конечно, ускользнуло от его понимания, но не настолько, чтобы не постичь: больше не будет неизвестности. А что делать с известностью?
Сказать, что Хонка как-то озаботился, что-то его расстроило — ничего не сказать. Помощник прокурора взбесился. Изо рта его клочьями полетела пена, глаза принялись бешено вращаться, он начал топать ногами, он поднял над головой руки, сжатые в кулаки и принялся ими размахивать.
Тойво подумалось, что такой танец достоен аплодисментов. Судя по тому, как Юсси сложил руки перед собой, тому показалось тоже самое. Начальник тюрьмы оставался бесстрастен. Также, как и шведский адвокат.
Наконец, Хонка устал плясать, подхватился и ушел. За ним двинулся и самый главный местный тюремщик.
— Позвольте, господин шеф! — это откуда-то появился до сих пор, словно бы невидимый, начальник смены. — А с этим что делать?
Начальник тюрьмы на мгновение приостановился, моргнул обеими глазами и быстро проговорил:
— Следователя — ко мне в приемную. Адвоката — выпроводить взашей, но сделать это вежливо. Антикайнена одеть, обуть, обеспечить всем необходимым и посадить в одиночную камеру на первом этаже. Не в подвал.
Так закончился этот февральский вечер. Все получили по стараниям. Только Олави Хонка получил по заслугам. Однако не прошло и дня, как он совершенно позабыл о том, что вел себя в тюремном коридоре совсем не в соответствии с честью своего мундира. Ну, а как еще можно было реагировать, когда из-за чьего-то сановного решения, достаточно глупого — если на то уж пошло, пришлось получать такие плюхи от щенка-адвоката, черт бы его, шведского негодяя, побрал.
Ну, система своих не сдает — кто бы в этом сомневался. Арвид мог приготовить еще десять мотивированных бумаг, но толку от них было бы совсем немного. В таких случаях государство страшным образом трансформируется в одного вполне конкретного человека, решение которого будет влиять и на систему, так сказать, правосудия, и на судей, и на прокуроров, и на тюремщиков. Кто же это такой? Да тот, кому закон, черт бы его побрал, совсем не писан. Тот, кто и есть сам закон. Тот, кто в данный отрезок времени, или, если уж совсем патетически, в данный исторический момент изображает из себя властителя дум, побудителя действий — и является всем, всем, всем. Такие имена, как правило, вслух не произносятся.
Неназываемый посреди ночи позвонил помощнику прокурора Хонке в кабинет начальника тюрьмы и сказал всего два слова:
— Начать процесс.
— Слушаюсь, господин фельдмаршал! — подобострастно ответил тот и вздохнул с облегчением. Уж теперь-то можно обрушить всю мощь аппарата и на проклятого Антикайнена, и на подлого Рудлинга. Посмотрим, кто лучше может считаться с законом!
На следующий день сначала в одной газете, а потом уже и во всех обозначилась информация о том, что сбор доказательной базы по обвинению советского террориста, задержанного на территории Финляндии, подошел к концу. В связи с тем, что задержанный не идет на контакт со следствием, обвинение, предъявленное ему, носит предварительный характер. «Всплывают все новые и новые подробности ужасающих дел».
Без имен-фамилий, просто сообщение, как бы между делом.
Несколько дней адвоката не допускали к Антикайнену, несмотря на все его юридически безукоризненно оформленные протесты, ходатайства и еще что-то.
Ну, а сам Тойво, переодевшись в чистую тюремную одежду, избавившись от бороды и неопрятной прически, все это время спал. Принесут поесть — ел, а потом обратно в сон. Никто его не тревожил. Видимо следователь Юсси в свое время добротно собрал доступную и недоступную информацию, так что допросов пока не требовалось.
А тут и обвинение проявилось. Адвокату было предъявлена копия постановления о возбуждении уголовного дела в государственной измене.
В принципе, ничего особо не изменилось. Антикайнен оставался в тюрьме, государственный обвинитель дул щеки и плевал на всякие ходатайства и протесты от шведского юриста. Люди жили-поживали, природа поворачивалась на весну. Арвиду нужны были материалы, чтобы с ними работать. Рут из Стокгольма слала ободряющие телеграммы, а международная организация Красный Крест, ее финский филиал, возмещала все затраты проживания в Турку.
Пришла весть от винтажного Лехти, предлагавшего встретиться в местном ресторанчике.
— Ну, как с работой? — спросил холеный молодой человек у своего бывшего сокурсника.
— Поменял, — озираясь по сторонам, ответил Арвид. Он не привык бывать в таких заведениях. Здесь было не то, чтобы роскошно, но как-то очень уж по-буржуйски.
— Как клиент?
— Сидит.
— Кто платит?
— Красный Крест.
— Круто, — заметил Лехти, не удержавшись от одобрительной реплики. — Да это же поистине бездонный карман. Доить деньги с международной организации — это не то, чтобы у какого-нибудь несчастного спекулянта монету клянчить. Молодец! Так держать!
Арвид удивился: с чего бы это такое понимание?
Они поговорили о том, о сем, да ни о чем, поели с тарелок, которые контролировали официанты, попили с фужеров, на которые уже никто, кроме них самих, не обращал внимание. Просто встретились два бывших сокурсника, прелесть общения у которых была одна — никто никому ничего не должен.
— Думаю, тебе надо готовиться к повышенному вниманию к своей персоне, — сказал Лехти.
— Ну, да, — согласился Арвид. — Стараюсь, чтобы никто не был за моей спиной. И дверь в гостинице запираю на все замки.
— Все-то ты понимаешь, — усмехнулся финн.
— А то! — ответил швед.
— А то! — повторил Лехти. — На днях все финские практикующие адвокаты пойдут в отказ по делу твоего Антикайнена.
Арвид кивнул головой, словно принимая эту информацию.
— У меня два вопроса, если позволишь, — сказал он.
— Позволяю, — махнул салфеткой Лехти.
Тут же, словно бы дождавшись, наконец, команды, противно и громко заиграл оркестр народных инструментов, забравшийся, оказывается, на сцену. Ну, народные — в широком смысле: труба, пианино, контрабас и барабан. Любой народ, собравшись в квартет, играет именно на них.
Fifteen men on a dead man's chest,
Yo ho ho and a bottle of rum.
Drink and the devil had done for the rest,
Yo ho ho and a bottle of rum.
The mate was fixed by the bosun's pike
The bosun brained with a marlinespike
And the cookey's throat was marked belike
It had been gripped by fingers ten;
And there they lay, all good dead men
Like break o'day in a boozing ken
Yo ho ho and a bottle of rum.
— Какая замечательная песня! — напрягаясь, сказал Лехти.
— И как же они ее паскудно поют! — прокричал в
