— Не знаешь, что говоришь, — мягко сказал Учитель. — Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих.
Иоанн вдумывался в слова Собеседника. Он понимал и не понимал Учителя. Потом сказал, возвращаясь к своему сну:
— Значит, весь тот ужас, который я видел во сне, мне предстоит пережить на самом деле?
— Да, Иоанн, ты должен быть готов к этому.
— А что будет с Тобой, Учитель?
— Сие знает лишь Пославший Меня. Но давай, брат мой, Иоанн, больше не будем говорить об этом, пока не настанет время.
— А когда оно настанет?
— Ты говоришь совсем как ребенок, Иоанн. Тебе надо знать лишь то, что время близко и что ты — брат Мой возлюбленный… Если у тебя руки устали, давай я сяду за весла.
— Нет, нет, Учитель. У меня теперь словно прибавилось силы. Я верю Тебе. И сохраню эту веру до самой смерти.
— Еще что-нибудь спросишь?
— А можно?
— Спрашивай.
— В том сне рядом с Тобой на кресте были распяты два разбойника. Один злословил Тебя, другой останавливал его. Я слышал, как он сказал Тебе: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» А Ты отвечал: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю». Разве может разбойник оказаться в раю?
— Может. Если раскается и верою, и праведной жизнью искупит грехи свои…
— И тот разбойник искупит вину верой?
— И верой, и делами праведными. Придет время, и он станет братом твоим возлюбленным…
— А сейчас он где?
— Сейчас он Мне и тебе враг лютый. Злобный гонитель нашей веры…
Какое-то время оба молчали. Иоанн обдумывал, как это может быть, чтобы лютый враг стал братом возлюбленным. Ведь мудрый Моисей учил: «Око за око, зуб за зуб».
— Скажи, Учитель, правильно ли я понял, что в Твоем учении главное — возлюбить ближнего, как самого себя, даже если он враг твой?
— Я говорил не так, — сказал Учитель. — Я говорил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же, подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки». Да удержит сердце твое, Иоанн, слова Мои.
Потом они опять долго молчали. Слышно было, как с тихим всхлипом опускаются в воду весла и легкая озерная зыбь бьет о борт лодки.
Иоанн помнил предшествующие поездки с Учителем. Их, учеников, у Него уже было больше десяти. Иоанн был младшим из них. От этих общений с Учителем неокрепшая еще, юная душа Иоанна была полна неземной благодати; в голове юноши бродило множество разных мыслей. Одна мысль обгоняла другую, мысли сталкивались, исчезали, возникали вновь, смыслы менялись, Иоанн пытался удержать их, порой это удавалось, и он радовался, ликовал, вникая, кивал головой, соглашался, когда Учитель говорил собравшимся на берегу селянам: «Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отворачивайся». Но Иоанн терялся и недоумевал, когда слышал из уст обожаемого Учителя: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…» «Я не такой, — думал Иоанн. — Нет, не такой! Я бы не смог молиться за обижающих и проклинающих меня». И, когда однажды отец, вернувшись из Иерусалима, рассказал братьям, что священники и стражники Храма ищут Галилеянина, чтобы судить Его и убить, заявил отцу, что будет всю ночь молиться, чтобы Бог наслал на тех священников громы и молнии и не оставил от них даже праха, и призвал брата Иакова тоже молиться за это. Учитель, узнав о такой молитве, запретил братьям призывать на гонящих Его священников громы и молнии и сказал: «Простим, возлюбленные, этих заблудших, ибо не ведают, что творят». Он при всех учениках возложил руки на головы братьям и произнес: «Будем теперь называть их Воанергес — Сыны Громовы …»
Так и стал Иоанн прозываться среди учеников Сыном Громовым или Сыном Грома.
Лодка шла, оставляя за кормой едва заметный качающийся темно-голубой след… Неожиданно Иоанн услышал в воде недалеко от лодки какое-то похрюкивание, причмокивание. Он вгляделся в водную рябь и поразился: это плескалась не рыба. Из воды торчали уши и розовый нос свиньи. Юноша не верил своим глазам. Где это видано, чтобы свиньи плавали там, где Господь поселил рыб морских? Да и свинья ли это? А если не свинья, то кто? Странное существо двигалось толчками и, казалось, чувствовало себя в своей стихии. Кто же это? Чудо морское или бес, ищущий, в кого бы вселиться?
