Подсудимые мрачно смотрели на кончики своих бород. Табиб отказался от последнего слова, снабдив свой отказ напыщенным изречением. "Сын пророка,сказал он,- не поленится драться, но поленится говорить".
Приговор был суровый: пять лет каждому, с высылкой после отбытия наказания из пределов Туркменской республики.
В зале суда я увидел Начар. Она была уже без платка, в европейском платье.
- Товарищ дорогой,- сказала мне Бариль,- посмотрите на нее! Какая поразительная красавица! Мое платье никогда не сидело на мне так, как на ней. Я отправлю ее в Баку на швейную фабрику. Но надо, чтобы раньше она перестала пугаться мужчин и автомобилей.
Здесь, собственно говоря, можно поставить точку. Должен лишь добавить, что вмешательство мое в жизнь доставило мне столько же тревоги и радости, сколько и исследовательские мои работы по нефти на Челекене и в Чикишляре".
- Будет ли продолжение у этого рассказа? - спросил я Прокофьева.
- Боюсь, что в продолжении придется принять участие и вам,- ответил он.- Вы уезжаете завтра, а Бариль отправляет Начар в Баку с завтрашним пароходом. К вам просьба: поглядывайте за ней в дороге и доставьте ее в Баку по адресу.
- Прокофьев,- воскликнул я,- вы каждый день все дальше отодвигаете меня от Кара-Бугаза!
Он засмеялся:
- Совершенно ложный взгляд. Здесь все незримо связано с этим заливом. Бариль едет на днях в Кара-Бугаз для работы среди туркмен и казахов. В Кара-Бугазе вы ее встретите, и она вам расскажет и покажет кучу интересных вещей.
На следующий день над горами носились тучи серого праха. Слюдяное солнце выливало на землю океаны белой жары. Шелудивые псы с желтыми мудрыми глазами обнюхивали на пристани пыльные груды узлов и чемоданов, рыча друг на друга предостерегающе и нежно.
Пароход "Чичерин" вынес свой неестественно высокий нос в волнующуюся равнину моря. Прокофьев долго махал с пристани выгоревшей до седины шляпой и кричал, чтобы в Махачкале я обязательно навестил геолога Шацкого.
Бариль крикнула мне, показывая на Начар:
- Смотрите, чтобы она не утопла!
Хоробрых дымил обгрызенной трубкой и помахал мне рукой с видом милостивого начальни-ка, зорко следящего за точным выполнением своих приказаний. В эту минуту я почувствовал себя подчиненным ему и понял, что топографы были правы, когда говорили, что за этим человеком можно работать, "как за бетонной стеной".
В последнюю минуту прибежал запыхавшийся Корчагин. Он нигде не мог найти верблюжьих седел для нужд изыскательской партии и притащил свое разочарование на пристань, где оно разбилось о непреклонную волю Хоробрых.
- Надо найти и найдешь. Идем вместе,- сказал Хоробрых.
И я видел, как они прошли в решетчатые пристанские ворота и поднялись на пригорок. Там в увядших желтых цветах белело низкое здание горсовета.
Вздымая смерчи пыли, по набережной промчался на грузовике Миша. Он изрыгал проклятия охрипшей от жажды сиреной. Белая надпись на бортах его грузовика - "Карабугазтрест" - была видна очень далеко.
Потом город и ломаные, черствые горы быстро покатились влево. Волны бестолково запляса-ли около красных плавучих бочек. Ударил ветер. "Чичерин" медленно и торжественно опустил нос и, раздувая дым из трубы, раздувая флаг, раздувая брезент над палубой и парусиновые ветрогонки, с шумом и дрожью поднялся на широкую волну, катившуюся с моря.
К вечеру волна улеглась, и на западе разгорелся закат. Ниже заката, над самым морем, проносились из края в край голубыми снарядами зарницы. Тишина обволокла пароход.
Я принес пугливой Начар кипятку. Мы сели на палубу, напоминая со стороны семью бродяг, занятых чаепитием. Начар была в старом шелковом платье Бариль, в светлых чулках и белом шарфе. Рядом с ней бренчал на потертой гитаре невзрачный моряк.
Начар уже знала по-русски несколько слов, но произносила их шепотом и при этом краснела. После чая она закрыла шарфом нижнюю часть лица и сидела неподвижно, глядя на море. Мне кажется, так она просидела всю ночь: утром, когда мы приближались к плакатно-желтым берегам Апшерона, я застал ее в этой же позе.
К полудню над тусклой водой началось далекое нагромождение Баку серых гор, серого неба, серых домов, покрытых заплатами яркого, но тоже серого солнечного цвета. Прошли остров Нарген, мыс Зых, и весь этот тускло сияющий город, притягивающий жадные взгляды "Стандард Ойлей" и "Ройял Датчей", город революции, 26 комиссаров, нефти, громоздился все выше и выше над радужной скоростью залива, пока "Чичерин" не подошел к нему вплотную, покрикивая басовым гудком.
