Ольга
Эльга, Эльга! – звучало над полями,Где ломали друг другу крестцыС голубыми, свирепыми глазамиИ жилистыми руками молодцы.
Ольга, Ольга! – вопили древлянеС волосами желтыми, как мед,Выцарапывая в раскаленной банеОкровавленными ногтями ход.
И за дальними морями чужимиНе уставала звенеть,То же звонкое вызванивая имя,Варяжская сталь в византийскую медь.
Все забыл я, что помнил ране,Христианские имена,И твое лишь имя, Ольга, для моей гортаниСлаще самого старого вина.
Год за годом все неизбежнейЗапевают в крови века,Опьянен я тяжестью прежнейСкандинавского костяка.
Древних ратей воин отсталый,К этой жизни затая вражду,Сумасшедших сводов Валгаллы,Славных битв и пиров я жду.
Вижу череп с брагой хмельною,Бычьи розовые хребты,И валькирией надо мною,Ольга, Ольга, кружишь ты.
Леопард
Если убитому леопарду не опалить
немедленно усов, дух его будет преследовать
охотника.
Абиссинское поверье
Колдовством и ворожбоюВ тишине глухих ночейЛеопард, убитый мною,Занят в комнате моей.
Люди входят и уходят,Позже всех уходит та,Для которой в жилах бродитЗолотая темнота.
Поздно. Мыши засвистели,Глухо крякнул домовой,И мурлычит у постелиЛеопард, убитый мной.
– По ущельям ДобробранаСизый плавает туман,Солнце красное, как рана,Озарило Добробран.
– Запах меда и вервеныВетер гонит на восток,И ревут, ревут гиены,Зарывая нос в песок.
– Брат мой, враг мой, ревы слышишь,Запах чуешь, видишь дым?Для чего ж тогда ты дышишьЭтим воздухом сырым?
– Нет, ты должен, мой убийца,Умереть в стране моей,Чтоб я снова мог родитьсяВ леопардовой семье.
Неужели до рассветаМне ловить лукавый зов?Ах, не слушал я совета,Не спалил ему усов.
Только поздно! Вражья силаОдолела и близка:Вот затылок мне сдавила,Точно медная рука…
Пальмы… с неба страшный пламеньЖжет песчаный водоем…Данакиль припал за каменьС пламенеющим копьем.
Он не знает и не спросит,Чем душа моя горда,Только душу эту бросит,Сам не ведая куда.
И не в силах я бороться,Я спокоен, я встаю,У жирафьего колодцаЯ окончу жизнь мою.
Молитва мастеров
Я помню древнюю молитву мастеров:Храни нас, господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий генийКощунственно искал все новых откровений.
Нам может нравиться прямой и честный враг,Но эти каждый наш выслеживают шаг,
Их радует, что мы в борении, покудаПетр отрекается и предает Иуда.
Лишь небу ведомы пределы наших сил,Потомством взвесится, кто сколько утаил,
Что создадим мы впредь, на это властьгосподня,Но что мы создали, то с нами посегодня.
Всем оскорбителям мы говорим привет,Превозносителям мы отвечаем – нет!
Упреки льстивые и гул молвы хвалебныйРавно для творческой святыни не потребны,
Вам стыдно мастера дурманить беленой,Как карфагенского слона перед войной.
Перстень
Уронила девушка перстеньВ колодец, в колодец ночной,Простирает легкие перстыК холодной воде ключевой.
– Возврати мой перстень, колодец,В нем красный, цейлонский рубин,Что с ним будет делать народецТритонов и мокрых ундин? —
В глубине вода потемнела,Послышался ропот и гам:– Теплотою живого телаТвой перстень понравился нам. —
– Мой жених изнемог от муки,И будет он в водную гладьПогружать горячие руки,Горячие слезы ронять. —
Над водой показались рожиТритонов и мокрых ундин:– С человеческой кровью схожий,Понравился нам твой рубин. —
– Мой жених, он живет с молитвой,С молитвой одной о любви,Попрошу, и стальною бритвойОткроет он вены свои. —
– Перстень твой, наверно, целебный,Что ты молишь его с тоской,Выкупаешь такой волшебнойЦеной, любовью мужской. —
– Просто золото краше телаИ рубины красней, чем кровь,И доныне я не умелаПонять, что такое любовь.
Дева-птица
Пастух веселыйПоутру раноВыгнал коров в тенистые долыБроселианы.
Паслись коровы,И песню своих веселийНа тростниковойИграл он свирели.
И вдруг за ветвямиПослышался голос, как будто не птичий,Он видит птицу, как пламя,С головкой милой, девичьей.
Прерывно пенье,Так плачет во сне младенец,В черных глазах томленье,Как у восточных пленниц.
