Было ли это то самое создание, которое он пощадил на задворках джаз-клуба? Пришедшее отомстить Нгу за преступления, пришедшее раз и навсегда покончить с конкуренцией? Могло ли быть, что его починили, а затем нарядили в несколько превосходно выполненных слоев клонированной человеческой плоти? Жуткий рождественский подарок в чудесной обертке? Мученица своего народа, новая рождественская мученица?
Да, решил он. И она, очевидно, отправила Грея из зала, чтобы пощадить его. Но не подшутила ли она над ним, позволив жить, чтобы увидеть смерть остальных? Или же это был жест подлинного милосердия?
Он снова посмотрел на руку с голубыми костями. Мягкую изящную руку, которую он держал лишь пару минут назад.
Грей застонал, поморщился. Он не знал, суждено ли ему умереть или он выживет, вылечится и покинет этот город. Но, каковы бы ни были ее мотивы, Мария, по крайней мере, дала ему шанс.
Сердце за сердце
Нимбус смотрела на переулок за окном. Если точнее, на стену противоположного здания. На ней красовалась одна из работ Тила, выполненная множеством ярких аэрозольных красок. Все формы были так четко прорисованы, что казалось, будто их наносили через трафарет. Однажды он сказал ей, что расписывал своими граффити Панктаун еще тогда, когда был ребенком. Эта его работа представляла собой длинную череду египетских иероглифов. Она никогда не спрашивала его, что они означают. Может, он и сам не знал.
Еще ее всегда интересовало, сколько из его ранних граффити-шедевров она успела повидать до того, как с ним познакомилась, смотрела на них, прислонялась к ним, чтобы выкурить сигарету, сворачивалась под ними в холодную ночь и не подозревала, что в один прекрасный день их судьбы сплетутся в одну. Не подозревала, что станет его партнером. В разных смыслах.
Она наблюдала за тем, как в переулок заплывает помятый автоуборщик. Как и большая часть его «коллег», робот был покрыт граффити, сильно уступающими работам Тила. Его ненасытный скрежет и грохот, издаваемый при разгребании кучи отходов, заставил челюсть Нимбус напрячься. При его приближении расплющенная картонная коробка перевернулась, и двое бледных юнцов рванули из переулка прочь, чтобы не оказаться вдавленными в грязный асфальт. Белые насекомые под перевернутым камнем. На сердце Нимбус набежала тень.
Шипение воздуха после резкого пневматического щелчка заставило ее в испуге оглянуться. Неужели и здесь автоуборщик? Ее тело изготовилось к бегу. Старые инстинкты не просто побороть.
Тил сидел за своим верстаком, тянувшимся вдоль высокой кирпичной стены, выкрашенной им блестящей розовой краской. Возле него стоял небольшой переносной нагреватель: их чердак был огромен и отапливался неравномерно. Кружка кофе у его локтя. Это была самая уютная картина из тех, что приходилось видеть Нимбус. Тил боролся с шипящей змеей воздушного шланга, подсоединенного к компрессору, подобранному им на какой-то свалке. Его брови сошлись от напряжения. Нимбус улыбнулась этому зрелищу, а медленный воздушный поток согревал ее, сгоняя с сердца холодную тень, подобно солнечному лучику, пробивающемуся из-за облака.
Она тихо подошла к нему, обняла его сзади. Он слегка раздраженно хмыкнул и заерзал, все еще сражаясь со шлангом. Она решила поддразнить его еще сильнее, нагнувшись и прижавшись к его уху, позволив волосам упасть на его лицо. Он мог огрызнуться, однако ему удалось установить нужный напор воздуха, и он со вздохом откинулся на спинку стула, позволив своим плечам прижаться к грудям Нимбус. Он завел руки за спину, чтобы погладить ее плечи.
— Еще кофе? — промурлыкала Нимбус, потянув зубами мочку его уха.
— Нужно приберечь немножко для завтрашнего утра. Это все, что у нас осталось.
— Я могу купить. Маленькую упаковку.
— У нас не хватит денег.
— Нет?
— Нет. Подожди, пока Уилли не заплатит мне.
— Поскорее бы. Он же знает, что тебе нужны деньги.
Уилли был старым другом, обзаведшимся собственной небольшой типографией. Тил был его художником — придумывал логотипы для визитных карточек и бланков клиентов Уилли. Сейчас эта работа была единственным источником дохода Тила. К счастью, чердак он снимал у своего дяди.
Нимбус обошла вокруг и села к Тилу на колени. Он устало улыбнулся и потер ее бедро через хлопковую мягкость ее застиранных тренировочных штанов. Оба они еще не переодели теплые костюмы, в которых спали, и не приняли утренний душ. Нимбус находила грубую щетину Тила и его растрепанные волосы очень милыми. Он напоминал ей только проснувшегося мальчишку, протирающего глаза. Временами она испытывала к нему почти материнские чувства. Даже по прошествии года все это казалось ей таким странным, таким чужим. Но таким согревающим…
Рука Тила забралась ей под кофту и теперь скользила вверх и вниз по ее гладкой упругой коже. Нимбус чувствовала, как он твердеет под ней. Она улыбнулась ему, слезла с его колен и взяла за руку.
