Хотя спад продолжительности жизни так или иначе затронул все страны, первыми из него вышли Чехия и Словакия (в 1991 г.), Польша (в 1992 г.), Венгрия (в 1994 г.). Уровень жизни в этих странах изначально был выше, а удельный вес неконкурентоспособных производств – ниже, чем в остальных странах ЦВЕ. Так, в Чехии в 1993 г. ВВП (ППС) на 1 жителя составлял $8422, в Венгрии – $5962, тогда как на Украине – $3310, в Молдавии – $2215. Эти различия были унаследованы еще с довоенных лет. В 1930 г. среднедушевой ВВП на чешских землях (в составе Чехословакии) был на 37 % выше, чем в Италии, и лишь на 19 % ниже, чем во Франции.[96]
Румынии и Болгарии удалось добиться устойчивого роста продолжительности жизни лишь несколькими годами позднее (соответственно, в 1997, 1998 и 1999 гг.). В странах Балтии рост продолжительности жизни возобновился в 1996 г., однако все еще остается медленным и прерывистым (в 2001 г. наблюдалось даже снижение данного показателя). Наиболее глубоким и длительным оказался кризис продолжительности жизни в Белоруссии, Украине, Молдавии. Ни одной из этих стран пока не удалось превзойти по данному показателю уровень 1990 г. В Белоруссии в 2004 г. продолжительность жизни мужчин выросла по сравнению с 2002 г. на 0,9 года, женщин – на 1,9 года. В Украине и Молдавии можно говорить лишь о прекращении снижения и стабилизации значений данного показателя.
Интерпретации. Авторы, стремящиеся докопаться до причин кризиса продолжительности жизни в странах ЦВЕ, акцентируют внимание на различных аспектах их истории. При интерпретации причин стагнации или снижения продолжительности жизни в странах ЦВЕ в период «реального социализма» часто используется «пороговое» объяснение, апеллирующее прежде всего к особенностям организации общественного здравоохранения. Подчеркивается, что система здравоохранения в СССР и странах ЦВЕ сложилась в условиях войн или подготовки к ним и исходила из известного тезиса, что «здоровье – имущество казенное». Сильными сторонами такой организации здравоохранения была обязательная иммунизация детей, отлаженная система противоэпидемических мероприятий. «Первый важный урок, который нужно усвоить из опыта социализма, состоит в том, что при соответствующих обстоятельствах участие государства в деятельности системы здравоохранения желательно, а временами может быть просто необходимым», – пишут в этой связи западные эксперты.[97]
Созданная в СССР и странах ЦВЕ система здравоохранения позволяла, по мнению сторонников данной трактовки, повышать продолжительность жизни лишь до определенных пороговых значений. После того как резерв снижения смертности, связанный с иммунизацией детей, противоэпидемическими мероприятиями и т. д., был исчерпан, продолжительность жизни перестала расти. Западная же система здравоохранения изначально была ориентирована на большую активность индивида в борьбе за собственное здоровье. «Порог» здесь был легко пройден, поскольку удалось задействовать новые резервы роста продолжительности жизни, связанные с более здоровым образом жизни (отказом от курения, занятиями физкультурой и т. д.). Кроме того, более мощная экономика стран Запада обеспечила внедрение новых эффективных технологий лечения болезней, недоступных в силу их дороговизны в странах Восточной Европы и СССР.
Пороговое объяснение оставляет открытым вопрос о причинах, по которым здоровый образ жизни в странах ЦВЕ не приобрел такого числа сторонников, как на Западе. Не дает оно ответа и на вопрос о том, почему без видимых задержек преодолели означенный порог Вьетнам, Китай и Куба. Кроме того, в СССР, а в некоторые годы и в других странах Восточной Европы продолжительность жизни не просто оставалась неизменной, а снижалась, что также невозможно объяснить только пороговой гипотезой. Наконец, необычайно высокую по сравнению с развитыми странами смертность от «внешних» причин – убийств, самоубийств, несчастных случаев в быту и на производстве, – по большей части сопряженных с неумеренным потреблением алкоголя, лишь в малой степени можно списать на недостатки системы здравоохранения.
