Ребята уже сидят рядышком. Приготовились слушать.
— А как его звали, сержанта?
— Русаков, — говорю, — Николай Николаевич Русаков.
Итак…
Когда началась война, Русаков был красноармейцем. Однако свой почётный долг перед Родиной выполнил, срок отслужил. Теперь только бы домой, в Ленинград. Мечтал о родном заводе.
Но — началась война…
В первых же боях с немецкими фашистами Русаков отличился. Стал сержантом.
Понадобился в полку радист — Русаков стал радистом: руки-то у него умелые, да и голова на плечах!
Бережёт Русаков свою рацию. Обзавёлся мягкой тряпочкой — чтоб ни пылинки на аппарате. Когда рацию включает, садится в землянке так, чтобы заслонить собою аппарат. В землянке тесно, ходят, толкают Русакова в спину, но ему хоть бы что: был бы аппарат в безопасности.
А когда полк получает приказ: «Вперёд!» — Русаков погружает аппарат в пароконную тележку, да так бережно, как мать кладёт дитя в люльку.
Бережёт Русаков свою рацию. Зато и действует она безотказно.
Но берёг, да не уберёг!
Стряслась беда…
Но надо рассказать по порядку.
Однажды командир полка разрешил бойцам отдохнуть.
Увидел Русаков стог сена. Обрадовался.
— Ишь как нам повезло! Там и заночуем, — сказал он своим товарищам.
Придвинули к стогу тележку с рацией. Дали волю лошадям, чтобы покормились свежим сеном. А сами в стог — как в тёплую нору.
Проснулись от грохота. Мигом выскочили из-под стога. Что случилось? Ночь, темно, ничего не понять…
Но тут ударило в нос едкой гарью.
— Да это авиабомба разорвалась! — сказал Русаков.
Как только в стог не угодила!
Прислушались: так и есть, в ночном небе — шум удаляющегося фашистского самолёта.
Тронулись в путь.
Пофыркивают лошади, дружно тянут тележку.
В тележке трое: Русаков, его помощник, тоже радист (дежурить-то приходится круглые сутки, вот и сменяют друг друга у аппарата), третий солдат на облучке — правит лошадьми. И ещё рация в тележке. На ночь укрыта брезентом: это её одеяло.
— Однако пора уже рации проснуться!
Откинул Русаков в сторону брезент, нащупал в темноте телеграфный ключ. Выстукивает:
«С добрым утром, товарищи! Приступаю к работе…»
И вдруг — что такое: впустую стучит ключом… Рация не действует.
Страшно подумать: вот-вот завяжется бой, а полк без радиосвязи!
Русаков тормошит помощника:
— Пробуй ты. У меня что-то руки дрожат…
Тот за ключ. Но рация по-прежнему молчит.
— Да что же с тобой случилось, молчальница?!
Наконец понял Русаков: от авиабомбы это. Тряхнуло рацию взрывом.
— Чинить, скорее чинить!
Впопыхах чуть не включил ручной фонарик. Как раз на вспышку света посыпались бы бомбы. Вот они, опять гудят в небе фашистские самолёты!
Русаков накрылся с головой брезентом.
Втащил туда же, под брезент, помощника.
— Держи! — сунул ему фонарик. — Посвети!
А сам осторожно открыл рацию.
Перед глазами — пучки и переплетения тонких проволочек. А повреждения не видать.
Снаружи голос:
— Радист!
— Кто там ещё? Не мешайте!
Выглянул из-под брезента, видит — конный из штаба. С пакетом.
— Велено передать по радио. Срочно! — Завернул лошадь и ускакал.
Раскрыл Русаков пакет, а в нём приказ батальонам и ротам.
Полк вступает в бой.
И понял в эту грозную минуту радист: за успех полка в бою и за жизнь товарищей — он, только он в ответе!
Но как же чинить радио, если не видать повреждения.
И Русаков решил довериться своим рукам. Шепчет: «Ведь вам привычно, в аппарате чистоту наводили, значит, не заблудитесь. Так выручайте же, выручайте!»
И побежали пальцы по проводничкам — будто канатоходцы по своим канатам. С проволочки на проволочку, с проволочки на проволочку — всё стремительнее, всё быстрее…
Вдруг стоп!
Провалился палец.
— Пффуу… — с облегчением вздохнул Русаков. — Вот он, обрыв!
И — за щипчики.
Подцепил и выводит наружу обломившийся кончик проводника.
А сам уже смеётся, шутит:
— Шалишь, приятель, будешь работать!
И вот уже ключ пружинит под рукой.
Ожила рация.
«Я Сокол, я Сокол… — выстукивает Русаков. — Передаю боевой приказ командира полка…»
На этом я закончил рассказ.
Молчат мальчики. Лица сосредоточенные, лбы нахмуренные… Задумались.
— А страшно было там, — заговорил Саша. — Чинит он, чинит, а бой идёт… а связь не получается… Так и побить нас могли! Сколько же полк воевал без рации?
— Знаю, — говорю, — Саша, одно: всё произошло быстрее, чем я успел рассказать. Батальоны и роты приказ получили вовремя.
Только командир полка и заметил, что радиосигналы побежали в эфир несколько позже, чем следовало.
Заметил потому, что, надев наушники, глядел на часы. Да и подумал мельком: «Спешат, как видно, мои. Или у радиста чуть отстали. Надо будет нам сверить часы для точности». После боя стало известно, что случилось с рацией и как она была починена.
Командир полка вызвал сержанта Русакова и долго в изумлении глядел на него.
«Это невероятно… — заговорил он наконец. — Ночью, в тряской тележке… скрючившись под брезентом… Сложнейшее устройство — и вы наугад… Да какие же у вас умные пальцы, сержант! Золотые руки!»
Командир полка привлёк к себе Русакова, и они обнялись.
А вскоре на груди радиста красовался орден Красной Звезды.
Мальчики повеселели.
— Вот это да!.. Ну и здорово!.. Ему и оружия не надо… Ну да, оружие только бы мешало!
Потом Алёша сказал:
— Вот бы поглядеть на эти руки…
И Саша вслед за ним:
— Вот бы…
Я взял отложенную газету.
— Кажется, — говорю, — вам повезло, мальчики… До сих пор я не знал, жив ли сержант Русаков, чем для него кончилась война… Но вот…
Я развернул газету:
«…Последние известия. Москва, Кремль. Состоялась сессия Верховного Совета СССР. Приняты важные государственные законы, и депутаты разъехались по своим родным городам и сёлам.
Возвратились с сессии и ленинградцы. Среди них…»
— Слушайте, ребята, читаю: «Депутат Верховного Совета Герой Социалистического Труда Николай Николаевич Русаков».
Алёша:
— Депутат — это значит государством управляет? Ведь у Верховного Совета, ты говорил, вся власть в стране?
— Запомнил? Молодец… А ты, Саша, вижу, чем-то недоволен? Почему отвернулся?
Мальчик — со вздохом:
— А тогда и ходить к Русакову нечего. Вон он какой важный стал.
Алёша рассмеялся:
— Эх ты, даже Конституции не знаешь. А ещё второклассник!
— А ты, — говорю, — Алёша, не потешайся над товарищем. Знаешь, так объясни.
— Конечно знаю. Депутат у нас — избранник народа. Поэтому к нему может каждый-каждый прийти, и он о каждом позаботится. Вот как!
Тут Алёша — вот вьюн! — под мышку мне — и к газете. Уткнулся в напечатанное и дочитал раньше меня: «… депутат Русаков, рабочий завода «Электросила». — Таким же винтом обратно: — Русаков — рабочий! С «Электросилы». Ударник коммунистического труда!.. Понял?»
Кончилось тем, что оба запросились на завод.
— Деда, это можно? Пожалуйста!
Путешествие начинается
Дверь. За дверью — аквариум.
А какие рыбки нарядные!
— Смотрите, смотрите, у этой хвост как из кружева. А сама с брюшка розовая, а со спинки — красно-золотистая…
Чёрные рыбки, жёлтые, зеленоватые или совсем прозрачные так и шныряют весёлыми стайками.
Забавляются ребята аквариумом, словно забыли, где мы находимся.
— Ну, теперь на завод пойдём, — сказал Алёша. Ты же обещал.
— А мы, — говорю, — уже пришли. Ведь только что вам вывеску показывал над воротами: «Электросила». Мы на заводе.
— На заводе?.. — протянул Саша, делая большие глаза. — Но ведь на заводах дымно и…
— И грязно, хотел ты сказать?.. Но это было когда-то. А сейчас — посмотри хотя бы на пол здесь, в цехе.
Саша глянул вниз перед собой и покраснел: на чистом полу стоит мальчик в грязных башмаках; поленился дома взять сапожную щётку и почистить.
Теперь он старается спрятать ногу за ногу.
Я делаю вид, что не замечаю, как ему стыдно. Он и сам не рад своей оплошности.
Беру мальчиков за руки.
— Теперь, — говорю, — идёмте к Русакову.
Мы шагаем по цеху.
Слышится мерное постукивание, шелест, гудение… Звуки всё отчётливее: мы приближаемся к станкам.
Мальчики рвутся вперёд, но я придерживаю их за руки.
— Осмотритесь, — говорю. — Вы же в первый раз на заводе. А то бегом, бегом — ничего и не запомните.
Остановились.
Объясняю ребятам, какие перед нами станки. Вот этот, длинный и низкий, — токарный; этот — у него будто воротца над корпусом — строгальный. Тот — в виде башенки — фрезерный. А подальше — сверловочный…