И вдруг сестрёнка Ривка говорит, что она тоже хочет на прогулку… Её не берут… «Будь умницей!» – просит мама.
Через несколько лет Амир узнал, что тётю звали Шошана, что в Литву она была послана Сохнутом, а её «прогулкой» был нелегальный вывоз детей из Восточной Европы в Палестину.
Шошана ещё не раз побывала в Литве, но однажды в городе Кибартай её задержали, и больше её никто не видел…
В комнате по-прежнему сохранялся дневной жар. «Память… Память глаз, губ, ушей, кожи…» – полковник подумал, что надо бы приоткрыть окно, но не двинулся с места.
«Надеюсь, я сошёл на нужной станции!» – сказал он себе, и тут в дверь постучали.
– Мне бы что-нибудь от головы, – сказала с порога портниха Малка. Вернувшись после встречи с раввином Иосефом, она была заметно возбуждена.
Невестка Офира вынесла что-то от головы, а полковник спросил:
– Что сказал раввин?
Малка передала:
– Раввин сказал, что Создатель всё видит.
– Это всё, что раввин сказал?
– Вот и мы спросили: «Это всё, что ты можешь нам сказать?» Тогда раввин сказал ещё, что решение министров – это желание нечестивых, и что их желание нас касаться не должно, поскольку, согласно Божьей воле, клочок земли, по которому мы сейчас ходим, принадлежит его народу…А потом раввин Иосеф сказал, что Создатель обязательно пошлёт на Кфар-Даром Спасение, и прочитал нам из псалмов царя Давида: «Счастлив тот человек, который в собрании легкомысленных не сидел».
Полковник сделал понимающий жест.
Малка немного выждала, надеясь, что полковник что-то скажет. Её морщинистое лицо было покрыто налётом бледности, а в глазах стояло беспокойство и озабоченность.
– Мы в том собрании не сидели! – наконец, проговорила она твёрдым голосом.
Полковник молча кивнул.
Жест полковника Малка истолковала, как призыв продолжить рассказ о псалмах, и потому продолжила: «Счастливы все, полагающиеся на Него, ибо искупает Господь душу рабов Своих, и не погибнут все полагающиеся на Него».
Полковник слушал молча, а Малка, тем временем, закончила: «Так ли вы справедливы, лживые, чтобы, собравшись, толковую речь вести? Так ли вы беспристрастны, фальшивые, чтобы судить нас?»
Полковник кивнул снова.
Малка глотнула таблетку, запила её водой.
– А потом? – спросил полковник.
– А потом раввин Иосеф долго и внимательно смотрел на нас и сказал: «Разве не унизительно то, что задумано сделать с нами?». Мы ответили: «Очень даже!..». И тогда раввин добавил: «На века будут опозорены те нечестивые, кто задумал такое…». Кто-то из нас спросил: «Раввин, как распознать истину?»
– И что же, – оживился полковник, – что ответил раввин?
– Раввин посоветовал спросить у того единственного, кто Истину в себе держит. Спросите у Господа: «Приемлешь ли Ты Это?» И тут мы поняли кое-что о наших министрах, и о том, что теперь нам остаётся полагаться лишь на Него!..
Полковник молчал.
– Думаешь? – спросила Малка.
– Думаю, – ответил полковник. – Я думаю, что не на всех, кто полагается на Него, полагается Он… Ну, а что ж дальше?
– Когда?
– Когда вы поняли кое-что о министрах?
– Тогда у меня разболелась голова, – сказала Малка. – И у моего мужа тоже.
Полковник молча развёл руками, и тогда Малка вспомнила, что раввин Иосеф говорил ещё и об оправдании и искуплении, только не все, о чём сказал раввин, она разобрала. Постояв немного в задумчивости, Малка поблагодарила Офиру за лекарство и направилась к двери.
«И у меня голова болит…» – просить таблетку у Офиры полковник не стал, а вышел на террасу послушать тишину.
Рассказ Малки о беседе с раввином Иосефом снова напомнил ему утро, когда он, выйдя на террасу к поселенцам, не нашёлся, что им ответить.
В небе тихо мерцали звёзды. Досада от испытанного утром чувства подавленности и беззащитности теперь дополнилась ещё и охватившим его чувством непонятного одиночества. Впрочем, если быть с собой до конца честным, то сейчас он не так уж остро ощущал себя отстранённым от близких ему людей и уж, конечно, не человеком, потерпевшим поражение; ведь поражения, как такового не было, поскольку не было и самого поединка. Разве что наличие чувства неосознанного удивления происходящему. Вновь и вновь возвращался он к зыбкой, невнятной мысли о неуловимой природе истины, пока, наконец, не пришёл к утешающему душу выводу: скорее всего, истина не существует вовсе и её заменяет собою что-то иное. Инстинкт? Предчувствие? Внутренний голос?
