— На Шахматном ручье. Ваша милость построили там плотину…
— Да нет же. Я все утро посвятила молитвам, сир. Сир Лукас хмыкнул.
— Я не хотел сказать, что вы построили ее самолично, но… без воды у нас весь урожай погибнет, и ячмень, и дыни…
— Дыни? — заулыбалась она. — Я люблю дыни. Какого они сорта?
Дунк обвел взглядом собравшуюся толпу, и ему стало еще жарче. Что-то тут не то. «Длинный Дюйм из меня дурака делает».
— Миледи… быть может, мы поговорим с глазу на глаз?
— Ставлю оленя, он переспать с ней хочет, орясина! — гаркнул кто-то, и все покатились со смеху. Дама, испуганно попятившись, закрыла руками лицо, и одна из септ обняла ее за плечи.
— Что тут за веселье? — произнес звонкий и твердый голос. — Кто-то, кажется, изволит шутить? Зачем вы докучаете моей родственнице, сир рыцарь?
Голос принадлежал девушке, которую Дунк видел у мишеней для лучников. На бедре у нее висел колчан, в руке она держала лук с себя ростом, то есть не очень длинный. Если Дунку недоставало дюйма до семи футов, то ей недоставало дюйма до пяти. Ее талию он мог бы обхватить ладонями. Рыжая коса опускалась почти до колен. Дунк смотрел сверху вниз на вздернутый нос, подбородок с ямочкой и легкую россыпь веснушек.
— Простите великодушно, леди Роанна, — сказал миловидный молодой лорд с кентавром Касвеллов на дублете. — Этот олух принял леди Гелисенту за вас.
— Так это вы — Горячая Вдова? — брякнул Дунк, переводя взгляд с одной на другую. — Но вы так…
— Так молода? — Девушка перебросила лук долговязому парню, с которым стреляла по мишеням. — Мне двадцать пять, говоря откровенно. Или вы хотели сказать «так малы»?
— Так прекрасны. — Дунк сам не знал, откуда это взялось, но радовался, что оно подвернулось вовремя. Ему нравился ее носик, и ее светло-рыжие волосы, и маленькие, но хорошо вылепленные груди под кожаным колетом. — Я думал, что… то есть мне говорили, что вы уже четырежды овдовели, и я…
— Мой первый муж умер, когда мне было десять, а ему двенадцать. Он был оруженосцем моего отца и пал на Багряном Поле. Боюсь, что мои мужья долго на свете не заживаются. Последний умер весной.
Так говорили обо всех, кто умер два года назад от весенней хвори: он умер весной или по весне. Поветрие унесло десятки тысяч человек, в том числе мудрого старого короля и двух молодых, подававших большие надежды принцев.
— Я… соболезную вам, миледи. — «Комплименты, чурбан, переходи к комплиментам!» — Ваше платье…
— Платье? — Она окинула взглядом свои сапоги, бриджи, просторный полотняный камзол и колет. — Но на мне нет платья.
— Я хотел сказать, ваши волосы… они такие мягкие и…
— Почем вы знаете, сир? Если бы вы трогали мои волосы, я бы это запомнила.
— То есть не мягкие, а рыж… огненные. Они просто пылают.
— Надеюсь, все же не так, как ваше лицо. — Она рассмеялась, и все собравшиеся подхватили ее смех.
Все, кроме сира Лукаса Длинного Дюйма.
— Миледи, — сказал он, — этот человек из наемников Осгри. Это он вместе с Беннисом напал на наших землекопов у дамбы, когда ранили Уолмера. Старый Осгри прислал его для переговоров.
— Точно так, миледи. Меня зовут сир Дункан Высокий.
— Скорее уж Недалекий, — вставил бородатый рыцарь с разветвленной молнией Лейгудов. Смех возобновился, и даже леди Гелисента хихикнула, оправившись от испуга.
