– Каким образом они были убиты?
– Ну сначала их постигло безумие.
– Безумие? – повторил Ватсон.
– Да. Они превратились в помешанных, бормочущих ерунду безумцев. Я точно знаю, что вы сталкивались с подобным раньше. С внезапным, необъяснимым сумасшествием.
– Да, – сказал Ватсон, вспоминая дело в бухте Полду, где коварный Мортимер Тридженнис использовал яд, чтобы убить свою сестру и свести брата с ума.[43]
– Но это нечто совсем иное. Есть доказательства того, что они попытались уничтожить «Бич», испытав нечто вроде… – Черчилль замолк, подыскивая слова: – …Припадка ярости.
– Мог ли это быть саботаж вражеского агента? Если это чудо-оружие и впрямь существует.
– Мог. Но, как я уже сказал, это великая тайна. Любой, кто о ней знает и не принимает активного участия в работе, отправляется в так называемое «безопасное и надёжное» место. Пока кошка не выберется из мешка.
– Меня тоже могут туда отправить?
Черчилль смерил его сердитым взглядом.
– Если бы я вам поведал куда больше, и вы отказались помочь – видимо, да.
Ватсона это оскорбило. Доктор привык, что в вопросах государственной важности ему доверяют. В своё время Майкрофт Холмс рассказывал ему вещи, от которых империя содрогнулась бы.
– Но я бы ничего не рассказал.
Вид у Черчилля сделался раздражённым.
– Возможно. Однако история о нашем короле-двоеженце всплыла, не так ли? Хмм.
Холмс и Ватсон помогли опровергнуть заявление о том, что король Георг V уже был однажды женат вследствие скоротечного романа с дочерью адмирала на Мальте, когда он служил на флоте. В одной журнальной статье было высказано предположение, что брак Георга с принцессой Мэй был бигамным. Защита настаивала, что король никогда не встречался с женщиной, о которой шла речь. Вообще-то имелись доказательства того, что они вместе посещали балы в Гемпшире, но ради блага государства их скрыли. И всё-таки недавно намёки на это утаивание всплыли в одной из самых скандальных газет.
– Это не моих рук дело.
– Надеюсь, Ватсон, – проговорил Черчилль таким тоном, который намекал, что у него есть кое-какие сомнения. – Но, видите ли, природа этого устройства не должна вас беспокоить прямо сейчас. Что от вас требуется, так это вылечить восьмого человека. Он не говорит – не может говорить. Абсолютно утратил дар речи. Как бишь это называется? А-чего-то-там…
– Афазия.
– Именно. Ничто из испробованных методов, от доброты до жестокости, не смогло нарушить его молчания. Во всех смыслах это снарядный шок, в точности как у пациентов, которых вы лечите. Да, я знаю о вашей работе всё.
– Я не один этим занимаюсь, – запротестовал Ватсон. – Есть и другие…
Черчилль яростно затряс головой, его начавшие обвисать щёки заколыхались.
– Коммунисты, пацифисты и гомосексуалы.
– Но ведь не все сразу, сэр?
Черчилль проигнорировал язвительную реплику:
– Меня обвиняют во вмешательстве в проект как таковой. Но кто-то должен всё встряхнуть. Мне нужно, чтобы вы заставили этого человека заговорить, чтобы он рассказал нам о случившемся, и мы сумели вести эту войну дальше.
Ватсон покачал головой:
– Я не могу участвовать в подобном.
Уинстон вперил в него сердитый взгляд.
– Не можете? Или не хотите?
– Вы видели, какие условия там, на фронте. То, к чему мы принуждаем своих солдат, бесчеловечно. Да, я занимаюсь теми, кто испытал снарядный шок. И знаете, чему это меня научило? Тому, что людей можно ломать, как хворост. И мы ломаем их тысячами. Это чудесное оружие – оно на самом деле сократит войну? Или умножит отчаяние? – Черчилль хотел что-то сказать, но Ватсон взмахнул рукой, не давая ему заговорить. – Газ был предназначен для того, чтобы выйти из тупика, помните? Новые снаряды были предназначены для того, чтобы выбить немцев из их бункеров. Вы ведь и это помните? Война закончится лишь тогда, когда люди вроде вас опомнятся и начнут договариваться о мире.
– Мне не нужны лекции о ведении войны от вас, майор, – прорычал Черчилль, враждебно выпятив челюсть. – Я каждый день считаю мертвецов, и легче мне не становится. А то, что вы говорите, в опасной степени похоже на пацифизм.
– Здравый смысл.
– Это вы так считаете. А я искренне полагаю, что новое оружие сократит войну. Даю вам слово.
– Даёте слово, что полагаете, будто оно позволит быстро прекратить военные действия? Вы в этом совершенно уверены?