При объяснении этих феноменов обычно обращаются к порокам общественной системы, сложившейся в СССР и странах советского блока. Указывается, в частности, что такая система не обеспечивала индивиду возможностей для самореализации, формируя синдром «бегства от жизни», выражающийся в алкоголизме и депрессиях.[98] Отмечается (применительно к СССР), что «общество постоянно находилось в напряжении, состоянии мобилизационной готовности, и ничто не ценилось так мало, как “воля к здоровью”, да и вообще всякая индивидуальная воля».[99]
О том, что подобные аргументы не беспочвенны, свидетельствует факт быстрого выхода из кризиса продолжительности жизни таких стран, как Чехия, Венгрия, Польша. Весьма вероятно, что одной из причин этого бесспорного успеха было появление новых возможностей, увлекающих и, что не менее важно, реально осуществимых. Они были связаны с предпринимательской активностью, работой по найму в новых экономических структурах и т. д.
Подобное объяснение, однако, также не расставляет все точки над i. В Украине, в Молдавии, где рыночные реформы также открыли возможности для предпринимательской активности, а «состояние мобилизационной готовности» давно утратило какую-либо актуальность, кризис продолжительности жизни по-прежнему не преодолен. В Китае, Вьетнаме, на Кубе, где сохранились и централизованное партийно-государственное руководство, и мобилизационный стиль управления, продолжительность жизни, напротив, значительно выросла. Получается, что в разных частях мира одни и те же факторы влияли на продолжительность жизни по-разному.
Вполне естественно предположить, что данное явление объясняется наличием некоторой опосредующей среды, имевшей в каждой из указанных групп государств свои особенности и, подобно призме, преломлявшей внешние воздействия. Роль такой среды, скорее всего, играла культура, в том числе и бытовая, «повседневная», складывающаяся из типичных, ставших стереотипными способов адаптации индивида, семьи, семейной группы к жизненным трудностям. Система культурных координат стран Восточной и Юго-Восточной Азии исключала, например, разрастание алкоголизма до восточноевропейских масштабов. Совсем иными, чем в Европе, были здесь и традиции отношений между народом и властью, индивидом и коллективом, семьей.
Не стоит забывать и о культурных различиях между странами ЦВЕ. В Чехии, Венгрии, Польше, ряде других стран огосударствление экономики и ограничение предпринимательской активности воспринималось большинством населения как нечто навязанное сверху или извне, нелепое и мешающее нормальной жизни. В Белоруссии и на Украине подобное устройство общественной жизни, напротив, воспринималось многими как вполне естественное.
Вряд ли можно определить «чистый» вклад каждого из рассмотренных факторов в динамику продолжительности жизни в странах ЦВЕ, драматичную и заметно отличающуюся от наблюдающейся в других регионах мира. Скорее, следует говорить о болезненном социальном синдроме, в котором одна беда влечет за собой другую. Чрезмерное огосударствление всей общественной жизни подрывало личную (в том числе предпринимательскую) активность. Это, с одной стороны, тормозило рост уровня жизни и снижало эффективность здравоохранительной системы, с другой – расширяло пространство бесцельного времяпрепровождения, заполнявшееся «алкогольным» досугом. Сформировавшаяся алкогольная субкультура институционализировалась, у нее появился собственный фольклор, поэты и певцы, группы влияния, экономически заинтересованные в ее поддержании. Эта субкультура уже не ограничивалась сферой досуга, постепенно прорастая в производственную сферу. Результатом стало огромное число преждевременных смертей, прежде всего мужчин трудоспособного возраста.
При этом даже в рамках относительно однородного региона ЦВЕ можно говорить о более легкой и тяжелой формах данного социального синдрома. Более легкая форма оказалась характерной для западной (не только в географическом, но также политическом и культурном смыслах слова) части региона. Уровень жизни здесь был традиционно более высоким, предпринимательские навыки более развитыми, «тяжелое» пьянство не пустило столь глубоких корней. Данный субрегион, не в последнюю очередь в силу предстоящего вступления в Европейский Союз, оказался достаточно привлекательным для иностранных инвестиций. В этих условиях трансформационный кризис был не столь глубоким, а его демографические последствия не столь тяжелыми, как на востоке региона. Рыночные реформы в конечном счете сыграли роль эффективного социального лекарства, позволившего выйти из кризиса продолжительности жизни.
На востоке региона стартовые экономические и политические позиции были куда менее выигрышными, значительная часть населения не смогла «вписаться» в новую жизнь. Человеческая цена трансформационного кризиса оказалась здесь гораздо более тяжелой. Рыночные реформы, на западе региона оказавшие положительное влияние на динамику продолжительности жизни, на востоке пока лишь усугубили и без того тяжелую демографическую ситуацию.
