Среди них был и Шишкин. Он отчетливо помнил стук в дверь, потом повторный. И крики: «Пожар, пожар!» Николай сперва не поверил, но когда почувствовал запах дыма, то, едва одевшись, выскочил в коридор и только оттуда увидел освещенную огнем улицу. Оделся, судорожно собрал документы и начал выносить то, что можно было вынести: сперва выхватил одежду из шкафа, телевизор, а потом начал хватать всё, что попадало под руку. Вскоре появились какие–то люди, начали помогать, но от них на узком лестничном пролете лишь образовалась толчея. К тому же с каждой минутой огонь свирепел, подбирался к жилой половине барака.
Вскоре наступил такой момент, когда уж к бараку было не подступиться, да и подъехавшие пожарные с милиционерами начали отгонять жильцов от полыхавших стен и крыши, стрелявшей разлетавшимися кусками шифера. Жильцам ничего не оставалось, как наблюдать с ворохов спасенных пожитков за огнем, на глазах уничтожавшем жилье. Плакали ребятишки, жившие на первом этаже и теперь укутанные одеялами, сморкался старик–инвалид, а у Шишкина душа словно окаменела; в этот момент он еще не понимал, что с ним случилось, быть может, самая большая неприятность в жизни, не считая, конечно, недавней смерти матери.
Когда барак почти сгорел, подъехал Лаврик и мэр города Афанасьев. Ефим Константинович поговорил с пожарными, милиционерами, потом обратил внимание на женщину, буквально цеплявшуюся за рукав и, словно заученно, повторявшую:
— А как же мы? Что теперь будет с моими детьми? Где нам теперь жить?!
— Не волнуйтесь, гражданка! Город не бросит в беде! — обнадежил Лаврик и указал на стоявшего рядом крупного Афанасьева, как на высокое дерево. — Виктор Михайлович уже отдал распоряжение. Сейчас за вами придет автобус, всех погорельцев разместят в гостинице. Вам только нужно взять с собой документы, ценные вещи и одежду. Всё остальное, что уцелело от пожара, примут по описи и временно разместят на складе администрации под охраной. Так что за имущество не беспокойтесь. И вопрос с жильем мы постараемся уладить в ближайшие дни. Правильно я говорю? — спросил Лаврик у Афанасьева.
— Всё так и есть! — подтвердил тот.
Вскоре прибыла «Газель», погорельцы, обозначив свои пожитки, расселись в салоне и поехали в гостиницу. Двум семьям дали по отдельному номеру, а Шишкина поселили вместе с пенсионером–инвалидом. Тот и прежде–то был нелюдимым, а сейчас и вовсе насупился, умостился на кровати и отвернулся к стене.
Шишкин вышел в коридор, чтобы поговорить с друзьями по несчастью, но ничего конкретного для себя не узнал, потому что пожилая супружеская чета, которых он с детства называл дядя Володя и тетя Валя, сами не знали, что их ждет. Только многодетная мать, тридцатилетняя Аня была твердо уверена, что ее не бросят в беде.
— Пусть только попробуют! — заочно пугала она местных чиновников, расхаживая по вестибюлю гостиницы в искусственной, давно свалявшей шубе и выглядывавшей из–под нее ночной рубашке. — Сразу же поеду в Москву на прием к президенту! Всех четверых своих детей повезу и в Кремле ему оставлю, если попробует отказать! Пусть тогда сам воспитывает! Свою угрозу она повторяла несколько раз, и, в конце концов, о ней узнали не только работники гостиницы, но и постояльцы.
Узнали и в администрации. Поэтому собрались на совещание у Самохвалова. Выслушав и Лаврика, и перепуганную начальницу ЖКО, которая вела себя так, словно была лично виновата в пожаре, Антон Тимофеевич сказал жестко и властно, сразу обозначив реалии:
— Вы, очевидно, знаете — обязаны знать! — что в стране действует Федеральный закон № 131, касающийся, в том числе, и коммунального хозяйства. Исходя из него, нам и следует принимать решения. При пожаре потеряли жилье четыре семьи, в общей сложности девять человек. Причем три семьи занимали жилплощадь по социальному найму, а одна семья на правах частной собственности. Поэтому первые три семьи мы обязаны обеспечить жильем, а перед четвертой обязательств не имеем. К тому же нас и совесть мучить не будет, так как четвертая семья состоит из одного человека — молодого трудоспособного мужчины. Да, кстати, как его фамилия, где он работает? — спросил Самохвалов, будто ничего не знал о Шишкине, и взглянул на Лаврика.
— Шишкин Николай Александрович, двадцати пяти лет, сотрудник ткацкой фабрики. — подсказал Ефим Константинович.
