизма и/или наводящего ужас на остальной мир) национального государства; не было и традиций жертвенного служения ему. Не характерна для новой истории Италии и имперская идея (попытки Муссолини создать итальянскую империю быстро закончились крахом). К моменту объединения Италии (1860–1870 гг.) ее поданные разговаривали на разнообразных местных диалектах и порой плохо понимали друг друга. Камилло Кавур (1810–1861), руководитель первого правительства объединенной Италии, заметил в этой связи: «Мы создали Италию, давайте создавать итальянцев». Языковая проблема в значительной мере была решена благодаря появлению общенационального телевидения, но и сейчас итальянцы часто используют в повседневном общении местные диалекты, у них чрезвычайно сильно развито чувство «малой родины», а в экономически наиболее развитых областях Севера Италии довольно сильны сепаратистские настроения. Итальянское государство, таким образом, редко преуспевало в роли «коллективного организатора» и мобилизующего центра социальной, а тем более хозяйственной жизни страны.
Социальная и экономическая неэффективность государства на протяжении столетий компенсировалась в Италии эффективностью семейных связей. Il familismo («фамилизм», «семейственность») пронизывает все сферы жизни итальянского общества. Семейные династии политиков, банкиров, журналистов, ветеринаров, почтальонов и пр. играют огромную роль в любой области профессиональной деятельности. Это резко усиливает зависимость индивида от семьи, ибо в организованном подобным образом обществе найти достойное место в жизни без поддержки родных и близких оказывается довольно сложно. По той же причине отцы семейств и вообще старшие родственники обязаны sistemare («устроить», «вписать в систему») младших членов семьи.
А. Скуиллачи, автор полемического эссе, посвященного этой деликатной теме, не без иронии отмечает, что Наполеон Бонапарт, крушитель феодальных порядков, был образцовым итальянским фамилистом, пристроившим своих родственников на королевские должности по всей Европе. Точно такой же диссонанс между теоретическими взглядами и полуфеодальной практикой «трудоустройства» родственников, считает автор эссе, характерен сегодня для политиков и журналистов как либеральных, так и левых взглядов. Перефразировав известное изречение Алексиса Токвиля, заключает Скуиллачи, можно сказать, что в Италии люди принадлежат прежде всего своей семье и только потом – своим убеждениям.[78]
Следствием этого социального феномена является, по мнению многих исследователей, повышенный уровень недоверия итальянцев к «чужакам», которыми, в известном смысле, являются все те, кто не входит в семейно-родственный круг. Опрос, проведенный в европейских странах в середине 1980-х гг., показал, что с утверждением «большинство моих соотечественников хотя бы в некоторой степени заслуживают доверия» согласились 88 % датчан, 79 % британцев, 69 % французов, 68 % испанцев, но только 33 % итальянцев.[79]
Сторонникам линейно-прогрессистской концепции истории столь высокая значимость семейных связей в жизни Италии всегда представлялась тормозом ее развития, пережитком феодального или раннекапиталистического общества, который должен был закономерно отмереть с переходом на более высокую ступень общественного развития. Причины, по которым семейственность, пронизывающая все слои итальянского общества, не вызывает умиления у большинства авторов, описывающих этот социальный феномен, вполне понятны. Однако этическая оценка не может заменить объективного анализа. Оставаясь же в рамках последнего, следует констатировать, что повышенная по сравнению с другими развитыми странами значимость семейных связей – не пережиток, а, скорее, инвариант итальянского общества. Опосредуя все протекающие в нем процессы, сеть семейных связей обеспечивает адаптацию людей к изменениям социальной, политической и экономической конъюнктуры.
