— Харинтий Гусь не продал ромею отроков? Странно. — Тайный осведомитель ярла Ярил Зевота почесал подбородок.
Был как раз конец недели, время, установленное ярлом для тайных встреч с агентом, и Ярил не опоздал, явился вовремя — помнил о том, что клок его волос остается во власти варяжского колдуна — ярла, к тому же знал, что за важные вести получит по меньшей мере гривну. Правда, особо важных вестей пока не было. Ильман Карась ничем необычным себя не проявлял, так, лиходействовал помалу, даже, наверное, меньше, чем прежде.
— С чего бы это? — спросил Хельги.
— Вот и я думаю — с чего бы? — эхом откликнулся Зевота. В серо-зеленых пройдошистых глазах его мелькнула искорка страха, что не укрылось от наблюдательного ярла.
— Может, ты чего-то не договариваешь, Ярил? — сощурил глаза Хельги. — Помни, у меня найдутся средства развязать тебе язык.
— О нет, боярин! — с мольбой воскликнул агент. — Не надо. Поверь, я и так говорю всё, что знаю, клянусь Перуном.
— Но ты, похоже, сильно боишься Ильмана… или не только Ильмана?
Парень вздрогнул:
— Поистине, от тебя ничего не скроешь, ярл. — Он передернул плечами и, схватив стоящую на узком столе деревянную чашу с квасом, принялся жадно пить. Узкий кадык заходил на тощей шее, и Хельги на миг стало жаль этого нескладного хитрована, на поверку оказавшегося не таким уж и хитрым и вынужденным жить между двух огней — Хельги и Ильманом… или?
— Так кого ты боишься? Говори! — Ярл хлопнул ладонью по столу. — Говори же!
— Я и сам не знаю… — опустив глаза, пробормотал Ярил Зевота. — Ильман Карась — он обычный лиходей, каких много. Ну, шею может свернуть или, там, замучить лютой смертью. Но объявился у него дружок, тоже вроде бы простой человечишко, хоть и душегуб изрядный, однако ж есть еще кто-то, кого и дружок этот, и сам Ильман Карась боятся… Не знаю, кто он, но боятся его, точно. Думаю, это он и приказывает Карасю бесчинствовать. Ну, там, где можно было б и не лишать живота, убивать, да пострашнее, да опосля подбрасывать убитых на людные улицы.
— Он — это кто?
— Не знаю, ярл. Клянусь кровью отца!
— Узнай, — посоветовал ярл. — И этот вот, дружок Ильмана Карася… Он что, тоже без имени?
— Нет, ну этого я хотя бы видел. Раза два, правда. Смуглый, голова, как бубен, сам тощий, но жилистый, сильный, хотя на вид — мозгляк мозгляком. Да его так и кличут — Истома Мозгляк.
— Что?! — переглянувшись, разом воскликнули Хельги и до того сидевший молча Ирландец. — Что ж ты раньше о нем не рассказывал?
— Да он недавно и объявился, — пожал плечами Ярил. — Но Карасем крутит, как хочет, — а тот его слушается. Ну, пойду я, пожалуй, а то Карась меня хватится — где, мол?
— Иди. — Хельги махнул рукой. — К следующей встрече вызнай всё об Истоме Мозгляке. Всё, что сможешь, понял?
Зевота кивнул.
— Стой! — неожиданно крикнул Ирландец. Подбежал к застывшему на пороге парню, заглянул в глаза и неожиданно напомнил: — Ты говорил — очень странно то, что Харинтий Гусь не продал ромеям отроков, так?
— Ну, так.
— А почему это для тебя странно?
— Ну… — Зевота задумался, пощелкал пальцами, видно, не сразу сообразил, как лучше сказать. — Ведаете ль, Харинтий Гусь — ушлый, как леший. И тут вдруг отказывается от мзды. Ни с того ни с сего. Ведь отроков-то он, знамо дело, не на базаре купил — украл, похитил, с чего б от них побыстрей не избавиться, ведь у них поди и родичи есть, на худой конец — боярин, если те челядины аль холопи? А Харинтий, вишь, их не продал. Значит — кто-то может предложить больше. И куда как больше! Вот только кто — не знаю.
— Узнай, — коротко приказал Хельги, и Ярил Зевота покинул гостиный двор. В душе его давно уже поселился страх.
Нет, Ярил, ничуть не страшась, сразился бы с любым человеком, именно — с человеком, а не с колдуном, каковыми он, ничтоже сумняшеся, считал Хельги… и того неизвестного, что приказывал Истоме и Карасю.
Лето выдалось сухое, жаркое, стоял уже июль — червень, или страдник, — вокруг Киева колосились поля, а тихими вечерами девки с Подола выходили смотреть на месяц — казалось, будто он, прячась за облака, меняет цвет с золотистого на серебряный, словно бы играет, а это хорошая примета, недаром говорят — «месяц играет — урожай обещает». Весь день, с раннего утра, крестьяне и свободные — «люди», и почти свободные — смерды, и попавшие в боярскую кабалу — закупы и рядовичи, работали в поле. Работали все — и мужики, и бабы, а как же, ведь в страдник на дворе пусто, да в поле густо, а известно, что в это время не топор да охота мужика кормят, а работа. То и про баб сказано — «плясала бы баба, плясала, да макушка лета настала». Ну да попляшут еще, потешатся, Перунов день впереди, а за три дня до него молились о дожде.
