Деций Сервилий и русобородый плотный дак сидели на вязанках ореховых прутьев, покрытых козьими шкурами. Пламя большого масляного светильника освещало стены, расписанные толстенными дубами, кудрявыми орешниками и кустами. Охапки сена, разбросанные там и тут, дополняли впечатление. Казалось, что находишься на маленькой лесной полянке. Полюбовавшись несколько мгновений открывшейся сценой, Милон собрался было переступить порог и уже открыл рот, но его остановила последняя фраза, сказанная одним из собеседников. Удивило не содержание. Поразило, что Сервилий, римлянин по облику и поведению, произнес ее на чистом дакском языке. Херсонесец тринадцать лет ходил с товарами вверх по Данувию, бывал в столице даков Сармизагетузе и неплохо знал разговорную дакскую речь.
– Я не совсем представляю, как Рескупорид доставит оружие из Корнакума. Ведь судно будет идти на глазах у римских постов и патрульных лодок почти сто – сто десять римских миль.
Дак напротив нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Успокойся, Мукапор. Корабль проплывет шестьдесят миль от силы, возле Акуминкума свернет в Тису, оттуда в Крит, а там волоком через Кришул – Репеде до самой Напоки.
Сервилий, которого почему-то назвали варварским именем Мукапор, покачал головой.
– Под Акуминкумом его обязательно досмотрят. Баркасу не дадут свернуть в Тису. Рескупорида продадут в рабство или гладиаторы, а то и того хуже – посадят на кол. Как это сегодня проделали с тремя десятками пиратов-гениохов.
– Замолксис не допустит подобного со своими сыновьями. Твои опасения напрасны. Начальник речной стражи в Акуминкуме любит золотые статеры не хуже всех продажных римских собак вместе взятых.
– Пропустить оружие к Децебалу не посмеет даже самый бессовестный и тупоумный римский легионер.
– А он и не узнает, что мы везем мечи. Поверх настила в трюме будут находиться памфилийские козы. И на палубе тоже. Глупые даки везут на расплод тонкорунных коз и все.
– Помоги вам Великая Матерь богов!
Русобородый гость пригубил вино, бросил в рот щепоть изюма.
– Что будет делать Рескупорид, мне понятно, а вот откуда ты раздобыл столько полных римских доспехов и как переправишь к нам, это для меня загадка.
Стоящего за дверью Милона прошиб холодный пот. Невероятно! В двух шагах от него сговариваются шпионы Децебала. Целыми кораблями переправляют кровожадному гетскому царю оружие, а корыстолюбивые римские чиновники способствуют им в грязном преступлении. «Интересно, сколько аурей награды я получу за столь ценное для империи разоблачение. Пожалуй, тысячи будет мало».
– Когда барка пристанет к берегу, – слышался голос Сервилия-Мукапора, – ты бросай все, лети в Сармизагетузу и передай мое письмо Децебалу или Диегу. Кажется, дело идет к войне. Мои хозяева Цезернии торговали оружием всегда. Полновесные золотые драхмы нашего царя для них нисколько не отличаются от золотых имперских аурей. Но никогда со времен последней Доминациановой войны мастерские Цезерниев не перерабатывали столько железа в клинки и наконечники, как в последние полтора года. Доспехи, что я достал, – это нераспроданные и недопоставленные кому следует остатки огромной партии. Они пойдут испытанным способом. Продадут оружие тому, кто больше заплатит. Истые римляне! Настолько уверены в силе и могуществе империи, что отдадут мечи даже в руки заклятых врагов. Военный либурн мезийского флота отбуксирует груз на нашу сторону. Триерарх давно куплен моим патроном со всеми потрохами. Да и рядовые матросы не остаются внакладе. А по Сирету подымать барку до Пироборидавы уже твоя забота, Эсбен.
Собеседник задумчиво потер прорезные серебряные бляшки на наборном сарматском поясе.
– Я все понял, Мукапор. А-а... А эта Хлоя – девочка что надо! Ей-ей, Мукапор, ты недурно проводишь время среди римлян!
– Замолчи! Замолчи во имя Кабиров нашего Неба. Я ненавижу! Ненавижу римлян и жизнь среди них. Из-за них я не смог жениться на Дриантилле и стал лазутчиком. Иногда кажется, не выдержу, воткну кинжал в глотку Сексту Цезернию и убегу в родные леса Пороллиса. А утром вновь сгибаю спину в покорном поклоне. У Дриантиллы, наверное, есть дети?
– Да, трое...
– Она любит Скориба?
– Она помнит тебя, Мукапор.
– Оставь, Эсбен, я перегорел давно. Во мне ничего не осталось, кроме ненависти и усталости.
Эсбен крепко сжал кисть старого друга.
