Лекарь убедился словами казначея; поправив мундир и шпагу и взяв в правую руку треугольную шляпу, он вошел в гостиную.
На диване лежал средних лет мужчина с окровавленным лицом, с огромной посиневшей шишкой на лбу, в сюртуке, на котором сияли три звезды.
– Пощупайте у его высокопревосходительства пульс, Осип Иванович, – сказал тихо казначей.
Лекарь пощупал пульс и пришел в себя, потому что его высокопревосходительство действительно был без памяти.
– Что скажете?
Осип Иванович покачал головою.
– Не нужно ли пустить кровь?
– Да, нужно бы! Его высокопревосходительство без памяти. Нехудо бы послать за фельдшером.
– Помогите, почтеннейший Осип Иванович! Вы представьте себе, что его высокопревосходительство будет почитать вас и меня своими спасителями. Если б не я, действительно он погиб бы, изошел бы весь кровью. Надо же быть такому счастью: еду в театр, выезжаю из ворот, слышу стук экипажа и вдали крик, а под ногами слышу стон. Что это значит, думаю себе. Стой! Слезаю с дрожек, гляжу, – что же? Его высокопревосходительство у мостика лежит в канаве, весь разбит, как видите. Экипаж, верно, опрокинулся, лошади понесли под гору и, верно, прямо в Днепр…
– Необыкновенное счастье, – подхватила жена казначея, – что коляска во-время опрокинулась, иначе и его высокопревосходительству быть бы в Днепре.
– Помогите скорее, Осип Иванович, – прервал казначей, – за спасение жизни он возьмет нас под свое покровительство.
– Употреблю все искусство. Мы пустим ему кровь… Послали за фельдшером?
– Послали, послали! – отвечала жена казначея и две ее дочери.
Лекарь подошел к больному.
– Голова вся разбита!.. Боюсь, не потревожился ли мозг, – прибавил он важно.
Фельдшер пришел. Руку больного освободили из рукава, натянули, перевязали выше локтя; жила напружилась, ланцет щелкнул, кровь брызнула в потолок.
– Несчастный! – вскричал больной, отдернув руку. – Дай обойму тебя!.. Будем сражаться с смертью!..
– Боже, он умирает! – вскричали все женщины и выбежали вон.
– Что? Нет надежды, Осип Иванович?
– Посмотрим! Помогите держать руку его высокопревосходительства, – отвечал лекарь, и при помощи казначея и фельдшера снова натянули руку больного, и снова ланцет стукнул, а кровь брызнула струей.
– Смертельный удар! – вскричал больной в беспамятстве. Лекарь отскочил со страхом.
– Боже, что вы сделали! – произнес казначей.
– Тление объяло все мои члены!.. – продолжал беспамятный, вскинув руку, из которой лилась кровь. – Пожирающее время губит память мою! Земля разверзается! Стой!.. Обрушим с собою землю! Она дрожит!.. Прочь!..
Судорожная дрожь обняла больного; долго продолжал он бредить; но слова его заглушались стуком зубов. Наконец умолк, впал в совершенное бесчувствие.
– Есть ли надежда, Осип Иванович? – спросил казначей.
– Увидим, что скажет ночь, – отвечал лекарь.
Целую ночь лекарь и казначей провели в дремоте подле больного. Под утро он пошевелился; глубокий вздох вылетел из груди.
– Слава богу, будет жить! – вскричал лекарь.
– Жить! – повторил больной.
– Он приходит в чувство! – сказал, перекрестясь, казначей.
– Мне говорит мой государь, мой друг… верю… остаюсь жить… – произнес больной и продолжал что-то невнятно.
– Слышите? Друг государя! Его высокопревосходительство прямо из столицы! – прошептал казначей на ухо лекарю.
Больной снова заговорил что-то невнятно и потом продолжал:
– Знаю, государь… я… все благополучие полагаю в том, чтоб делать людей счастливыми… а теперь… ах, как я несчастлив!..
– Успокойтесь, ваше высокопревосходительство! Осип Иванович поможет вам; а у меня в доме вы изволите быть как у себя в доме…
– Тс! – прервал лекарь слова казначея. – Не говорите теперь с его высокопревосходительством; он еще не пришел в себя, оставьте его; он, кажется, заснул. Я, между тем, схожу домой отдохнуть и приготовить необходимую микстуру из хины; о, это новое вернейшее средство от всех болезней: все роды лихорадок как рукой снимает, а всякая болезнь есть не что иное, как лихорадка. Вы сами видите пример над его высокопревосходительством. Ушиб сам по себе есть не что иное, как наружное воспаление; а как ужасно его трясло; стоит только прекратить внутреннюю дрожь, и все кончено.
