class="p1">Ответ пришел сразу же: «Ок. Могу сейчас». И адрес.
Круглосуточная забегаловка – и я с Алисой.
Черные волосы. Плоская фигура, бледная кожа. Что бы ни говорила Ольга, никакой радости на лице Алисы видно не было, хотя и грусти тоже. Возможно, усталость.
Передо мной лежали три карточки.
– Это варианты событий, – сказала Алиса. – Одна карточка: Давид умер сам, потому что захотел. Вторая: так хотела я. Третья: так хотел еще кто-то.
Все ее слова были расставлены по своим местам.
– Мы же живем в квантовом мире, – добавила она. – Представьте, что за ними (она кивнула в сторону трех картонок) скрыт кот. Живой он или мертвый?
Таким образом она намекала на известный эксперимент Шредингера, ставший олицетворением новой физики, а еще точнее – нового мира, когда о сущностях в нашем мире ничего нельзя сказать точно, пока они не будут оценены.
Точно не помню, но, говорят, Эрвин Шредингер засунул в ящик кота, а вместе с ним и ампулу, которая могла отравить животное. А могла и не отравить. И узнать, жив кот или нет, можно было, только открыв ящик. А до тех пор кот был одновременно и жив и мертв.
Это новое восприятие Вселенной свело с ума многих физиков: несчастные столкнулись с тем, что не могут привычным ньютоновским языком описать реальный (как им казалось) микромир. Оказалось, что на определенной глубине все непостоянно и неопределяемо. Кто-то сравнивал это с волнами, а Эйнштейн – с игрой Бога в кости (так он пытался сказать, что вся эта идея про блуждающие в пространстве кванты – ерунда, на что Нильс Бор, его оппонент, ответил: это Богу решать, что Ему делать).
Наш ум скован. А на самом деле все определяется лишь вероятностью, которая на уровне частиц приобретает основополагающее значение и уменьшается лишь на пути к большему. Иными словами, наш белый квадратный стол действительно стоит посередине кафе, но если мы возьмем мощный микроскоп и примемся наблюдать за его частицами, то не сможем одновременно понять их скорость и местонахождение: мы сможем определить точно только одну из величин, а пока мы ее будем определять, другая величина скроется в тумане всех возможных вероятностей. Проще говоря, мы никогда не сможем осветить одинаково две стороны монеты.
Физика стала поэзией, о которой можно рассуждать только аллюзиями и притчами. Таким оказался весь наш мир. И такой вдруг оказалась судьба Давида – в виде трех карточек.
– Это все, что я могу вам сказать, – сказала она, странное создание по имени Алиса.
– Вы же не пригласили меня только для этого? – ответил я раздраженно.
– А что вы ждали? – Ее голос прозвучал с вызовом. Взгляд показался стеклянным. – Вы мне прислали в десять вечера сообщение, а я вам ответила. Что вы еще хотите? Что я напишу книжку за вас?
Нужно заканчивать весь этот спектакль, который лишал меня сна накануне рабочего дня.
– Не собираюсь я писать никакую книжку! Знакомая моей жены когда-то встречалась с Давидом, а сейчас переживает. Она прочитала мой предыдущий роман и решила, что я лучший в Москве специалист по тяжелым жизненным ситуациям. Не понимаю, почему я не отказал ей. Но вот я тут, и мне нужно хотя бы что-то, чтобы я не чувствовал, что выкинул несколько часов на ветер. Ольге непонятно, что в итоге случилось с Давидом. Она хочет знать. Алиса, что ей нужно знать?
– Давай так, – она перешла на «ты». – Я могу тебе рассказать все что угодно, и в равной степени это может быть как правда, так и неправда. Мне нет никакого дела ни до Ольги, ни до тебя, ни до твоей жены. Умер человек, которого я любила и которому желала всего самого лучшего. Все вы, – она показала пальцем на меня, но я на тот момент олицетворял для нее мир чудаков, что окружали ее, – все вы только и желаете утешить свое любопытство и прикрываете это какими угодно масками и даже самой подлой из них – мыслью о справедливости. Меня тошнит от всего этого. Меня прямо сейчас стошнит. – Она затихла и перевела дух. – Давида не вернуть.
На столе появилась четвертая карточка – внешне точно такая же, как и предыдущие три.
– Все хотят правды, – продолжила она. – Ты, подруга твоей жены, еще несколько человек, которые только и делают, что присматривают за мной. Они, кстати, восхищаются собой, как это ловко им удается оставаться на стороне света, когда я, несчастная, едва переступаю в темноте. Сколько вас еще будет? Неужели вам мало самого факта смерти? Что вам нужно, чтобы успокоиться?