Разглядывая небо, полковник вдруг подумал о Боге, об отношениях Его с людьми и людей с Ним. «Если нас создал Он, то на всём, что делаем мы или собираемся сделать в будущем, поставлена Его печать… Ведь если Он над всем Этим, значит, так НАДО, и ни к чему тогда ломать над Этим голову… Зачем тогда?.. Хотя… Порой всё же кажется, что Он играет с нами в какую-то странную, непонятную игру… Или же…Нет-нет – немыслимо, чтобы Он с нами… Но тогда кто? Зачем? CUI BONO?..»
Мысль полковника переметнулась на племянника: «Философ. Мыслитель. Может, он знает?.. Только вряд ли он…Странная профессия – философия… Странные люди…Разве рассуждениями что-либо докажешь?..»
Из глубины пустыни метнулся жёлтый луч фонарика; опадая вниз и чуть подпрыгивая, он то останавливался, словно поджидая кого-то, то вновь продолжал скользить по тёмным куполам дюн.
– Привет, полковник! – издали прокричал человек с седыми спутанными волосами. Спотыкаясь и странно волоча ноги, он направился к террасе, погасил фонарик.
– Привет, Эйд! – полковник узнал бедуина, который много лет работал в кибуцном коровнике и был одним из тех редких людей, которым достаточно лишь взглянуть на животное, чтобы вполне определить его состояние. Всякий раз, заходя в коровник и выслушивая мычащие изъяснения своих подопечных, он ощущал и радость, и заботу и необъяснимую боль. Иногда Эйд наведывался к полковнику, чтобы в дружеской беседе отвести душу, а потом, наговорившись вдоволь, на попутных машинах добирался до степного шатра, в котором жили его жена Шаахин и шестеро сыновей. – Чего по дюнам бродишь?
Эйд замотал головой.
– Прощаюсь! – сказал он.
Полковник вытянул шею, заглянул в глаза под седыми бровями.
– Нехорошо, Эйд!
– Что?
– Разве можно бедуину напиваться?
– А что ещё остаётся? – спросил Эйд.
Полковник не ответил.
Тогда Эйд сказал:
– Или забыть, или забыться…Что посоветуешь выбрать?
– Люди забывают гораздо реже, чем им хотелось бы, – сказал полковник.
– Вот видишь…В таком случае, остаётся…
– Эйд! – перебил полковник. – Не позволяй себе…
– Теперь… – Эйд вызывающе вытянул вперёд губы. – Теперь я себе позволяю…
– Часто?
– Когда ненавижу жизнь…
– Надеюсь, это бывает не часто?
– Через день… – сказал Эйд. – А ты, полковник?
– Что я?
Эйд помолчал. Его сильно покачивало, а непослушная голова то и дело опадала на грудь.
– Может, и мне напиться? – спросил полковник.
– Почему бы нет? – спохватился Эйд. – И ты напейся, и все те, кого сюда заманили, пускай тоже… Сигаретой угостишь?
– Конечно, Эйд!
– Плохо мне! – сказал, закурив, Эйд.
– Не надо напиваться.
– Разве?
– Ты не должен напиваться.
– А если не напьюсь, что тогда?
– Тогда ты будешь трезвым, и тебя не будет шатать из стороны в сторону.
Эйд помолчал. Потом сказал:
– Может, шатать не будет, а трезвым я становлюсь как раз тогда, когда напиваюсь.
– Выдумываешь… – сказал полковник.
Эйд посмотрел на полковника настороженно, будто не узнавая.
– Что в нашей стране происходит? – спросил он. – Как понимать Это?
– Не знаю, – ответил полковник. Продолжать разговор об Этом, ему не хотелось.
– А я знаю!
Полковник опустил голову, проговорил:
– Тогда скажи ты, Эйд!
– Кажется, в этой стране правительственный понос… – сказал Эйд. – Суэц помнишь?
Полковник посмотрел на Эйда.
– Ну?
– Тогда у генерала Шарона был отличный желудок…
– Ну?
– А теперь?
– Что теперь?
– Напейся, полковник! Я тебе очень советую – напейся!
– И что тогда?
Эйд стоял, покачиваясь, и молчал. Он не выпускал изо рта сигарету, пока та не обожгла губу.
– Ты что, полковник, лишь сегодня родился?
– Вчера! – ответил полковник.
Эйд опустил голову и закрыл глаза.
– Эй, очнись! – сказал полковник, подумав, что и он, и этот бедуин живут в одном мире, только в разных измерениях. Когда-то Эйд служил у него в роте следопытом, и они даже подружились, несмотря на их расхождения в вопросах гигиены, религии и музыкальных пристрастий.
– Как же так? – заговорил Эйд.
– Ты о чём?
Эйд, задрав голову, посмотрел на небо.
– Вы уйдёте и оставите меня, раненого, здесь… – сказал он.
– Зря ты так… – прошептал полковник. – Ты ведь знаешь: никогда нигде и никого я не оставлял… Раненых тем более…
– Тогда ты был капитан, а теперь ты полковник…