И лекарь отправился домой; но у ворот столкнулся он с городничим во всей форме, который торопился представляться генерал-губернатору.
– А! Осип Иванович!
– Куда вы?
– К его высокопревосходительству, донести о благосостоянии города.
– Невозможно! – вскричал лекарь. – Не может принять; он только что стал приходить в себя; лошади разбили его жестоким образом; но я принял все необходимые меры.
– Какие, сударь, меры с вашей стороны? Как начальник города я должен принимать все меры и первый явиться к его высокопревосходительству для получения приказаний!
– Как вам угодно, господин городничий: я не буду виноват, если его высокопревосходительство не выздоровеет! – отвечал лекарь.
Городничий вошел в переднюю. Казначей вышел к нему на цыпочках.
– Тс! Его высокопревосходительство уснул.
– Я удивляюсь, господин казначей, – сказал городничий строгим тоном, – каким образом вы осмелились предложить его высокопревосходительству дом свой и вмешиваться в распоряжения полиции!
– Помилуйте, – отвечал казначей, – его высокопревосходительство в глазах моих разнесли лошади, и я поднял его подле моего дома всего разбитого, без памяти…
– Тем хуже, сударь! Без ведома полиции вы не смели поднять на улице человека беспамятного, и тем более внести в свой дом! Мое дело было исследовать, кто такой лежит на улице в бесчувственном состоянии, и, узнав, что генерал-губернатор, отвести ему приличную квартиру, а не лачужку, сударь!.. Это происки, государь мой! Вы подкапываетесь под свое начальство; вы человек беспокойный, вы не знаете подчиненности! Генерал-губернатор у вас в доме, а вы смеете быть в халате! Я донесу, сударь, на вас! Ей, хожалый! Как только его превосходительство проснется, донести немедленно мне!
Городничий скорыми шагами вышел из передней, отправился в полицию приводить все в порядок.
Казначей в самом деле испугался слов городничего и раскаивался, что вмешался не в свое дело.
Казначей был добрый человек, ученый человек; был большой антикварий по части законов, и это повредило ему, перессорило со всеми.
Он читал «Правду русскую», устав святого князя Володимера, судебник царя Ивана Васильевича и знал, что чин казначейский издревле был важный чин, что некогда главною должностью казначея было хранить государево платье и оберегать оное от волшебства и чародейства.
С городничим поссорился он за то, что сказал ему, что искони городовые воеводства, то есть городничества, давались вместо жалованья и кормления из милости, для нажитка, и что в челобитных о воеводствах писали: прошу отпустить покормиться; и что воеводы судили прежде вместе с старостами и целовальниками.
Последнее было принято городничим за смертельную обиду. Он почел это за упреки в нетрезвости; ибо казначей не потрудился ему объяснить древнего значения слова целовальник.
С стряпчим городового магистрата казначей поссорился за то, что, объясняя ему старинную должность стряпчего: одевать, обувать, омывать и чесать государя и, за неимением карманов, носить носовой царский платок, осмелился прибавить: что стряпчие прежде были под началом у ключников.
С своим начальником казначей жил в худом ладу за то, что не ставил в книгу расхода сумм, издержанных им не на казенные потребности.
Таким образом казначей, не предвидя добра быть бельмом на глазу у своих начальников и сослуживцев, хотел просить его высокопревосходительство о переводе его в другой город.
Глава V
Между тем колодник, занимавший место писаря в полиции, отведен в острог; шкаф, наполненный вместо дел, валявшихся на столе и под столом, остатками ужина, куском жареной говядины, раскрошенным хлебом и бутылкою с чем-то, очищен; непроспавшаяся команда поставлена на ноги; письмоводитель с синим носом после нескольких начальнических тычков сел составлять рапорт о благосостоянии города и список колодников, содержащихся в остроге; часть полицейской команды побежала ловить по городу подводы и рабочих людей для чищения улиц.
Из магистрата и прочих судебных мест также вынесена не принадлежащая к производству тяжебных, уголовных и письменных дел посуда и утварь. Судьи принялись повторять зады, составлять задним числом журналы и подводить итоги в шнурованных книгах.