Кровать была недалеко от раскаленного оранжевого обогревателя, стоящего в углу их высокого чердака. Они могли сбросить одежду и оставаться поверх одеяла, не испытывая неудобства. Они согревали друг друга своими объятиями и трением своих тел, пока не начали обливаться потом.
Тил обхватил ее бедра руками, словно собираясь понести их на своих плечах, и глубоко вжался губами в мягкую белую плоть ее живота. Забрался языком в нишу ее пупка. Погрузил нос в мускус ее блестящих завитков ниже. Она держала его голову, его волосы пробивались между растопыренных пальцев, изгибавшихся от удовольствия, как и ее спина.
Когда он взглянул на нее оттуда, в его зрачках ярко сверкнул отраженный свет обогревателя. Тил унаследовал мутацию, придавшую его зрачкам золотистый цвет, что делало их похожими на металлические катаракты. Его радужные оболочки были оранжевыми. Он говорил, что видит идеально, что его зрение до предела ясно, а восприятие цвета вполне нормально, однако ей нравилось верить в то, что его зрачки были линзами, через которые фокусировалось его воображение, когда он творил. Ей нравилось, когда эти особые линзы были сфокусированы на ней. Хотя сейчас, когда он с улыбкой продвигался выше по ее телу, они сияли слегка жутковато. Когда его лицо оказалось над ее лицом, она увидела в этих ярких дисках свои отражения — они были будто две камеи с портретами.
Войдя в нее, он приподнялся на согнутых руках, чтобы взглянуть туда, где они соединялись, и оглядеть ее тело целиком. Будучи художником, он ценил формы и очертания. Она думала о том, на что же она могла вдохновлять его в этот самый момент, и чувствовала к его таинственному разуму огромную нежность. И гордость, ведь, даже несмотря на свое крайне индивидуальное видение, он позволил ей связать свое искусство с его собственным так же, как сейчас были соединены их тела.
Все те художники, которым она отдавала свое тело до встречи с Тилом, говорили, что смотрят на нее как на вдохновение. Вдохновение их собственного желания, усмехалась она про себя. Даже те, кто восхищался ее превосходными формами, могли с тем же успехом неразборчиво мычать в разгаре страсти. Жажда красоты, а не уважительное благоговение Тила. Ну, в нем, конечно, была и жажда. Но жажда уважительного толка. Тил не был позером ни в качестве любовника, ни в качестве художника.
Они впервые встретились в кафе под названием «Пар». Она выступала в представлениях того или иного рода с тех самых пор, как вылетела из средней школы и школы танцев. К моменту начала своих еженедельных выступлений в кафе Нимбус жила на улице уже полгода.
Сначала их было в труппе четверо — трое в момент прихода Нимбус. Нимбус и еще одна девушка надевали трико, которые покинувший труппу мужчина оклеил тысячами замысловато вырезанных деталей из игрушечных моделей и кусочками микросхем. Их было достаточно, чтобы покрыть всю поверхность тела, которое не теряло при этом своих округлых форм. А еще они надевали шлемы, сделанные из пластика и легкого металла и выкрашенные в тот же серо-голубой цвет, как и все остальное. Их создал один и тот же художник, и были они рогатыми, иззубренными, изящными и роскошными, словно головные уборы некой древней расы, в пирамидах которой располагались когда-то лязгающие и грохочущие заводы. Последним участником труппы был нечеловек, удоту’ут, чьи конечности лихорадочно колыхались вокруг двигавшихся в маниакальном танце женщин. Движение перемежалось периодами странных стыковок, когда две женщины и напоминающее цветок существо туго сплетали себя в живые скульптуры, пребывая без движения целый час. Эти стационарные периоды нарушал лишь редкий хрип «масла… немножко масла…», из очень старого фильма «Волшебник страны Оз».
Позже Тил признавался, что это зрелище показалось ему захватывающим, но бессмысленным, — вспышка без тени мысли.
А тем временем здоровье Нимбус ухудшалось. Она заболевала все сильнее, теряла вес, губы ее покрылись язвами. Ее человеческая партнерша завела себе бойфренда и больше не могла позволять Нимбус спать на диване. Ночевать в метро было опасно. Картонные убежища в переулках были не намного безопаснее, а зима была уже на носу. Между представлениями Нимбус стала работать по другой линии — просто чтобы прокормиться и позволить себе пройти лечение от желудочной инфекции, которую оказалось непросто побороть. Эта новая работа также предполагала использование тела…