Черчилль фыркнул:
– Разумеется, нет. Какие могут быть гарантии во время войны?
– Я вижу всё больше сломленных людей, – сказал Ватсон, – с обеих сторон. Я не стану в этом участвовать.
Черчилль проговорил, рассматривая свои ботинки:
– Держу пари, вы всё же не бросите одного сломленного человека.
Ватсон почувствовал, как внутри вспыхнуло пламя гнева. Резервуар остаточной благожелательности, которую он испытывал к парламентарию, опустел, словно кто-то вытащил затычку. Доктор предвидел, что вот-вот произойдёт, но всё равно спросил:
– Что вы хотите этим сказать?
Черчилль снял с кончика языка несколько табачных волокон:
– Холмса пришлось задержать, ради его же безопасности.
– Задержать? – От омерзения Ватсон едва не закричал. – Где он? И почему? У него не всё в порядке со здоровьем.
– Я наслышан. Как бы там ни было, он под арестом и останется там, пока мы не пустим наше оружие в ход. Чем дольше вы будете медлить…
– Так вы меня шантажируете? – выпалил Ватсон. – Здоровьем старика, который исправно служил своей стране.
Черчилль поразмыслил над этим:
– Видимо, да. Ради высшего блага.
Ватсон издал пренебрежительный возглас:
– Война вроде этой попросту не может быть высшим благом.
– Сэр! – рявкнул Черчилль. – На кону свобода этой страны и весь наш образ жизни! А вы тревожитесь из-за нескольких трусливых солдат. Да, я позволю Холмсу сгнить, а также вам и половине Лондона, будь он проклят, если это понадобится для нанесения решающего удара.
Лицо у парламентария заметно побагровело. Ватсон подумал, что у него может случиться сердечный приступ. Часть его желала, чтобы это произошло. Ватсон перевёл дух и проговорил как можно спокойнее:
– Освободите Холмса, и я вам помогу.
– Я похож на дурака? – парировал Черчилль. – Что тогда будет вашим стимулом? Докопайтесь до сути, и я скажу вам, где он. Сами его заберёте.
– А если я не сумею разгадать загадку?
– Думаю, мы перейдём этот мост, когда доберёмся до него. – Черчилль ощутил преимущество, и его атака перешла в завершающую фазу: – Но я не совершаю необдуманных поступков. Сделайте это для меня, майор, и я обещаю больше никогда не вмешиваться в вашу жизнь.
Часы тикали, пока Ватсон обдумывал варианты. Он чувствовал себя шахматной фигурой, которой перекрыли путь во всех направлениях.
– Я буду доктором или детективом? – спросил Ватсон наконец.
На губах Черчилля появилась лукавая улыбка, которую Ватсону захотелось стереть с его лица.
– Когда-то вы были и тем и другим.
Холмс качал головой, сталкиваясь с этим заблуждением по поводу его роли в партнёрстве.
– У них там есть собственный врач в этом… заведении?
– Их военврач – один из покойников, – проворчал Черчилль. – Отправился вместе со всеми, чтобы изучить условия в… – Парламентарий осёкся. – Он умер последним. Они привлекли других врачей, но пока что никто не выдвинул правдоподобной теории. Доктора в растерянности, а единственный свидетель нем как рыба. Так что, как видите, требуется особый набор навыков. Ваших навыков, Ватсон.
– Когда всё это случилось?
– Неделю назад.
– Неделю?
– Да. Время поджимает. Сколько вам обычно требуется? – спросил Черчилль. – На исцеление этих типов?
«Этих типов». Черчилль, как столь многие командиры, не понимал, что происходило с пострадавшими. Несомненно, он тоже думал, что их недуг – следствие недостаточной твёрдости характера. Даже слово «исцеление» было неверным. Нельзя было избавить их от пережитого: лишь научить с ним жить так, чтобы оно больше их не разрушало.
– Если исходить из предположения, что у него какая-то боевая травма? Каждый случай индивидуален. Четыре недели…
– У вас пять дней, – сказал Черчилль тоном, не допускающим возражений. – Я слышал, вы сотворили чудеса с этим Фэйрли.
– Это другое – в том смысле, что я мог опираться на наши предшествовавшие отношения. Вы не можете ограничивать такие вещи временными рамками, – сказал Ватсон.
Черчилль махнул сигарой:
– Могу. Приходится. Существует график. Через пять дней работа возобновится несмотря ни на что. Если придётся, под дулом пистолета. И, Ватсон, меня не волнуют чувства этого немого. Понимаете? Заставьте его рассказать о том дне любым способом.
– А мертвецы? У меня будет доступ к телам? – спросил Ватсон.
– Пусть мертвецы подождут, – проворчал Черчилль. – По крайней мере пока вы не разговорите живого.
