Все получилось так легко, что миссис Олдберри уверовала или, скорее, заставила себя поверить в Божий промысел, помогавший ей спасти честь семьи. Энн с вещами отправилась в экипаже Лестеров в Барборо, где якобы должна была пересесть на дилижанс. Этот же экипаж должен был привезти домой Джун, по замыслу миссис Олдберри долженствующую дождаться сестру и попрощаться с ней у дилижанса.
Идея очень понравилась безутешному мистеру Олдберри – хоть кто-то побудет с его девочкой подольше, раз уж сами они с женой не могут проводить ее как можно дальше. Правда, почему не могут, ему не объяснили, но ему достаточно было уверенности в этом жены.
Из Барборо вернулась Энн в одном из платьев Джун – к счастью, та не смогла незаметно забрать все свои вещи и увезла только самые любимые. Кудряшки и вымученно-радостное выражение лица Энн дополняли картину, а неестественное возбуждение было принято окружающими за волнение после расставания с сестрой и перед предстоящим кенчанием.
Встречи с Гарольдом Энн ждала с трепетом, тщательно заставляя себя копировать манеры и речь сестры, на которые успела насмотреться за все годы, что они были вместе. Мы не станем описывать, что пережила девушка за эти дни, скажем только, что страх и угрызения совести, как и следовало ожидать, не позволяли полностью предаться мыслям о предстоящем счастье.
Лорд Лестер представил невесту бабушке и дедушке, пожилые леди и джентльмен приняли будущую внучку без восторгов, но вполне любезно, и вскоре в дом начали съезжаться немногочисленные родственники из других графств, внимания которых активно искали жители Марсденли. Одно из таких новых знакомств грозило, завершиться помолвкой, и приподнятое настроение гостей вкупе с обильным угощением не позволяло им особенно приглядываться к невесте, которой просто полагалось находиться на грани обморока.
Венчание и последовавшие за ним праздничные мероприятия, пронеслись перед глазами Энн, как порыв пронизывающего осеннего ветра, завывающего под высокой крышей старой церкви, рисунок с которой ей пришлось закончить самой и торжественно преподнести леди Фицривер.
Неотвратимость случившегося придавила ее в момент, когда счастливый Гарольд надел на ее заледеневший палец старинное фамильное кольцо и она дрожащим голосом подтвердила брачные клятвы. Не слишком глубокая вера ее семьи позволила ей пережить венчание, иначе она бы ежеминутно ожидала, что кара небесная поразит ее прямо перед алтарем. Но она гораздо больше боялась окончания торжества и момента, когда останется наедине с женихом.
* * *
– Мадам, – лорд Лестер прохаживался по комнате, подавляя желание начать колотить вазы и итальянские безделушки, которых в достатке было расставлено на столиках и этажерках. – Неужели ваша привязанность к сестре простирается так далеко, что вы без труда принесли себя в жертву? Или общественное мнение побуждает вас пойти на любое преступление, лишь бы сохранять видимость респектабельности?
– Сэр, прошу вас, – Энн, в изящном бледно-зеленом капоте восседающая перед ним, чувствовала себя жертвой, попавшей в полное распоряжение палача. – Я уже говорила вам и готова повторить: я люблю вас, только вас, больше всего на свете! Больше сестры, своей семьи и своей репутации! Если бы не это, никто бы не заставил меня обмануть вас! Поверьте, мне очень, очень больно!
– А моя боль? Неужели вы думаете, что ваше сходство с сестрой способно заставить мое сердце перемениться?
Жестокость этих слов заставила Энн сильнее побледнеть и еще больше съежиться. Этот разговор тянулся уже добрых полтора часа, и все слезы она выплакала утром, когда лорд Лестер позвал ее, полусонную, «Энн!», и она откликнулась, не задумываясь.
После этого ей никак не удавалось выбраться из-под лавины его гнева, тщетно пытаясь хоть как-то оправдаться, а ведь еще надо было объяснить ему, куда девалась Джун. Ее побег он воспринял как что-то само собой разумеющееся: «Конечно, разве подобная девушка могла полюбить по-настоящему такого зануду, как я!» – только и всего. Тем более что Джун здесь не было, и он чисто по-мужски отыгрывался на находящейся рядом Энн за собственную прежнюю самоуверенность.
Энн понимала, что не сумеет успокоить его, как не сможет и сама обрести утешение. Весь их с матерью план казался ей сейчас плодом чудовищного помутнения рассудка – в самом деле, как могли они, будучи в здравом уме, надеяться на прощение и понимание Гарольда?
Обманутый, преданный мужчина становится невероятно жестоким в своей мести, и Энн с ужасом ожидала, когда первый порыв гнева и отчаяния отступит и Гарольд проявит эту жестокость в том или ином изощренном виде.
Она не посмела спросить, как именно он раскрыл обман, но, вероятно, первая брачная ночь – не то время, когда люди могут притворяться. А возможно, он просто заметил отсутствие родинки на ее шее, по которой отличали маленькую Джун до той поры, когда различие характеров сестер позволило делать это безошибочно без внешних примет. До свадьбы Энн прикрывала шею локонами, и родинку удалось скрыть от всех.
Ей больше нечего было сказать в оправдание, разве только начать повторять все снова. Но ее слова не доходят до Гарольда, он не желает ничего слышать, не умеет понять ее отчаяние…
– Ведь вы тоже любите, разве вы не готовы были на что угодно ради этой любви?! – Энн яростно выкрикнула эту фразу, после чего уронила голову на руки и снова зарыдала. Слова мужа заставили ее снова поднять глаза:
– Да, я любил. Но моя любовь умерла, вы с вашей сестрой убили ее, и теперь не осталось ничего. Ничего, – горько повторил он, и жгучие слезинки намочили темные ресницы.
Гарольд не плакал с того дня, как узнал о смерти матери, и сейчас вид его был до того трогательно потерянным, что сострадание затмило страх, который испытывала Энн. Она бросилась к нему, рыдая, и, вцепившись в его рубашку мокрыми пальцами, забормотала:
– Прошу вас, Гарольд, не говорите так! Вы сможете полюбить другую, сможете! Как только нам дадут развод, я уеду в колонии, и вы больше никогда…
– Развод? – он наконец посмотрел ей в глаза. – Неужели вы думаете, что к моим страданиям должен еще прибавиться и этот позор?
– Но ведь другого выхода нет, – сердце Энн билось сумасшедшими, неровными толчками – что он еще придумал?
– Вас обвенчали со мной вчера как мисс Джун Олдберри. И так оно и будет для всех. Мы уедем из этого дома, в Лондон или к черту, куда угодно, но мои бабушка с дедушкой, а также мой отец никогда не узнают о вашем преступлении. Забудьте свое имя, отныне вы – Джун Лестер.
Его голос начинал как-то скрипеть, когда он произносил имя Джун, но в остальном молодой человек явно пытался говорить спокойно и внушительно. Энн выдохнула, стараясь не потерять сознание от облегчения – он не прогонит ее. А значит, что-то можно исправить. Или хотя бы надеяться, что когда-нибудь…