Ладислава проснулась первой — едва светало, и запертые в амбаре девушки еще спали, подложив под себя прошлогоднюю слежавшуюся солому. Рыжая Речка, дочка бондаря, словно малое дите, крепко прижалась к Любиме, чьи волосы цвета воронова крыла в беспорядке разметались по земляному полу. Рядом с ними, в углу, спали еще две девушки — Малуша и Добронрава, недавно похищенные в древлянской земле.
Древляне жили отсюда не так и далеко, за лесом. Впрочем, тут везде был лес. Деревья росли густо — березы, осины и липы перемежались с сумрачными елями, высокими корявыми соснами и рощицами могучих дубов — деревьев Перуна. Сквозь щель в дверях в амбар проникал дрожащий утренний свет. Ладислава встала и, подойдя к двери, припала к щели, чувствуя, как земляной пол холодит босые ноги. Сквозь щель видны были кусок частокола, высокий, не перепрыгнешь, и башня, замаскированная сосновыми ветками. Несколько жилых изб находились с другой стороны амбара, похоже, что там уже встали, — резко потянуло дымом. Оттуда же донеслось звяканье железа, должно быть, это кузня. Проснулась Любима, потянулась, осмотрелась вокруг, непонимающе хлопая ресницами, села, подтянув под себя ноги, и тяжко вздохнула, погладив по рыжей голове всё еще спящую Речку. Девушки-древлянки — Добронрава с Малушей — тоже еще спали. Обе они были постарше остальных года на три, помощнее, настоящие деревенские женщины, привыкшие к тяжелой крестьянской работе. Интересно, зачем их всех похитили? С целью выкупа? Может быть, но тогда зачем увозить так далеко? Можно было б спрятать и поближе к Киеву, мест вокруг хватало. Может, похитители заранее сговорились с купцами-работорговцами и теперь их поджидали? Пожалуй, что так… А если так, то — по крайней мере пока — девушкам ничего не грозило. Ладислава улыбнулась, села рядом с Любимой, утешила. Та повеселела, растолкала Речку, смешную, конопатую, рыжую, словно восходящее солнышко:
— Вставай, Реченька, просыпайся, милая! — Речка встрепенулась:
— А что, уже кушать скоро?
— Вот уж про то не ведаем.
— И долго мы еще тут сидеть будем?
— И про это не скажем.
Где-то за амбаром вдруг залаял пес. Надрывно, злобно, словно почуял близкого волка.
— Вот, и собака здесь, — погрустнела Речка. — Пожалуй, и не убежишь, не выберешься.
— Убежать? — Ладислава покачала головой. Эта идея пока не приходила ей в голову — да и не было такой возможности. Вот если б их из амбара выпустили на прогулку, там, или по естественной надобности, вот тогда… Хотя, конечно, стеречь и тогда будут.
Снаружи послышались чьи-то тяжелые шаги. Скрипнул засов, дверь отворилась, и Ладислава вздрогнула, увидев старого своего знакомца Истому Мозгляка в сопровождении двух окольчуженных воинов с мечами и короткими копьями. В руках у Мозгляка был кнут.
— Выходите, — исподлобья оглядев девушек, бросил Истома. — Да по одной, не торопясь. — Сначала ты. Он указал на Любиму.
Девушка испуганно попятилась.
— Да не боись, не обидим, — ухмыльнулся он и шутливо хлопнул кнутом Любиму. Та вскрикнула — не от боли, от неожиданности. Воины обидно засмеялись.
— Вот ржут, жеребцы, — вцепившись в руку Ладиславы, жалобно прошептала Речка. — Зачем они ее увели, а?
Глава 5
ПРОДОЛЖЕНИЕ
— Не знаю, — покачала головой Ладислава, предполагая лишь самое худшее. Малуша с Добронравои заплакали, — видно, им еще не приходилось попадать в подобные переделки, чего нельзя было сказать о Ладиславе, кое к чему привыкшей за последний год. — Не плачьте. Может быть, ее скоро приведут, — сказала она и оказалась права.
Снаружи снова раздались шаги, послышался смех воинов. Дверь распахнулась, и в амбар втолкнули Любиму, скованную по рукам новенькой звенящей цепью. Так вот зачем ее забирали! Видно, за амбаром и вправду кузница.
Следующей увели Ладиславу. По знаку воинов она вышла из амбара и на миг закрыла глаза — двор оказался залит ярким солнечным светом. Желтое жаркое солнце пожаром пылало на толстых бревнах частокола, золотило солому крыш, теплыми зайчиками отражалось в колодце. День начинался чудный — солнечный, синий, теплый, с клейким запахом сосновой смолы и тихим ласковым ветерком, пахнущим медом. Казалось, уж в такой хороший день ну никак не может случиться ничего плохого, только хорошее, счастливое, веселое, как и сам день.