– Может быть, понимать, почему ты была так счастлива, хотя и недели не прошло со смерти Давида? – произнес я. – Тебя видели. Ты явно не горевала. Так говорят.
И, похоже, бросил бомбу. Алиса напряглась, и в ее глазах начало просвечивать что-то похожее на настоящую злобу. Я бы не удивился, накинься она на меня с кулаками или ножом. Опять в моей жизни наступили мгновения, когда время словно перестало существовать, все сузилось до одной точки и одновременно распростерлось до бескрайности. Казалось, мы с Алисой стали единым существом, а все вокруг исчезло. Потом стало ясно, что это не злоба, а просто чудовищная сила, но ее природу я постичь никак не мог.
После ее ухода я еще несколько минут сидел за столом, уставившись на четыре карточки.
Потом я перевернул их одну за другой. Все оказались пусты, за исключением четвертой – на ней были начерчены две параллельные прямые. Что никак не походило на сюжет для нового романа. Это не было похоже вообще ни на что.
Поэтому все, что мне оставалось, это ехать домой. Картонку с нарисованными на ней полосками я забрал с собой. Телефон Алисы стер из списка контактов. Телефон Ольги тоже. Если и настало время говорить о личных границах, то именно сейчас.
Через несколько часов город начнет просыпаться. И мне придется делать это вместе с ним.
III
«Московский священник и его храм – место в пространстве, где соединяются линии:
– человека в целом (некогда изгнанного из вечности и тоскующего по ней);
– тех, что блуждают между Светом и разноцветием большого города;
– персонажей, которые убеждены, что свет в них есть, но это не Свет, а дух века сего, либо – дыхание лукавого.
Другие в храм не попадают – только лишь изредка.
Верующих в Бога много, а доверяющих?
Время течет, и все меняется. Богу для Его пребывания отвели конкретные места – храмы с куполами. А ведь когда-то Господь (безначальный, бескрайний, предвечный, выше любого [выше] и прежде любого [прежде]) оказывался для людей всюду. И храмы были лишь местом, где объединялись сердца, а души стремились приобщиться к таинствам. А богослужением были не только часы перед алтарем, а вся жизнь».
Перед его глазами лики святых.
Преподобный Софроний (Сахаров). Парижский художник с русскими корнями, который стал настоящим аскетом-исихастом, жил в XX веке на Святой горе Афон, писал книги и научился облекать в слова такие вещи, которые, казалось бы, прежде находились за пределами человеческого языка. О вечности невозможно говорить прямыми словами – только метафорами и идеями. Преподобный Софроний Сахаров нашел тонкую грань «между».
Преподобный Силуан Афонский. Еще один святой XX века, тоже с Афона. «Светильник» для тех, кто тонет в суете и унывает, ощущая богооставленность души. В монастыре этот святой занимал самую «мирскую» должность: руководил рабочими-мирянами и магазинчиком при обители. Все время дела, все время разговоры. Несмотря на это, он обрел внутренний мир: Господь явился ему в виде Нетварного Света, и с какого-то момента в его душе установилась тишина, которую не могло разрушить ничто внешнее. «Держи свой ум во аде и не отчаивайся», – говорил он. Помни об опасности искушений, не избегай их, если они твой крест, но имей в душе уверенность, что ничто не одолеет тебя, пока твоя душа живет с Богом.
Преподобный Сергий Радонежский. Основатель монашества в России. Иночества не столько внешнего (обители, огороженные стенами, были на Руси и раньше), сколько по сути: жизни в ежеминутном созерцании Промысла о человеке, созерцания любви Бога к человеку (которая выше любой человеческой любви) и стяжания святого смирения – того самого, что ничего не имеет общего с забитостью и самобичеванием, а суть – божественная простота. Забитый и бичующий себя не имеет смирения.
Преподобный Серафим Саровский, подаривший целое учение, которое сводится к одной, но бесконечной фразе: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». Обрети истинный мир внутри себя, и Вселенная вокруг изменится за тобой.
Святитель Григорий Палама. Много веков назад. «Мы не умираем, потому что Христос действует внутри нас». Тут ничего не добавишь. Если эту мысль осознать и принять, то величие нашей жизни обретет иные великие масштабы, а вместе с тем родится и ответственность по отношению к себе. Какая радость! Христос внутри
