Судзуми хлопнул по земле свободной рукой; Зим тут же его отпустил. Затем они оба опять поклонились друг другу.
— Еще раз, сэр?
— Извини. Пора заняться делом. В другой раз как-нибудь, а? Ради веселья… сочту за честь. Может, следовало сразу сказать. Твой почтенный отец тренировал меня.
— Так я сразу и предположил, сэр. Буду ждать следующего раза.
Зим хлопнул его по плечу.
— Становись в строй, солдат! Рррр-ота-а!..
Следующие двадцать минут мы занимались гимнастикой, после которой мне стало жарко в той же мере, в какой до этого было холодно. Сержант сам вел занятия, делал все вместе с нами и орал во всю глотку. Как я заметил, он не запачкался. Он даже не запыхался, когда мы закончили. После того утра он больше не снисходил до разминки (мы до завтрака его вообще не видели, звание дает привилегии), но в то утро он был вместе с нами, и когда все было окончено, а мы все уморились, он повел нас рысцой в палатку-столовую, взрыкивая на ходу:
— Шире шаг! Живо! Хвосты подобрать!
В лагере имени Артура Карри мы всегда и везде передвигались бегом. Я так и не выяснил, кем был этот Карри, но судя по всему — великим бегуном.
Брекинридж уже сидел в столовой с загипсованным запястьем, только пальцы наружу. До меня донеслись его слова:
— Не-а, заживет, как на собаке. Я так цельную игру отыграл. Обожди, уж я его уделаю…
Вот в этом я сомневался. Судзуми — еще куда ни шло, но не эта горилла. Он даже не понимал, насколько сержант был выше классом. Зим мне не понравился с первого же взгляда. Но у него был стиль.
Завтрак был отличный. Тут любая кормежка была отличной; ничего похожего на ту бурду, которую дают в некоторых школах, когда хотят сделать твою жизнь несчастной. А тут, хоть на стол вываливай и руками загребай, никто даже слова не скажет. И это было хорошо, потому что это было единственное время, когда никто никого не понукал. Конечно, в меню не было ничего, к чему я привык дома, и гражданские работники столовой шлепали еду нам на тарелки с таким видом, что матушка побледнела бы и заперлась у себя в комнате. Но еда была горячая, еды было много, еда была вкусная, хоть и не изысканная. Я съел вчетверо больше обычного, запивая завтрак кружками кофе со сливками и большим количеством сахара. Я сожрал бы акулу вместе со шкурой и потрохами.
Когда я приступил ко второй порции, появился Дженкинс с капралом Бронски на хвосте. Они задержались возле стола, за которым в одиночестве завтракал сержант Зим, потом Дженкинс плюхнулся на свободный стул рядом со мной. Он здорово вымотался, был бледен и сипло дышал.
— Давай налью тебе кофе, — предложил я. Он помотал головой.
— Лучше поешь, — настаивал я. — Хоть яичницу, она легко пойдет.
— Не могу… Ох скотина, грязная сволочь, так его и растак, — он негромко, почти беззвучно принялся чихвостить сержанта. — Я всего лишь попросил разрешения пропустить завтрак и немного полежать. Бронски не позволил, сказал, нужно спрашивать у взводного. Я так и сделал, и я сказал ему, что болен, я же сказал ему! А он проверил мой пульс, потрогал лоб и сказал, что сигнал к медосмотру в девять часов. Ну что за крыса! Вот подкараулю его темной ночью, вот увидишь.
Я все равно налил ему кофе и поделился яичницей. Через некоторое время Дженкинс принялся за еду. Мы еще сидели за столом, а сержант Зим поднялся и подошел к нам.
— Дженкинс.
— А… да, сэр?
— В девять часов явишься в санчасть.
Дженкинс сцепил зубы. Потом медленно произнес:
— Мне не нужны таблетки… сэр. Я справлюсь.
— В девять ноль-ноль. Это приказ, — Зим вышел из палатки. Дженкинс вновь затянул заунывные причитания. Наконец, он успокоился, набил рот яичницей и невнятно сказал:
— Никак не могу понять, какая мамаша произвела это на свет. Мне бы хотелось взглянуть на нее, только взглянуть. У него вообще есть мать?
Вопрос был риторический, но ответ на него мы получили. Во главе нашего стола через несколько стульев от нас сидел капрал-инструктор. Он уже расправился с завтраком и курил, одновременно ковыряя в зубах. И самым очевидным образом нас подслушивал.
— Дженкинс!
— А?.. да, сэр?
— Что ты знаешь о сержантах?
— Н-ну, я только учусь.
— У них нет матерей. Спроси любого солдата, — он выдул в нашу сторону дым. — Сержанты размножаются делением. Как и все прочие бактерии.
4
И сказал Господь Гедеону: народа с тобой слишком много… Итак провозгласи вслух народа и скажи: «кто боязлив и робок, пусть возвратится домой»… И возвратилось народа двадцать и две тысячи, а десять тысяч осталось. И сказал Господь Гедеону: все еще много народа; веди их к воде, там Я выберу их тебе… Он привел народ к воде. И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо, также и тех всех, которые будут наклоняться на колени свои и пить. И было число лакавших ртом своим с руки триста человек…
И сказал Господь Гедеону: тремястами лакавших… спасу Я вас… а весь народ пусть идет.
Книга Судей Израилевых 7:2-7
Через две недели у нас отобрали койки. То есть нам предоставили сомнительное удовольствие сложить их, проволочь четыре мили и сдать на склад. Но это было уже не важно; земля прогрелась и стала мягче. Об этом мы вспоминали всякий раз, когда посреди ночи начинала выть сирены, и нам приходилось вскакивать и играть в войну. Зато я научился засыпать сразу же по окончании этих издевательств. Я научился спать где угодно и когда угодно — сидя, стоя, даже маршируя в строю. Да что там, я мог заснуть на вечерней поверке в стойке «смирно», наслаждаясь музыкой сквозь сон и немедленно просыпаясь по команде «разойдись».
В лагере Карри я сделал важное открытие. Счастье состоит в возможности выспаться. Только в этом. Все богатые, несчастные люди, которых вы знаете, глотают снотворное. Пехотинцу таблетки ни к чему. Дайте солдату койку и время упасть на нее, и он будет счастлив, как червяк в яблоке, — он спит!
Теоретически положены восемь часов сна еженощно и примерно полтора часа после вечерней кормежки, выделенные на личную жизнь. А на деле ночь занята подъемами по тревоге, нарядами и муштрой, на которые так щедр Господь и приравненные к нему лица. А если вечер не испорчен строевой подготовкой и нарядом вне очереди за малейшую провинность, то он будет потрачен на полировку ботинок, стирку, стрижку (некоторые из нас неплохо умели стричь, но приемлемой считалась прическа под бильярдный шар, а это уж каждый может). И это не упоминая тысячи других мелочей, которые необходимо сделать с обмундированием, лично и по требованию сержанта. Например, мы научились на утренней поверке откликался словом «мылся», это значило, что по крайней мере один раз с последней побудки ты принимал душ. Можно было соврать, с рук сходило, я сам так поступал пару раз. Но как-то одного из нашей роты угораздило обмануть начальство при явных свидетельствах обратного, так его весь наш взвод драил швабрами и порошком для мытья пола под руководящие указания капрал-инструктора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
