«Убивать», — чуть не вырвалось у Тревера, но обожженный язык разом напомнил о предупреждении Хесвура. Одо с укором взглянула на него, однако тут же смягчилась, оценив, что он все же усвоил урок.
— Зато у нас от больших предков осталась способность видеть мысли, — сказала она.
Образ Шеннеча тут же всплыл в памяти Тревера. Да, в легенде было куда больше правды, чем признал бы какой‑нибудь этнолог, не ведавший всех обстоятельств. Трудно было вообразить себе, скажем, чисто техническую сторону дела, то есть возможность определенных отношений между каменными гигантами и людьми нормального роста и пропорций, иначе говоря, как естественным путем можно получить гибрид слона и божьей коровки… но до этой тайны природы он вряд ли сумел бы докопаться.
Зато телепатические способности дайонов были несомненны, а значит, и претензии этого народа на родство с гигантами — небезосновательны.
— Ты не поверишь, Одо, если я скажу, что с одним из тех «больших предков» мне доводилось встречаться всего четыре с небольшим года назад здесь, на Меркурии, только в другом поясе, — тихо произнес он. — И та встреча едва не стоила мне жизни.
— Почему не поверю? Тебе и Джун…
Проклятье, пора привыкать, что она знает о нем почти все! И прекратить, как попугай, спрашивать— «откуда»! Ну ладно же, решил Тревер. Если он сумел справиться даже с Шеннечем, когда в его голове торчал проклятый камень, то перед девчонкой‑то запросто захлопнет дверь, и нечего ей подглядывать за ним и рыться в его памяти. Тревер сосредоточился, устанавливая внутренний блок. Узкие бровки Одо растерянно и обиженно взметнулись.
— Ты мне не доверяешь? — спросила она, ощутив, что его сознание ей уже недоступно.
— Во — первых, есть вещи, которые не детского ума дело, — проворчал он. — Во — вторых, согласись, нечестно получается, если мы не на равных. Ведь я не могу влезть к тебе в душу и вытащить оттуда все, что мне бы хотелось узнать. Тогда и ты не суйся в мою.
— Дайоны так делают, только если обижаются, — сообщила Одо. — Ты обиделся на меня?
Ага, эквивалент обычного человеческого молчания в случае ссоры. «Я не хочу с тобой разговаривать». Только здесь чуть иначе — «я не хочу с тобой думать». Тревер испытывал двойственное чувство. С одной стороны, ему удалось отгородиться от посторонних. С другой — Одо не заслуживала оскорбления недоверием. Да и инстинкт самосохранения требовал не настраивать против себя тех, от кого зависишь в полном смысле слова.
— Одо, — он взял ее за руку, — я чужак, у нас все по — другому. Мы не привыкли знать все друг о друге. Извини. Ты здесь ни при чем. — тут у Тревера возникла одна идея, и он продолжал: — Но до сих пор тебе было известно обо мне очень многое, верно ведь? Понимаешь, я не могу вспомнить, что со мной случилось. Так бывает. Как я попал в лес так далеко от Олабара? Почему на мне оказалась другая одежда? Преследовал ли я кого‑то или, наоборот, он гнался за мной, и кто этот «он»?.. Многие мысли и образы могут быть запрятаны очень, очень глубоко, так что человеку их никак не вытащить, хотя они есть, — Тревер пытался чем‑то заменить простое слово «подсознание», резонно полагая, что Одо оно не знакомо. — Если я снова пущу тебя в мои мысли, может быть, ты найдешь такие, о которых я не помню? Это очень важно. Ты мне расскажешь о них, и я…
— Я знаю, о чем ты говоришь, — отозвалась Одо, — давай попробуем. Только когда слова так глубоко, их лучше слушать руками, — она склонилась к Треверу и приложила ладони к его вискам, но вдруг отдернула руки, словно обжегшись, отшатнулась, и он увидел, как выразительное лицо девочки исказилось неподдельным страхом.
— Я не могу, — пролепетала она. — Там…
— Что же? — нетерпеливо спросил Тревер. — Что ты увидела?
— Ничего. Там только черная пустота.
— Ты должен и будешь делать то, что я тебе велю, — голос звенел сталью, и каждое слово впечатывалось в мозг Джошуа по отдельности, словно Фрэнк не говорил, а вколачивал гвозди. — Все очень просто. Ты не смеешь задирать хвост потому, что целиком и полностью от меня зависишь. Если я не буду поддерживать твою жалкую жизнь, ты умрешь, а она не так уж ценна для меня, ведь я могу создать таких как ты столько, сколько мне будет нужно. Я терпел тебя ради Идис, но мне надоели проявления твоего гонора, Тревер.
— Джошуа, — упрямо возразил тот. — А слово «гонор» означает по — латыни «честь», и в нем нет ничего недостойного.
— Кто здесь говорит о достоинстве? — губы Фрэнка растянулись в угрожающей ухмылке. — Кто, я спрашиваю? Вернее, что ты такое? Человек? Нет. У тебя нет никакого прошлого, твое красивое тренированное тело распадется, стоит мне всего лишь прекратить вводить в него вещество, замедляющее физиологические процессы, и с чем ты тогда останешься? Ты всего лишь ходячий труп.
— Ты тоже. Точно такой же ходячий труп, и даже еще хуже. Человек от трупа вообще отличается наличием души, и у меня она есть, а у тебя — сомневаюсь.
— Это он тебе внушил? — когда Фрэнк злился, то бледнел так, что внешне мало чем отличался от покойника. — Хорошо, Тревер. Ты свободен. Как ветер.