Пастух дивитсяИ смотрит зорко:– Такая красивая птица,А стонет так горько.
Ее ответуОн внемлет, смущенный:– Мне подобных нетуНа земле зеленой.
– Хоть мальчик-птица,Исполненный дивных желаний,И должен родитьсяВ Броселиане,
Но злаяСудьба нам не даст наслажденья,Подумай, пастух, должна яУмереть до его рожденья.
– И вот мне не любыНи солнце, ни месяц высокий,Никому не нужны мои губыИ бледные щеки.
– Но всего мне жальче,Хоть и всего дороже,Что птица-мальчикБудет печальным тоже.
– Он станет порхать по лугу,Садиться на вязы этиИ звать подругу,Которой уж нет на свете.
– Пастух, ты, наверно, грубый,Ну, что ж, я терпеть умею,Подойди, поцелуй мои губыИ хрупкую шею.
– Ты юн, захочешь жениться,У тебя будут дети,И память о деве-птицеДолетит до иных столетий. —
Пастух вдыхает запахКожи, солнцем нагретой,Слышит, на птичьих лапахЗвенят золотые браслеты.
Вот уже он в исступленьи,Что делает, сам не знает,Загорелые его колениКрасные перья попирают.
Только раз застонала птица,Раз один застонала,И в груди ее сердце битьсяВдруг перестало.
Она не воскреснет,Глаза помутнели,И грустные песниНад нею играет пастух на свирели.
С вечерней прохладойВстают седые туманы,И гонит он к дому стадоИз Броселианы.
Индюк
На утре памяти невернойЯ вспоминаю пестрый луг,Где царствовал высокомерныйМной обожаемый индюк.
Была в нем злоба и свобода,Был клюв его, как пламя, ал,И за мои четыре годаМеня он остро презирал.
Ни шоколад, ни карамели,Ни ананасная водаМеня утешить не умелиВ сознаньи моего стыда.
И вновь пришла беда большая,И стыд, и горе детских лет:Ты, обожаемая, злая —Мне гордо отвечаешь: «Нет!»
Но все проходит в жизни зыбкой —Пройдет любовь, пройдет тоска,И вспомню я тебя с улыбкой,Как вспоминаю индюка.
«Нет, ничего не изменилось…»
Нет, ничего не изменилосьВ природе бедной и простой,Все только дивно озарилосьНевыразимой красотой.
Такой и явится наверноЛюдская немощная плоть,Когда ее из тьмы безмернойВ час судный воззовет господь.
Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,С тобою, лишь с тобой одной,Рыжеволосой, белоснежной,Я стал на миг самим собой.
Ты улыбнулась, дорогая,И ты не поняла сама,Как ты сияешь, и какаяВокруг тебя сгустилась тьма.
Приглашение в путешествие
Уедем, бросим край докучныйИ каменные города,Где вам и холодно, и скучно,И даже страшно иногда.Нежней цветы и звезды ярчеВ стране, где светит Южный Крест,В стране, богатой, словно ларчикДля очарованных невест.Мы дом построим выше ели,Мы камнем выложим углыИ красным деревом панели,А полисандровым – полы.И средь разбросанных тропинокВ огромном розовом садуМерцанье будет пестрых спинокЖуков, похожих на звезду.Уедем! Разве вам не надоВ тот час, как солнце поднялось,Услышать страшные баллады,Рассказы абиссинских роз:О древних сказочных царицах,О львах в короне из цветов,О черных ангелах, о птицах,Что гнезда вьют средь облаков.Найдем мы старого араба,Читающего нараспевСтих про Рустема и ЗорабаИли про занзибарских дев.Когда же нам наскучат сказки,Двенадцать стройных негритятЗакружатся пред нами в пляскеИ отдохнуть не захотят.И будут приезжать к нам в гости,Когда весной пойдут дожди,В уборах из слоновой костиВеликолепные вожди.В горах, где весело, где ветрыКричат, рубить я стану лес,Смолою пахнущие кедры,Платан, встающий до небес.Я буду изменять движеньеРек, льющихся по крутизне,Указывая им служенье,Угодное отныне мне.А вы – вы будете с цветами,И я вам подарю газельС такими нежными глазами,Что, кажется, поет свирель,Иль птицу райскую, что крашеИ огненных зарниц, и роз,Порхать над темно-русой вашейЧудесной шапочкой волос.Когда же смерть, грустя немного,Скользя по роковой меже,Войдет и станет у порога, —Мы скажем смерти: «Как, уже?»И, не тоскуя, не мечтая,Пойдем в высокий божий рай,С улыбкой ясной узнаваяПовсюду нам знакомый край.
«Когда, изнемогши от муки…»
