Джейн нахмурилась.
— Извини, папа, этому никто не поверит. — Послюнила указательный палец и стала листать страницы. — Я собиралась расспросить тебя о членах нашей семьи. Прежде всего о дедушке Симусе. Я думала, священникам нельзя жениться. Был какой-нибудь громкий скандал?
— Нет! — заверил я. — Никаких скандалов. Дедушка Симус стал священником поздно, после того как лишился бабушки Эйлин. Уже имея семью. Поняла?
— Ты уверен, что это разрешается? — недоверчиво спросила она.
— Уверен, — ответил я и ушел, пока она больше ничего не придумала. «Черт побери», как говорят старые ирландцы. Только этого мне и не хватало — еще одной репортерши, пытающейся в меня вцепиться.
Глава двадцать шестая
Я нашел Мэри Кэтрин на кухне, выключающей убегающий суп. И замер, увидев кое-что на столе позади нее.
Люди удивляются, почему ньюйоркцы не уезжают из-за чрезмерного уровня преступности и налогов. Так вот, одна из основных причин лежала на моем кухонном столе. Настоящие бублики. Мэри Кэтрин вышла из дому и купила дюжину. Судя по запотевшему изнутри пластиковому пакету, они были еще горячими. Рядом стоял картонный поднос с двумя большими чашками кофе.
Я недоверчиво прищурился. Мысль о завтраке я оставил через пять минут после пробуждения. Я дошел до такого отчаяния, что все это могло оказаться миражом.
— Подкрепление? — спросил я.
— И провиант.
Мэри Кэтрин протянула мне кофе и мужественно улыбнулась. Но впившись зубами в пропитанные маслом зернышки мака, я заметил под ее глазами мешки. Выглядела она такой же изможденной, как я.
«Почему она до сих пор здесь?» — подумал я в тысячный раз после ее появления. Я знал, что несколько моих более богатых соседей, видя в высшей степени профессиональную работу с толпой моих детей, пытались сманить ее большими деньгами. Быть няней на Манхэттене — дело доходное. Разные льготы, собственная машина и летние отпуска в Европе няням зачастую доступны. И у большинства миллионеров ребенок только один. Если бы Мэри Кэтрин ушла на более выгодное место, я бы нисколько не винил ее. Учитывая скудное жалованье, которое я платил, она явно перерабатывала, тратя время на одиннадцать жалких бедолаг.
Может, она чувствовала себя обязанной? Я знал, что Мэри Кэтрин пришла сюда по просьбе родных Мейв, когда она умирала. Но Мейв уже нет в живых. Сколько лет было Мэри Кэтрин? Двадцать шесть, двадцать семь? И всю оставшуюся жизнь ей предстояло тянуть этот воз?
Я пытался высказать ей свою озабоченность, когда ходячие раненые нахлынули в кухню и окружили ее, бурно проявляя свою любовь. Мои больные дети не были глупыми — они ценили ее, потому что она знала свое дело. Когда Шона слезла с моей спины и вцепилась в ногу Мэри как клещ, я ничуть не обиделся.
А когда она смеялась и шутила с детьми, я заметил нечто озадачивающее. Хотя Мэри Кэтрин выглядела усталой, на ее щеках появился новый румянец, а в голубых глазах новая твердость. Я застыл, слегка потрясенный. Казалось, она делала именно то, что хотела.
Я снова почувствовал приятное удивление. Как можно быть такой замечательной?
Краткий миг радости окончился, когда мой дед Симус ворвался в квартиру.
— Я только что узнал от церковного сторожа! — закричал он. — Вор опять залез в кружку для бедных! Неужели не существует ничего святого?
— Совершенно ничего, — заверил я. — А теперь, монсеньор, съешьте бублик, возьмите швабру и отдрайте палубу в детской ванной.
Глава двадцать седьмая
С прибытием подкрепления я получил возможность принять душ и побриться. Выходя, я взял еще один бублик и едва не сбил с ног свою соседку, Камиллу Андерхилл, ждавшую лифта в общем фойе.
Наша большая, даже роскошная квартира была завещана моей покойной жене Мейв — она была сиделкой у предыдущего владельца-миллионера. Мисс Андерхилл, старший редактор дамского журнала, изо всех сил старалась помешать нашему вступлению во владение. Так что неудивительно, что она не приглашает меня на вечерники с коктейлями, именуемые «Шестая страница».
Однако чванливость не помешала ей стучать в мою дверь в три часа ночи два года назад, поскольку ей показалось, что она видела вора на своей пожарной лестнице. Иди, разберись.
— Доброе утро, Камилла, — буркнул я с набитым ртом. Элегантная дама сделала вид, будто не слышит, и повторно нажала кнопку вызова.
