Назаров
— Да это ж — позоруха дикая! — кипел от негодования Кудряшов, безуспешно пытаясь очистить от снега словно живую, прыгающую в руках обойму. Его в буквальном смысле слова трясло, ломало, на куски разрывало от беспредельного возмущения. — Да сколько живу, меня еще ни одна подлючка так лихо, с головой в дерьмо не опускала! Мало того, что он нас, как пацанов, разоружил, так он еще и связи нас лишил, брэчара недоделанный! Не-е-ет, нельзя, Михалыч, такое им спускать. Нельзя, я тебе говорю! Иначе вообще оборзеют, на шею сядут. Ну, что я не прав, что ли? Не прав, да? Ну, чего ты молчишь?
— Да прав ты. Прав, Боря. Только успокойся, — внешне невозмутимо откликнулся Назаров, но и у него на душе после произошедшего инцидента остался весьма неприятный осадок.
— То-то и оно, что прав, Михалыч! Прав, естественно. Да если наши, не дай бог, узнают, как мы тут с тобой на пару перед этим говнюком пузыри пускали, позору ведь потом не оберешься! Да на каждом углу склонять начнут. Да все, кому не лень! Все до последней кости перемоют. И только одно нам тогда останется — или удавиться, или уволиться к едрене фене. Все равно больше никакой жизни у нас с тобой не будет. Никакой! Это я тебе, Михалыч, гарантирую. Не-е-ет, ты как хочешь, а я этого Рэмбо доморощенного все равно достану. Достану и упакую по всем правилам. Никуда он от меня не денется.
— А ведь он, Боря, стрелять на поражение будет. Определенно будет. Ты на его глазишки внимание обратил?
— Да какие там глаза, Михалыч? Ну какие, к черту, там глаза? Да он же понтует просто. На испуг нас с тобой берет. А у самого небось поджилки трясутся…
— Да нет, Борь, тут ты не скажи. Разоружил он нас вполне профессионально. И ни одна жилка при этом на лице не дрогнула. А взгляд у него — точно нехороший. Тяжелый взгляд, Боря, мутноватый какой-то, как у наркоши обколотого. Как будто на курок ему нажать — раз плюнуть. Просто не захотелось ему в этот раз по какой-то причине на себя мокруху брать. Но только вовсе, как я думаю, не из боязни и не из жалости, а из каких-то там своих чисто деловых прагматичных соображений. Да ты и сам, конечно, все это вовремя почувствовал. Иначе б обязательно в драчку ввязался. Я ж тебя знаю…
— Хочешь сказать, что у меня, попросту говоря, очко игрануло? — попытался было изобразить ущемленное самолюбие Кудряшов, но, перехватив ироничный взгляд Назарова, заметно сконфузился. И как-то весь пыл его в один момент иссяк. — Да было дело. Чего там…
— У него, как я понимаю, где-то лагерь совсем рядом, — сглаживая возникшую неловкость, без паузы продолжил Назаров. — С собой ведь ничего, кроме автомата. Даже вещмешка нет. Как будто выскочил на часок налегке поохотиться.
— Слушай, Михалыч, а что это за ствол у него такой? Я что-то первый раз вижу. С глушаком, но без оптики? Точно не охотничий.
— Да, наверно, какая-то новая военная разработка. Я тоже не в курсе. Только на вояку он явно не тянет. Хотя кто его знает? Теперь их столько развелось. И не только государевых. У каждого толстосума своя армия.
— Но, если лагерь, то он наверняка там не один застолбился?
— Вполне вероятно. А сколько их там — мы с тобой пока не знаем. Только гадать можем. А потому… прежде, чем нос туда совать, надо все продумать самым доскональным образом…
— Так ты все-таки со мной согласен? — встрепенулся Кудряшов. — Убедил я тебя, да, Михалыч?
— Да меня и убеждать-то не нужно, Борь. Это же само собой разумеется. И дело тут не в какой-то там детской обиде. Нам необходимо, по крайней мере, аккумуляторы от радиостанций вернуть. Они у нас по учету проходят. И не в моих правилах такие царские подарки кому-то делать. Да и без связи мы с тобой теперь как без рук. Даже мужикам в заповедник отзвониться не можем. А ведь нам еще работать.
— Согласен, Михалыч. Так когда двигаем?
— Не торопись, Борь. Естественно, не сейчас. Пусть он окончательно успокоится. Убедится в том, что мы у него на пятках не висим. Давай-ка еще отойдем подальше. Где-нибудь в сторонке костерок разобьем. Пообедаем. А там все как следует и обмозгуем, чтобы ничего сгоряча не напортачить.
— Принято, Михалыч! Давно пора червячка заморить. У меня уже сосет под ложечкой.
Отошли. Развели небольшой неприметный костер. Накоротке обивачились. Запросто можно было и чайку заварить, и кулешок сварганить. Все для этого было в наличии — и котелок, и концентрата всякого в достатке. Но, перекинувшись парой слов, отказались от этой затеи. Не ко времени, да и настроение не то.
Кулешов достал из рюкзака завернутый в газету увесистый шмат соленого сала, пару луковиц, банку консервов. Глядя, как Назаров выгружает из своего безразмерного «сидора» и методично по-хозяйски раскладывает на «столе» разнокалиберные пластмассовые контейнеры со всевозможными закусками, не удержался от комментариев:
— Вот умеет же твоя Аннушка, шеф, тебе красиво потрафить. Моя ж, зараза, не такая. Сама никогда не сообразит, что мужу путного в дорогу собрать. Пока носом ее не тыкнешь — ни за что не пошевелится.
— Так ты бы поменьше, Боря, по бабам бегал. Глядишь, и осчастливит.
— Да, есть такое дело, Михалыч. Сознаюсь. Ну не могу я, понимаешь, хорошую бабенку мимо себя пропустить. Как увижу — сразу в жар бросает. Так все в груди и сжимается. Да и что ее, дуреху, не пожалеть-то, особенно, когда одинокая? От меня же не убудет.
— Смотри не надорвись только. Пупок не сточи раньше срока.
— А вот когда мне стукнет столько, сколько тебе — тогда и буду осторожничать. А пока вроде рановато, — сказал и без всякого перехода спросил, распустив безмятежную улыбку: — Ты как думаешь, Михалыч, чего он тут шарахается? За двести километров от жилья? Да и если лагерь? Зимовья тут нигде поблизости точно нет, судя по карте. Да и дорог вообще никаких… На снегоходе тоже вроде рановато — наст еще толком не стал. А?
— Слышал я вроде, кто-то в управлении мне говорил, что где-то в этом районе какую-то стройку капитальную развернули…
— Рядом с заповедником? В глухой тайге? Стройку?
— И что тут удивительного, Боря? У наших нуворишей — свои загребы. И почему бы им в таком случае подальше от людских глаз, в этой первозданной глухомани, не отгрохать себе какую-нибудь шикарную фазенду, чтобы с балкончика красотой любоваться? Что им мешает?
— Нет, это, конечно, можно, если у тебя бабок немерено. Кто бы спорил? Но какой смысл, скажи ты мне, им здесь летом мошку да комарье кормить? Что за дурацкая причуда? Здесь же этой твари летучей — просто тьмища. Сплошь вдоль подножия хребта одни болота. Да еще клещей, как листьев, на каждом кусте.
— Да придумают что-нибудь. На худой конец, репеллентиком попрыскают с вертушки. Или еще чего. Это же все мелочи, Боря. Сам же говоришь — если денег куры не клюют.
— Ну, могут, конечно, согласен…
— Вот оттуда, вполне вероятно, они и пришли.
— Тогда, Михалыч, получается, что это дворянское гнездышко от нас сейчас не особо далеко? Да что там? Совсем под боком, совсем близко? Максимум в паре дневных переходов?
— Похоже, что так… Скорее всего.
— Ну, туда нам, ясное дело, путь заказан — ни за что не пропустят. Да и запросто можно вообще без башки остаться. Кто его знает, сколько их там обретается… Выходит, одна у нас надежда — где-то в тайге их накрыть. И побыстрее, пока обратно не слиняли? Тогда, Михалыч, поспешить бы надо? А вдруг они уже назад намылились?
— Не надо, Боря, никуда спешить. Любая спешка — ты сам знаешь… И вообще — я так думаю — давай-ка сегодня уже, на ночь глядя, никуда не пойдем. Очень рискованно. А пойдем за пару часиков до рассвета. Думаю, их табор отсюда — в паре часов спокойной ходьбы, не дальше, исходя из того, что он совсем налегке на охоту отправился. Поэтому, я думаю, вполне успеем взять их еще тепленькими, пока глаза не продрали. И это, Боря, — самый логичный вариант. Вот так мы с тобой и поступим. Понял?
— Как скажешь, шеф. Как скажешь. Тебе виднее. Только, чтоб потом не пришлось нам локотки кусать. Это еще бабка надвое сказала, что они на ночевку в лесу останутся.
— Ну и отлично, Борь. Добро, — прекращая грозящие надолго затянуться пустые словопрения, твердо подытожил Назаров. — Вот так тогда и порешаем.
Быстро пролетает, гаснет куцый, ущербный ноябрьский день. Вроде бы совсем недавно солнце взошло, а вот уже и снова обреченно клонится к земле, тянет все ниже и ниже, словно уморившись вконец под каким-то непомерно тяжким грузом. Доползло до какой-то там невидимой, неведомо как и чем обозначенной черты и зависло, замерло. Постояло еще немного, словно в раздумье, из последних сил упираясь в кромочку дальних гольцов, рдея, пунцовея от натуги, и в мгновение ока рухнуло в тартарары. И опять пошла змеиться, пластаться по тайге непроглядная могильная мгла, обжимать, подбираться все ближе и ближе, жадно заглатывая пространство. Не успеешь оглянуться, как окрутит, охватит со всех сторон, залепит, зальет липучим сургучом глаза, будто похоронит заживо.
