Все — таки права рейна Франциска: мужики ужасные сплетники, похлеще баб. А еще «брейды» — гордость армии Истерроса. Фу! Позорно и мелко.
Лейя с трудом подавила почти неконтролируемое желание подсыпать завтра на утреннем приеме пищи Питеру Фальку слабительное, но решила не уподобляться ему, опускаясь до низкой мести: все же несла ответственность за лекарственные препараты и их потребление, поэтому добравшись до своей комнаты, окончательно отбросила коварную эту мысль.
И отцу она не скажет про художества Фалька. Ничего не скажет, не посетует и даже не намекнет. В ее головку вбили давным — давно: в домогательствах сильного пола всегда виновата сама женщина!
За всю жизнь отец дважды высек ее: из — за истории с побегом Кайя, и повторно в шестнадцать лет, когда она отважилась на глазах коменданта улыбнуться молоденькому капитану лучников, за его неожиданный подарок, оставленный для нее на кухонном столе хозяйственной части — букетик шиповника, состоящий из пяти цветков, перетянутых красной лентой. Дикие розы зеленовато — белые, малиновые, только — только сорванные в лесу, источали головокружительный аромат. Тогда из ее жизни уже исчезли и мать, и Кай, и царящий в сердце Вальгард, но так хотелось почувствовать себя нужной, получить капельку мужского внимания.
Она поставила их в вазу в своей комнате, а вскоре туда же пришел отец с плеткой в руках и смел одним резким движением всю эту красоту на пол.
— Стала взрослой? Понравилось подарки получать? Запомни, выучи, засеки на лбу раз и навсегда то, что я скажу тебе, Лейя, — рычал он, двигаясь с неукротимым напором в сторону дочери.
— Не надо папа! — вскрикнула девушка и попыталась отстраниться, все еще не веря, что отец решился на эту крайность.
— Никогда не смей дразнить мужчин, для которых ты вне зоны досягаемости! Это нечестно и некрасиво!
Удар плетки пришелся по плечам и шее, закрыться руками либо увернуться — не удалось.
— Не смей улыбаться и скалить зубы солдатам гарнизона! Они здесь на службе, а не для развлечений и плоских утех!
Еще один щелчок. На этот раз задело локоть и предплечье правой руки, но через одежду особо сильной боли не ощущалось.
— Не смей умышлено разжигать соперничество между потенциальными претендентами. Так делают пустые кокетки и женщины развратного поведения!
Свист ремня затих в районе поясницы. Лейя сидела на полу возле кровати, содрогаясь от слез. Не объяснив, не предупредив отец рубил с плеча, применяя свой жесткий метод. Самый унизительный из известных по отношению к человеческому достоинству.
А пороге топталась растерянная Арья, наблюдая за родительской расправой с огромными от испуга глазами.
— Не смей позорить меня доступностью! Чтобы не видел увивающихся за тобой — лэрдов, брейдов, или рейнов до самого совершеннолетия!
Последний удар в область бедра и коленей. Через две длинные юбки из плотной ткани почти не ощущался, но расплывался грязным пятном в душе.
— Я ясно выразился? Марьяна, тебя это тоже касается! — кинул лорд Сойлер в сторону младшей дочери.
— Да, отец, — кивнул та, нервно теребя складку подола платья.
— Повтори, что поняла! — обратился он к старшей.
— Клянусь никогда не провоцировать и пресекать любой интерес со стороны мужчин к своей персоне, — тихо ответила она, вытирая рукавом мокрые щеки.
Комендант тяжело и часто дышал, но кажется, скинув пар — чуть остыл, и, вполне удовлетворенный оказанным действием урока и демонстрацией силы, молча развернулся и, резко хлопнув дверью, ушел прочь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Это сейчас, спустя годы, она понимала — отец по — своему прав, и возможно, он сам испытывал муки любви к той, что только играла на его чувствах, но не была серьезной. Похоже, он получил настоящую моральную травму в этом отношении, оттого что, когда — то ему предпочли конкурента. Но пять лет назад его поступок воспринимался по — другому, без малейших скидок и оправданий. Налетевший как коршун лорд Сойлер вызывал резкое отторжение, и она еще долго сердилась на него.
* * *
Бранндон О'Майли… Ностальгия о далеком, бесценном для нее имени всколыхнули тоску и горечь, точно муть со дна ржавой металлической бочки. Одно слово и затянувшиеся раны вновь зашевелились. Всего имеющегося в ее арсенале разнообразия склянок с настойками и порошками не хватит погасить назойливо — тупую сердечную боль. Только вырезать острым клинком из сосредоточия души и оставить черную, зияющую дыру, что невозможно зашить и стянуть никакими нитками. А если шов и зарастет, то ставит омерзительный рубец, который не сгладишь и отшлифуешь, а лишь натрешь новых кровавых мозолей.
Арья Сойлер сейчас выступала к качестве единственного нарушителя режима тишины комендантского дома. В коридорах раздавались редкие, низкие, приглушенные толщей стен звуки клавикордов, тренькающие по и без того натянутым нервам.
Удар до клавишам…
— Трамм…
Сестрам не требовалось слов, чтобы понять друг друга — у Марьяны плохое настроение. Именно в минуты меланхолии она предпочитала играть печальные и мрачные, нежели легкие, веселые музыкальные произведения. Тяготела к импровизации и всего одним аккордом могла зародить в слушателе полный спектр впечатлений: от восторга до неудержимого потока слез, от отчаяния до смирения, от счастливой наполненности до беспросветной, ничем невосполнимой пустоты. Иногда она переходила на заунывное Largo или слезливое Adagio, каждый раз вызывая в старшей сестре смутное ощущение присутствия в доме покойника.
— Трамм… трамм… трамм!
Лейя присела на кровать, предварительно прихватив с полки конкретную книгу, сохранившую меж пожелтевших страниц полевые цветы и засушенные листья того незабвенного лета, когда впервые проявилась ничем непреодолимая тяга… к НЕМУ.
Запечатлевшие время, ломкие, фрагментами обсыпавшиеся растения, с потухшими красками сплюснутых бутонов не выглядели жалко, напротив — это был вариант существования мертвой материи, которую надо трепетно оберегать и ограждать от повреждений как высшую ценность.
— Трамм, — звук рассеялся в углах комнаты.
Порой Сноуфорст представлялся коварной западней. Ловушкой для всей ее жизни. Зажатая, подобно цветам, но не картонным переплетом книги, а морем с одной стороны и скалой с другой, без права на самореализацию и передвижение, она питалась прошлым, постоянно перебирая и прокручивая воспоминания, много повидавшей, умудренной жизненным опытом рано повзрослевшей женщины, волей проведения, заточенной в хрупкую оболочку одинокой молодой девушки.
Так что там говорил Фальк? О'Майли грозит суд. Новости она все равно узнает, только немного позже.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
А вот насколько клочков подробности разорвут ее маленькое сердечко — это другой вопрос.
Глава 6. Лейя Сойлер
Тепло камина мягко обволакивало и, плавно убаюкивая, погружало в сон.
За прошедшие дни шайна Сойлер дико устала от постоянного напряжения, от необходимости скрывать, держать внутри чувства, опасения, тревоги. Моральные терзания за судьбу упомянутой в разговоре с Фальком персоны продолжали волновать и назойливо давили на сердце неподвижным гнетом каменной глыбы.