Я чуть было не спросил: «Воров в последнее время не было?» Но у меня и без этого достаточно забот.
Я взял «Таймс», оставленный в фойе, — это была уловка, чтобы не спускаться вместе с ней в лифте. Сработала она прекрасно. Когда подошел лифт, Камилла тут же исчезла.
Первая страница раздела городских новостей была смята, и кто-то обвел кружком передовую статью, озаглавленную «Вакханалия убийств на Манхэттене». На полях мой услужливый дед Симус написал: «На твоем месте я бы этим заинтересовался».
«Спасибо, монсеньор», — подумал я и в ожидании лифта стал бегло просматривать статью.
Когда я дошел до середины, бублик выпал из моего разинутого рта. Репортер утверждал: «Осведомленный источник подтвердил, что инцидент в метро и два убийства непосредственно связаны, а убийца пользовался разными пистолетами и переодевался, чтобы «избежать поимки»».
Не нужно было даже смотреть на подпись, дабы понять, что моя любимая журналистка Кэти Кэлвин снова нанесла удар ядовитым пером.
Черт! Ей очень хотелось возбудить интерес, но зачем вмешивать сюда меня? «Осведомленный источник» — с тем же успехом можно было громадными красными буквами напечатать мою фамилию. К тому же я, хотя и думал именно так, не говорил ей ничего подобного.
Тогда кто же сказал? Есть утечка у нас в управлении? Или кто-то умеет читать мысли?
Лифт прибыл, я вошел в него, размахивая газетой, чтобы разогнать запах духов «Шанель». «Как вам это нравится?» — подумал я, потеряв работоспособность еще до того, как вышел на улицу.
Глава двадцать восьмая
Грохот поезда надземки разогнал мою сонливость сильнее, чем вторая чашка кофе, когда я выезжал на отремонтированном «шевроле» из мастерской напротив отдела расследования убийств на углу Бродвея и Сто тридцать третьей улицы. Механики управления отладили его ход, но почему-то не тронули подголовник пассажирского сиденья, оторванный выстрелом из дробовика несколько месяцев назад.
Впрочем, хорошо уже то, что «шевроле» завелся.
Когда я отъезжал, зазвонил мой сотовый. Звонили из комиссариата, и настроение у меня слегка поднялось. Мне уже прислали по электронной почте просьбу присутствовать на собрании в управлении в девять тридцать. Похоже, комиссар хотел лично проинструктировать меня относительно виновника вакханалии убийств. Я снова почувствовал себя полезным.
Я думал, секретарша попросит меня подождать, но звонил сам комиссар. Отлично.
— Беннетт, это ты?
— Да, сэр, — ответил я. — Чем могу быть вам полезен?
— Полезен мне? — заорал он. — Для начала, может, закроешь свой большой рот и будешь держать его на замке — особенно с репортерами из «Таймс»? Даже я не разговариваю с журналистами без разрешения мэрии. Еще один такой ход, и окажешься в пешем патруле на окраине Стейтен-Айленда. Понял?
«Ну-ну, комиссар, не подслащивайте горькую пилюлю, — раздраженно подумал я. — Скажите, что испытываете на самом деле».
Я хотел оправдаться, но поскольку Дэли был зол, это лишь испортило бы дело.
— Больше не повторится, сэр, — пробормотал я.
Выехав на улицу, я пополз в плотном утреннем потоке машин к центру города.
Десять минут спустя на углу Восемьдесят второй улицы и Пятой авеню, телефон зазвонил снова.
— Мистер Беннетт?
На сей раз звонила женщина с незнакомым голосом. Возможно, писаки пытаются узнать последние сведения о ходе дела. Кто их обвинит? После того как Кэти Кэлвин изобразила меня на первой полосе, я выглядел лучшим другом журналистов.
— Что вам нужно? — отрывисто спросил я.
После краткой ледяной паузы женщина сказала:
— Это сестра Шейла, директор школы Святого Духа.
О Господи!
— Извините, сестра, — повинился я. — Я принял вас за…
— Ничего, мистер Беннетт.
В ее спокойном голосе сквозила неприязнь ко мне даже более сильная, чем у комиссара.
— Вчера вы отправили в школу двоих больных детей, — продолжила она. — Позвольте напомнить вам, что на одиннадцатой странице справочника «Родитель — ученик» сказано: «Больных детей нужно оставлять дома». Мы в школе Святого Духа всеми силами стараемся противостоять эпидемии гриппа и подобного отношения не потерпим.
У меня было хорошее оправдание. Мои дети выглядели отлично, когда мы отправляли их в школу. Однако неприязненные нотки в голосе матери-настоятельницы остановили мой порыв, будто стена из шлакобетона. Я вновь почувствовал себя пятиклассником и промямлил:
