квартире царила глухая тишина. Источник тревоги находился где-то рядом.
Юрка обшарил взглядом комнату. Огромная ванная, стеклянная колонна душа, корзина для белья, массажный стол и плетённое кресло. Спрятаться негде. Разве что в шкафах, скрытых за зеркалами.
Вдруг опять повторился тот же звук, но уже громче и протяжней. Потом что-то полилось на пол.
Обмякший Карнаухов продолжал опорожнять кишечник, наполняя всю комнату зловонием. Юрка облегчённо выдохнул.
Он посмотрел на посеревшее обрюзгшее лицо Карнаухова. Старик прожил непростую жизнь, умел вовремя притаиться, если пережил стольких вождей. Теперь на наливавшимся восковой тяжестью лице всё явственнее проступало выражение брезгливой презрительности. С вывернутой посиневшей нижней губы свисала тягучая ниточка слюны. Юрка отвернулся.
Выключил свет в комнате. Подошёл к окну. Ухватился за верёвку. Дважды дёрнул. Не успел разжать пальцы, как верёвку с силой потянули вверх.
Ретроспектива
Дмитрий Рожухин
Владислав поцокал языком.
— Видал?
— Да. Класс! — отозвался Дмитрий. — Второй на крыше.
— Будем считать, что на подстраховке ещё двое.
— Минимум. И оба со снайперскими винтовками.
— Резонно, — согласился Владислав. — Уши нам отстрелят, только сунемся к дому. Вот такая импровизация Бетховена получилась, Диман. Интересно, зачем он так рискует?
— Сейф, — коротко ответил Дмитрий.
Ретроспектива
Юрка Садовский по кличке «Соловей»
Все три стены занимали высокие, под потолок, шкафы, до отказа забитые толстыми фолиантами. Много книг стопками были разбросаны по потёртому персидскому ковру. Старик при жизни явно сдвинулся на древнем Китае: куда ни посмотри, всюду фарфоровые штучки. У дальней стены стояла оттоманка, полускрытая за ширмой. Тоже китайской. На чёрном фоне танцевали белые журавли.
Рабочий стол Карнаухова был министерский, фундаментальный и безбрежный, как статьи бюджета на оборону, со множеством потайных ящичков.
Юрка бегло просмотрел раскрытую папку, лежавшую напротив кресла. Тихо присвистнул. Подумав, положил её на место.
Сейф был открыт. Юрка покопался в его нутре, просмотренные папки и отдельные бумаги небрежно сбрасывал на пол. Выбрал одну, самую толстую. Из накладного кармашка на брючине штанов достал чёрный пластиковый пакет. Сунул в него папку. Приторочил к ремню.
Дело было сделано, пора было уходить.
Он откинул тяжёлую гардину и беззвучно распахнул окно.
Дождь тихо барабанил по подоконнику. Где-то на Гоголевском взвизгнула и затихла сирена.
И тут…
Это не был обычный страх. И не привычное чувство опасности; к нему быстро привыкаешь и живёшь с ним, главное, не перейти грань, многие срезались — одни вдавались в бесшабашность, другие зажимались, съёживались изнутри — и те, и другие рано или поздно делали ошибки и погибали. Сейчас было другое. Было явственное чувство сжимающегося кольца.
Оно шло отовсюду: от папки, прижатой к бедру, от стен кабинета за спиной, даже привычная и столько раз спасавшая темнота за окном стала непроницаемой, как чёрное стекло. Она не хотела впускать в себя, укрыть своим пологом от чужих глаз, увести тайной тропкой в безопасное место, тщательно затерев за тобой следы.
Он обострившимся чутьём ощущал исходящую из темноты враждебность. Она предала его, теперь она прятала в своей чёрной утробе его смерть.
Когда-то Максимов натаскивал его на выработку «чувства врага». Отдавало восточной мистикой, но результат был. Юрка научился шестым чувством, нет, самим нутром чутко улавливать приближение противника.
Макс тогда сказал: «Когда это ощущение сдавит тебя со всех сторон, назовём это «чувство кольца», знай, ты исчерпал свой лимит удачи, настала твоя очередь отдать долг убитым перед тобой. Найди в себе силы и сделай то, что ты должен сделать. Просто настал твой черёд умирать, что тут поделаешь».
Юрка отстегнул от ремня короткий фал, перехлестнул через трубу батареи. Кошкой вспрыгнул на подоконник, постоял, прислушиваясь, и мягко толкнувшись, прыгнул в темноту …
…Не дойдя несколько метров до подворотни, он замер. Впереди была смертельная опасность, он почувствовал это кожей. Ещё можно было вернуться назад, чутьё подсказывало, что несколько минут у него ещё есть.
«Успею, — решил он. — Опять Макс был прав, чёрт его дери! Ладно, будет вам, гады, подарок на прощанье. Обхохочетесь!»
Он сдвинул сумку на поясе и быстро, хоронясь в тени, пошёл назад по переулку.
* * *
Оперативная обстановка
Контроль радиоэфира
частота: 441
время: 02 часа 32 мин.
пеленг: квадрат 12–22 (9)
— «Четвёрка», ответь «седьмому».
— На приёме!
— Я его потерял. Где он, видите?
— Пошёл назад. Свернул за угол.
— Какого хрена он, как вошь на волоске…
— Я — «первый». «Четвёртый» и «седьмой», а ну заткнулись, мудачьё!
— «Четвёртый» — «первому». Вижу объект! Идёт назад.
— Принял. Внимание всем, начинаем. «Второй», перекрыть ему отход. Полная тишина в эфире!
* * *
Опять та же подворотня. Юрка заставил себя сделать шаг вперёд.
Как-только поровнялся с чёрным проёмом, впереди в переулке вспыхнули фары. Ослеплённый, он инстинктивно метнулся в темноту подворотни, срывая «стечкин» с предохранителя. Рявкнул ревун, и он не услышал хлопка за спиной. В нос ударил приторно-сладкий запах.
«Газ! Ну, суки…» — Юрка хотел развернуться и дать очередь в круговую, но ноги заплелись, и он упал.
Чьи-то сильные руки вдавили тело в землю.
* * *
Оперативная обстановка
Протокол
допроса подозреваемого
(фрагмент)
Вопрос. Назовите себя.
Ответ. Соловей.
Вопрос. Это фамилия?
Ответ. Кличка. Этого достаточно. Остальное узнаете сами.
Вопрос. Напоминаю, что нарушение режима само по себе является серьёзным правонарушением. Не усугубляйте свою вину отказом от сотрудничества со следствием.
Ответ. Я хочу в протоколе идти под кличкой. Меня зовут — Соловей.
Вопрос. Как вы объясните своё нахождение в районе непосредственного президентского управления г. Москвы без надлежаще оформленного пропуска и в нарушение комендантского часа?
Ответ. Пришёл по делам.
Вопрос. По каким