— Неужели учтивые манеры в Холодном Рву умерли вместе с моим лордом-отцом? — холодно молвила девушка — нет, не девушка, а взрослая женщина и даже вдова. — Хотела бы я знать, как мог сир Дункан так ошибиться?
Дунк злобно глянул на сира Лукаса.
— Вина целиком моя.
— Так ли? — Вдова оглядела Дунка с головы до ног, задержав взгляд на груди. — Дерево и летящая звезда. Этот герб я вижу впервые. — Она провела двумя пальцами по ветке вяза на камзоле у Дунка. — И он не вышит, а нарисован. Я слышала, что так раскрашивают шелка в Дорне, но вы слишком велики для дорнийца.
— Не все дорнийцы маленькие, миледи. — Дунк чувствовал ее пальцы сквозь шелк. На руке у нее тоже веснушки — и по всему телу, наверное. У Дунка внезапно стало сухо во рту. — Я провел в Дорне год.
— Там все дубы такие высокие? — спросила она, не отнимая пальцев от ткани.
— Это, собственно, вяз, миледи.
— Хорошо, я запомню. — Она убрала руку. — Во дворе слишком пыльно и жарко для разговора. Проводи сира Дункана в мою приемную палату, септон.
— С удовольствием, сестрица.
— Наш гость, думаю, хочет пить — вели заодно принести вина.
— Как прикажете, — просиял септон.
— Я приду, как только переоденусь. — Она расстегнула пояс с колчаном и отдала своему спутнику. — Пусть мейстер Серрик тоже придет. Пришлите его, сир Лукас.
— Я приведу его тотчас же, миледи, — заверил Длинный Дюйм.
Она одарила своего кастеляна холодным взглядом.
— Нет нужды. Я знаю, как много у вас дел в замке. Довольно будет, если вы пришлете мейстера ко мне в комнаты.
— Миледи, — сказал Дунк ей вслед, — я оставил своего оруженосца за воротами. Можно ли ему пойти с нами?
— Оруженосца? — Улыбаясь, она из женщины двадцати пяти лет становилась пятнадцатилетней. — Разумеется, если вы так желаете.
— Не пейте вина, сир, — прошипел Эг, пока они ждали в приемной вместе с септоном. Каменный пол устилал душистый тростник, на стенах висели гобелены с турнирными и батальными сценами.
Дунк фыркнул и прошептал в ответ:
— Очень ей надо меня отравлять. Она думает, что я олух с овсянкой вместо мозгов, ручаюсь.
— Сестрица любит овсянку, — заметил на это септон, возникнув словно из-под земли с кувшином вина, кувшином воды и тремя чашами. — Да-да, я слышал. Я хоть и толст, но не глух. — Он налил себе и Дунку вина, а Эгу воды, но мальчик тут же отставил чашу. — Вино борское, — сказал септон Дунку, — а яд придает ему особо тонкий букет. — Он подмигнул Дунку. — Сам я, правда, не пробовал, но мне говорили.
Дунк осторожно отведал вина, сладкого и очень приятного — но лишь тогда, когда септон, причмокивая, наполовину опорожнил свою чашу. Эг скрестил руки на груди, упорно отказываясь пить.
— Овсянка ей в самом деле нравится — и вы тоже, сир. Уж я-то сестрицу знаю. Увидев вас во дворе, я возымел надежду, что вы — поклонник миледи и приехали из Королевской Гавани искать ее руки.
— Как вы узнали, что я родом из Королевской Гавани? — нахмурился Дунк.
— У гаванских выговор особый. — Септон поболтал вино во рту, проглотил и вздохнул от удовольствия. — Я много лет прослужил при верховном септоне в Великой Септе Бейелора. Вы не узнали бы город после минувшей весны, — сказал он со вздохом. — Одни кварталы выгорели, другие стоят пустые. Даже крыс не стало, вот странность какая. Мыслимо ли, чтобы в городе не было крыс?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