Я отвез Начар по адресу, записанному со слов Бариль, и передал с рук на руки молодой приветливой работнице, женоргу швейной фабрики.
Вечером пыльный горячий поезд унес меня к северу, в Дагестан, где должна была развернуть-ся одна из страниц будущей истории Кара-Бугаза.
УЧИТЕСЬ У ВОДОРОСЛЕЙ
Солнце, в течение тысячелетий бывшее проклятием пустыни, сделается ее благословением.
Академик Иоффе
Три тысячи километров остались позади. Я живу в фанерном доме на берегу Кара-Бугазского залива. С утра до вечера работает безжалостное солнце, выпаривая и сгущая кара-бугазскую воду. Оно мешает мне сосредоточиться, чтобы вспомнить самые яркие точки на этом длинном пути вокруг Каспийского моря.
Целый мир отшумел за спиной и остался лишь в памяти да на исписанных бледным карандашом листках.
После Баку на рассвете поезд ворвался в пахучие заросли Берикея. На западе, в стороне Хунзаха и Ведено, в стороне аулов, закутанных в дым романтических преданий, тяжелой медью горели горы. К их подножиям прижался завод "Дагестанские огни" - первый завод в Союзе, работающий на газах, бьющих из-под земли. Этими газами завод отапливает свои стеклоплавиль-ные печи. Сырье для стекла - мирабилит - завод привозит из Кара-Бугаза.
В Баку я узнал, что до постройки химического комбината в Кара-Бугазе мирабилит предпола-гают перерабатывать в Дагестане. Но где? Здесь, в Берикее, где земля газит, как неприработанный газовый завод, или на севере, в Чир-Юрте?
Общее мнение слагалось в пользу Чир-Юрта, где запроектирована постройка мощного химического комбината.
Голубое сверкающее сердце дагестанских гор - Сулакская электростанция будет перебрасы-вать сюда ток. Рядом дымится Грозный с его мазутом и нефтеносными газами. Здесь порт Махачкала, куда морем можно доставлять мирабилит из Кара-Бугаза, здесь рельсовые пути в Ростов, Новороссийск, выход в центр страны и к Черному морю.
Махачкала кажется городом, построенным из окаменелой морской пены.
Зернистый камень набережных и зданий блестит крупинками слюды, напоминающими большие брызги.
Море подкатывает к подножию города зеленую и глубокую воду.
Черные бугшприты парусных шхун качаются над низкой оградой вокзала, почти касаясь семафоров. Вагоны скорых поездов Тбилиси - Москва на десять минут превращаются в каюты кораблей. В их окнах перепутываются реи, снасти, желтые трубы. В купе врывается крепкий каспийский ветер. Мальчишки машут перед обмякшими от южной синевы пассажирами связками только что пойманных бычков, пахнущих холодом и йодом.
В Махачкале я нашел себе спутника. Ищите себе спутника в каждом городе, иначе новые места произведут на вас впечатление утомительного музея. Спутник должен быть из местных жителей. Он окунет вас с головой в незнакомую жизнь. Он будет невольно хвастаться своим городом, хотя иногда и ругнет его грязной дырой. Но таково свойство старожилов. В присутствии новичков очертевшие места открывают перед старожилом свою подлинную сущность, играют новыми красками. Мир любопытнейших вещей неожиданно раскрывается перед изумленными глазами, и пыльная Махачкала предстает как город, омытый озоном, дождями, забрызганный по самые крыши прибоем, как город великих возможностей и свершившихся достижений.
Дымные горы Дагестана подойдут вплотную к его беленым домишкам. Недавняя история газавата[5], боев с мусаватистами, история Октябрьской революции, скатившейся с гор на равнины,- и город уже шумит над вами, как шумят приморские ветры. Вы чувствуете цветение молодой республики, терпкой и каменистой, цветение, похожее на расцвет черешневых садов Буйнакска, которым нет равных во всем Союзе.
Моим спутником был сотрудник местной газеты Красногорский - седеющий маленький человек в черепаховых очках. Он был родом из Минска, но считал Дагестан своим отечеством. Он говорил о нем как о стране неслыханных богатств и вздыхал так тяжело, будто все эти богатства ему, Красногорскому, приходилось тащить на своих немощных плечах.
С Красногорским я ездил на Туралинские соляные озера под городом и был у геолога Шацкого.
Туралинские озера - Большое и Малое - называют "искусственным Кара-Бугазом". Академия наук испробовала на этих озерах новый способ, ускоряющий осаждение мирабилита из воды.