– Старшего сына она назвала в честь тебя.
– А что Скориб? Наверное, стал старейшиной?
– Нет, он строит метательные машины для царя и его воинов.
– Он так и не заслужил себе войлочный колпак с серебряной расшивкой?
– Сусаг предложил ему шапку. Он ответил: я тружусь для Дакии и Децебала, а не за знатность.
Сердечные излияния варваров ни в коей мере не интересовали притаившегося грека. Он понял, что ничего полезного больше не услышит. Бесшумно приподнял левую ногу и ступил назад. Раз, второй. И... замер. Железные пальцы сомкнулись на его шее. Херсонесец покрылся бисеринками пота. Немой раб Сервилия держал торговца одной рукой. В другой находился отточенный киликийский нож. Раб выразительно качнул подбородком: «Иди вперед!»
Брови Сервилия и товарища удивленно взметнулись вверх при виде входящих.
– В чем дело, Денци?
Немой раб сильнее сжал горло соглядатая, принудил встать на колени.
– Этот человек стоял за стеною. Он слышал весь ваш разговор от первого до последнего слова.
После всего случившегося Милон не удивился тому, что увечный заговорил. Эсбен рывком поднялся и выглянул в проход.
– Кроме него, там никого не было?
– Нет. Он был один. Я следил за ним все время, как он появился на этаже.
Мукапор доброжелательно оглядел трясущегося в страхе молодчика, зашел за спину. Потом показал пальцем на навершие ножа и коснулся виска. Денци понял. Перевернул рукоятку и нанес короткий яростный удар. Тело Милона ничком ткнулось в ворох сена.
– Готов, крыса!
– Денци, возьми его и брось на лестнице между первой и второй площадкой. Пусть думают, что убился по пьянке. Не вздумай снимать с трупа кольцо. Эсбен, ты останешься в лупанаре до полудня завтрашнего дня. Нельзя вызывать подозрений городской стражи. А сейчас давайте разойдемся.
* * *
На следующий день город смаковал ночное происшествие в притоне Орестиллы. Смерть работорговца связывали с чем угодно: местью рабов хозяину, платой покупателя за плохой товар. Кое-кто склонен был согласиться с версией роковой предопределенности.
А один из постоянных ходоков в дом Приски сделал вывод:
– Все из-за Хлои вышло! Помяните меня, не одного мужика отправит к теням бедовая девчонка!
После этого авторитет работниц и хозяйки «Розовой пеламиды» поднялся на необычную высоту.
12
Поравнявшись со складами, лемб резко затормозил всеми веслами, взбил пенистые буруны. Правый ряд загребал, разворачивая суденышко к позеленевшему от времени и сырости причалу.
– Контубернал, мы, кажется, не туда направились.
– Триерарх может не беспокоиться. Приказано доставить командира «Беллоны», не привлекая лишнего внимания.
Центурион выпрыгнул на доски, подал руку Бебию Веру. Оба низко надвинули шлемы, запахнули военные плащи и двинулись по узенькой улочке.
Через полчаса хорошей ходьбы подошли к дому командующего Мезийским флотом. У ворот прикованный за пояс к железному кольцу в стене сидел обросший раб. Завидев подошедших, цепной привратник вытянулся во весь рост и постучал бронзовым молотком по окованной бронзовыми листами двери. Та бесшумно распахнулась. Ступив за порог, капитан Вер невольно замедлил шаги. Вестибюль был полон вооруженных легионеров. По росту и уверенности, с которой они держались, моряк догадался, что это переодетые преторианцы[116]. Контубернал наварха вытянулся перед их центурионом.
– По приказу Гая Аттия Непота триерарх патрульной эскадры Луций Бебий Вер прибыл для доклада.
Судя по всему, адъютант знал о цели визита несколько больше, чем старался показать. Преторианский сотник протянул растопыренную ладонь.
– Ваши мечи! Кинжалы! Еще какое-нибудь оружие есть с собой?
Бесцеремонно обыскали. Вытащили даже фибулу[117], скреплявшую плащ. Пришлось оставить его на скамье в вестибюле. Центурион был немногословен.
– Следовать за мной. Вопросов не задавать.
В сопровождении офицера миновали атрий, перистиль и очутились перед резной дверью личного таблина наварха. Центурион указал вперед. «Входите!» Бебий Вер сразу увидел несколько человек, склонившихся над столом. На хорошо выделанном листе пергамента был сделан чертеж Понта[118] и Данувия от истоков до устья. Нанесены все мало-мальски значительные пункты обоих Панноний, Верхней и Нижней Мезии и Фракии.
Крайний повернулся в сторону вновь прибывших. Близко посаженные глаза Аттия Непота уставились на командира эскадры.