Рейнольдс, несильно размахнувшись, швырнул об стену стеклянную ампулу, которую держал в руке, и ее содержимое растеклось среди россыпи тонких острых осколков. Джошуа судорожно сглотнул, завороженно глядя на прозрачно — голубоватую лужицу. Фрэнк взял следующую ампулу. Ее постигла та же участь. Когда дело дошло до третьей, Джош не выдержал.
— Не надо! Фрэнк, пожалуйста, не делай этого.
— Да? Почему? Ты боишься? Правильно, Тревер. Потому что как только они закончатся, тебя ждет кое‑что похуже смерти, парень. Процесс пойдет очень быстро, температура твоего тела поднимется до такой, при которой начинается денатурация белковых фракций, нервные окончания утратят проводимость, а дальше — спастический паралич, ты потеряешь возможность говорить, двигаться, будешь только корчиться в судорогах, причем невыразимо мучительных…
— Фрэнк, — срывающийся голос Джошуа звучал откровенно жалобно, — прошу тебя…
— Плохо просишь! После всего, что ты посмел мне наговорить, я не могу так простить твою дерзость. Но не потому, что я мстителен. Мстить тебе просто смешно. Но ты вынудил меня для твоей же пользы, чтобы ты впредь не совершал непоправимых ошибок и все понял как следует… Встань на колени.
Чуть помедлив, Джошуа выполнил его требование. Фрэнк подошел к нему и, запустив руку в его волосы, заставил его поднять голову.
— Ну, теперь говори.
— Прости, Фрэнк. Я был неправ. Больше такого со мной не повторится, клянусь. Я буду делать все, что ты мне прикажешь.
— Как твое имя?
— Тревер.
— Хорошо, — Фрэнк разжал пальцы и толкнул его ногой в грудь, так что Джошуа отбросило назад. — Вставай, — Джош поднялся, ожидая новых распоряжений.
— Сядь и дай мне руку.
Он спустил с плеча комбинезон. Фрэнк привычно вонзил длинную тонкую иглу глубоко в его тело. Джош, прикрыв глаза, прислушивался к тому, как действует на него раотан, синтетический препарат, поддерживающий его жизнь. Но помимо этого, он ощущал и нечто незнакомое, впервые испытываемое, черно — красное, и не знал, как это назвать. Хотя подходящее слово, имя его чувству было найдено в незапамятные времена. И это имя было — ненависть.
…Фрэнк и сам не понимал, с чего он вдруг так взбесился. Можно подумать, не знал прежде, что Идис постаралась испортить его творение, напичкав его сознание болтовней о высоких материях. Джошуа вообще оказался набит массой ненужной, бесполезной информации, слишком развит, благо, как губка, впитывал любые знания и намертво запоминал все, что ему преподносилось. А многое знание, как известно, рождает многую скорбь. Это Фрэнк испытал на себе. Его неуемная потребность в освоении новых и новых областей науки давно стала притчей во языцех — Рейнольдс никогда не останавливался на достигнутом рубеже.
С Тревером он познакомился в экспедиции на один из спутников Юпитера. Фрэнк нанялся простым рабочим, чтобы раздобыть денег на третье или четвертое по счету образование. «Хороший, в общем, парень, — посмеивался тогда над ним Тревер, — только малость сдвинутый на учебе». Собственно, Рейнольдс и до сих пор продолжал учиться, что было столь же естественной и насущной его потребностью, как дышать. Знание не имеет пределов, оно столь же бесконечно, как сама Вселенная, и невыразимо жаль, что жизнь человеческая слишком коротка, чтобы успеть постичь хотя бы сотую долю желаемого. Фрэнк много думал об этом, и особенно после того, как Тревер вернулся с солнечными камнями и рассказал ему о Шеннече. Уникальный мозг Рейнольдса тут же заработал в новом направлении. Как сделать, чтобы самому стать таким, как Шеннеч? Вечным — ну, или очень долго живущим — Властителем, подчинившим себе совокупность множества чужих сознаний? К тому времени он как раз получил научную степень в области генетики и биоинженерии, что позволило Фрэнку не бесплодно мечтать (что для него в принципе было совершенно нехарактерно), а перейти к действиям. Для начала он создал Джошуа — скажем, провел несложную работу, технически доступную даже студенту. А затем постарался устранить или нейтрализовать все побочные эффекты, препятствующие нормальному функционированию искусственно созданного организма, и установил относительно точные пределы его возможностей. Фрэнк сделал то, чего никто до него не совершал — отработал технологию замедления физиологических процессов человеческого организма и сумел синтезировать уникальный препарат, раотан, оказывающий действие на скорость отмирания аксонов. По большому счету, он был готов к новой стадии эксперимента — если все пройдет гладко, он, Фрэнк Рейнольдс, увеличит продолжительность собственного существования до семисот — восьмисот и более лет, став Первым Шеннечем из плоти и крови, а не камня. Но на этом блистательном пути возникало множество досадных, нелепейших препятствий, в частности, отсутствие необходимого количества средств для новой серии экспериментов, которые Фрэнк по вполне понятным причинам держал втайне. Обладая немалыми навыками по части решения такого рода проблем, Рейнольдс отправился в Чашу Богов с благородной миссией спасения вымирающей расы дайонов и получив, соответственно, финансирование Совета для этой программы, предполагал часть средств использовать для собственных исследований в интересующей его области. Кроме того, он уже давно понял, что ему необходимы солнечные камни, приобрести которые Фрэнк был не в состоянии. Зато два — целых два! — таких бесценных сокровища имелись у Тревера и до сих пор, по счастью, не были им проданы. Получить их — еще одна «идеяфикс» Фрэнка. Эти камни давали реальную власть на Меркурии, если использовать их по назначению, так, как делал это Шеннеч. Тревер просто не понимал своего счастья, а Рейнольдс не собирался его просвещать относительно собственных великих замыслов.