Иоанн повернулся к Учителю и кивнул в сторону неведомого существа, пытавшегося опередить лодку.
— По-моему, это бес. Мы с Андреем пробовали выгнать одного старого беса из рощи: он там пытался запрыгнуть на козу; кидали в него камни, и ничего не вышло. Он свистел и смеялся над нами, а потом пустил в нас вонючую струю и обжег руку Андрею.
— Почему же ты не испепелил его молниями, Сын Громов? — спросил Учитель.
Иоанн покраснел. Действительно. Какой же он Сын Громов, если не смог справиться со старым, ослабленным похотью бесом… Так как Иоанн сидел на веслах спиной к Учителю, Тот не заметил смущения юноши и сказал:
— То был не бес, Иоанн. Изгнать беса непросто. Камень тут тебе не помощник. Изгонять их ты будешь постом, молитвой и крестным знамением. Истинно говорю тебе, Иоанн, — произнес Учитель и показал на небо.
Иоанн поразился. В небе, при полном безветрии со стороны Тивериады к ним стремительно приближалась темная туча. Иоанн понял, что это значит, и ужаснулся. Это были тьмы саранчи. А нашествие саранчи, говорил отец, — одна из казней египетских. Если туча пройдет над лодкой, то может случиться непоправимое. Саранча облепит суденышко, заполнит его своим живым месивом до бортов и потопит. Такие случаи бывали.
Выход был один. Молиться и просить Бога, чтобы их миновала чаша сия. Просить, чтобы в ту живую тучу ударила молния, чтобы подул ветер и унес саранчу, погрузил эту прожорливую нечисть, опустошающую цветущие поля и нивы, в воды моря Галилейского. Пока Иоанн размышлял над путями спасения и творил про себя молитву, по его лицу, по бортам лодки и по деревянной скамье застучали, забили, как россыпи града, крупные желтобрюхие кузнечики, похожие на маленьких всадников. Будто кто-то нарочно швырял их пригоршнями. Иоанн взглянул на Учителя. Тот стоял, держась одной рукой за небольшую мачту, к которой обычно крепили парус, а другой, по которой уже ползала, суетилась саранча, слегка прикрывал лицо. Губы его что-то шептали. Возможно, он тоже молился.
Вдруг легкой дымкой заволокло глаза ученика, и вид наступающей саранчи сразу изменился: «По виду своему саранча была подобно коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее — как лица человеческие; и волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были как у львов; на ней были брони железные, а шум от крыльев ее — как стук от колесниц, когда множество коней бегут на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала …»
Страх охватил Иоанна, и он обратился к Богу: «Услышь, Боже, голос мой в молитве моей; сохрани жизнь… Укрой… от замысла коварных …» Он знал: это происки лукавого.
Видение исчезло. Однако саранча стремительно наполняла лодку.
Спасение пришло с небес, откуда, как теперь понимал Иоанн, только и возможно спасение. Они стояли уже по колено в копошащейся, усердно работающей жесткими маленькими колючими челюстями массе, когда вдали над Тивериадой возник ветер, закружил облака, взвил в небо несколько хвостатых смерчей, взметнул тучи песка и пыли над берегом, настиг затмевавшую солнце тучу саранчи, прорвал ее в нескольких местах и, словно засасывая, умчал скопище прожорливых насекомых в далекие небесные выси, чтобы просыпать на погрязших в пороках жителей новых Содомов и Гоморр, коими из покон веков полнилась и будет полниться земля человеческая. Ибо говорил царь Соломон: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
Путники переглянулись и вздохнули с облегчением. Учитель взял черпак, стал вычерпывать саранчу из лодки и выбрасывать ее в воду, а Иоанн навалился на весла.
Был у Иоанна еще один вопрос, который уже много лет мучил его, но он не решался спрашивать Учителя при братьях, боялся, что засмеют. Однако для него вопрос был важным, поэтому, пересилив стеснение, он снова обратился к Учителю.
— Прости, Учитель, не могу не задать тебе еще один давно мучающий меня вопрос… Можно? — спросил Иоанн, опять поворачиваясь к Учителю.