— Вот и прекрасно! Думаю, руководство фабрики пойдет ему навстречу и выделит место в общежитии. С одной семьей разобрались. Еще с одной — супружеской четой — поступим тоже справедливо: предоставим комнату за выездом. Вопрос по третьей семье, состоящей из одного пенсионера–инвали- да, тоже вполне решаем: определим инвалида в интернат, где все заботы по его содержанию и уходу возьмет на себя государство. Остается многодетная семья, к которой нужен особый подход, потому мы не имеем морального права не обеспечить детей жильем! Поэтому предоставим им трехкомнатную квартиру в новом доме, сдача которого намечена через две недели. Это будет тем более справедливо, что они стоят на очереди на получение социального жилья, но мы эту очередь ускорим, и не будем скрывать это. Надо подключить СМИ и всесторонне осветить намечающееся событие — и не только для жителей нашего района, но и для всей губернии, чтобы нас не могли упрекнуть в бездушии, а то журналисты любят раздувать из искры пламя!
На том и порешили. Когда после совещания все потянулись к выходу, Самохвалов окликнул мэра:
— Виктор Михайлович, задержитесь.
Афанасьев развернулся, тяжело сел сбоку от самохвалов- ского стола:
— Слушаю!
— Это я тебя должен выслушать. Звонил Шелупенко из Елани, главный губернский геральдист. Жалуется, говорит, что депутаты горсовета приняли решение о новом гербе, а ты не подписываешь!
— Чего нам всякую шелупонь слушать, если она историю разрушает! Думаешь, он только в одном нашем Княжске герб меняет?! Как бы не так! На все муниципалитеты губернии замахнулся, а их более трехсот! Где старый поменяет, где новый намалюет. Этому геральдисту лишь бы деньгу срубить!
— Шелупонь не шелупонь, а не он это придумал, и с государством не поспоришь! Там, — Самохвалов указал пальцем на потолок, — получше нас знают, кто что рушит, а кто нет. Так что подписывай решение депутатов и не раздумывай. Они тоже в этом вопросе люди подневольные. Не порть отношений ни с ними, ни с губернией!
— Мне можно идти?
— Иди и впредь будь оглядчивее!
* * *О принятом решении погорельцы узнали через час. Их пригласили в администрацию и пообещали в ближайшие дни выдать компенсацию за утерянное имущество. Деньги небольшие, так как ни у кого из погорельцев имущество не было застраховано. Многодетная мать сразу преобразилась, услышав хоть о каких–то деньгах и квартире. Следом ушла супружеская чета. Только инвалид Алексей Павлович Наливай- ко да Шишкин не услышали ничего для себя хорошего и считали, что с ними поступили самым подлым образом. Они задержались в вестибюле администрации и тихо переговаривались, размышляя, что делать далее, и Шишкин собрался в юридическую консультацию, но Алексей Павлович остановил, тряхнув кудлатой головой:
— Не ходи! Скоро появится Подвиг — он всё разъяснит. А один ты ничего не добьешься, а он поможет, потому что всех этих прохиндеев держит в кулаке!
Шишкин не сразу понял, кто придет, и поэтому переспросил:
— Это Робинзон, что ли?
— Да, он самый — Яков Семенович! Я уж ему позвонил. Не вздумай при нем произнести свое дурацкое слово!
— Вам–то, может, разъяснит и поможет, а со мной всё ясно. Лишился я частной собственности! Поэтому ждать помощи неоткуда! Надо либо в общагу перебираться, если, конечно, место есть, или в деревню уезжать, если там материнский дом цел.
— Не спеши — мы еще повоюем и кое–кому нос утрем!
Николай более не стал что–то доказывать, потому что ничего не видел в этом трёпе для себя конкретного.
Подумав так, Шишкин, как ни странно, успокоился, словно заново начал жить, и теперь на всё, что происходило с ним и вокруг него, смотрел с иронией. Особенно, когда появился высокий, худой и безобразно, как казалось Шишкину, бородатый Робинзон, не обремененный ни головным убором, ни шарфом. Лишь распахнутая легкая куртка болталась на нем, а из–под куртки выглядывал пиджак с медалями. Алексей Павлович сразу познакомил Николая с Яковом Семеновичем, и тот воскликнул:
— Какая прелесть! Нас уже трое! Это очень даже конструктивная сила в отстаивании попранных прав!
В чем уж эта сила заключалась, Шишкин так и не понял, поэтому, когда Подвиг предложил всем вместе пойти к начальству, отказался от участия в этой экспедиции. И не потому, что чего–то или кого–то стеснялся, а не хотел, пусть и случайно, встретиться с Самохваловым, подозрения на которого сразу родились в Шишкине еще ночью, когда он только–только почувствовал запах дыма разгоравшегося пожара. А что? Дорогой Антон Тимофеевич легко мог организовать пожар. Поэтому Шишкин и заупрямился, а его товарищ по несчастью поддержал, на что Подвиг совсем не обиделся, но слегка укорил обоих:
