доченька.
А потом снова плач. И снова его голос, как будто ждать больше не может:
– Открывай, тебе говорят, открывай, мерзкая тварь, открывай, сука!
И тогда открылась дрожащая дверь и вошла Луханера, одна. Вошла неохотно, как будто сзади ее кто понукает.
– Чья-то душа ее прислала, – сказал Англичанин.
– Мертвец ее прислал, приятель, – отозвался Барышник. С лица он был как пьяный. Вошел, сделал несколько неверных шагов мимо нас – прямой и незрячий, – а потом рухнул на пол пластом. Один из тех, что вместе с ним приехали, перевернул его на спину и подсунул под голову пончо заместо подушки. А сам перемазался кровью. И тогда мы увидели, что у Барышника глубокая рана на груди; кровь почернела и залила длинный порез – раньше я его не видел, он под шарфом был. Одна из девушек взялась помочь, принесла каньи и жженые тряпки. Барышник ничего рассказать не мог. Луханера глядела на него как потерянная, руки повисли плетьми. У всех на лицах один вопрос застыл, и вот женщина наконец заговорила. Вышли они, дескать, вдвоем и поспешили в поле – а тут откуда ни возьмись выскочил какой-то парень и, как дурной, зовет его драться и тычет ножом, и Луханера клянется, что не ведает, кто он таков, и точно, что это был не Росендо. Да только кто ей поверит?
Мужчина на полу умирал. Я подумал: вот не дрогнула же рука у того, кто с ним разобрался. И все-таки мужчина был крепкий. Когда он грянулся оземь, Хулия как раз заваривала мате, мы пустили его по кругу, и напиток успел вернуться ко мне, прежде чем этот человек умер. «Прикройте мне лицо», – отчетливо произнес он, когда не мог больше терпеть. У него оставалась одна лишь гордость, и он не хотел, чтобы зеваки пялились на его агонию. На лицо ему положили черную шляпу с очень высокой тульей. Он умер под шляпой, без стонов. Когда грудь перестала опускаться и подниматься, шляпу решились убрать. У него был утомленный вид мертвого человека; он был одним из первых смельчаков, что встречались в то время от Батерии и до самого Юга; как только я понял, что он мертв, – перестал его ненавидеть.
– Чтобы умереть, ничего и не требуется, кроме как быть живым, – промолвила одна из женской кучки, а другая задумчиво добавила:
– Сколько ж куража было в человеке, а теперь годится только мух собирать.
И тогда северяне что-то там втихаря обсудили, а потом двое высказались в один голос:
– Женщина его убила!
Луханеру обвинили прямо в лицо, все вокруг нее сгрудились. Я позабыл об осторожности и молнией кинулся сквозь толпу. Сам от себя не ожидал, чуть нож не выхватил. Многие на меня уставились, а точнее сказать, все. И я произнес, вроде как с издевкой:
– Да посмотрите на ее руки. Разве ей достанет силы и храбрости, чтобы порезать человека? – И добавил, красуясь для виду: – Ну кто мог подумать, что покойник этот, который, говорят, в своем районе был ой как лих, примет такую смерть, в таком пропащем месте, как у нас, где ничего и не случается. Разве что кончил его какой-нибудь чужак, которого уже и след простыл!
С моей придумкой никто спорить не стал.
Об эту пору в тишине послышался стук копыт. Полиция. У каждого имелись причины, чтобы с нею не связываться, посему было решено переправить мертвого в ручей. Вы, должно быть, помните, я говорил уж про длинное окно, в которое улетел сверкающий нож. Ну так то же после сталось и с мужчиной в черном. Множество рук его подняло, облегчили его и от монет, и от купюр, что при нем были, а кто-то отрубил ему палец, чтобы разжиться колечком. Ловкачи, доложу я вам, так-то они обошлись с бедным беззащитным покойником, с которым кто-то разобрался и покруче. Один толчок – и унес его бурный, ко всякому привычный поток. Не знаю, потрошили мертвеца или нет, чтобы он не всплывал, потому что смотреть у меня охоты не было. Тот седоусый и так глаз с меня не спускал. А Луханера под шумок улепетнула.
Когда стражи порядка заглянули на огонек, танцы кое-как продолжались. Слепой скрипач умел выдавать такие хабанеры[63], каких теперь и не услышишь. Снаружи занимался рассвет. Столбики из няндубая на холме маячили как будто сами по себе, потому что в утренней мгле тонкой проволоки между ними еще не было видно.
Я спокойно отправился к себе на ранчо, в трех куадрах от салона[64]. В окне я приметил огонек, но потом он разом погас. А я как только понял, что к чему, так и припустил к дому. Борхес, я снова вытащил короткий острый нож, который прятал вот здесь, в жилете, на левой подмышке, и вдумчиво так его оглядел, и был он как новенький, безгрешный, не осталось и пятнышка крови.
Список источников
(приведен X. Л. Борхесом в издании 1954 г.)
«Жестокий освободитель Лазарус Морель»
Twain, Mark. Life on the Mississippi. New York, 1883.
Devoto, Bernard. Mark Twain’s America. Boston, 1932.
«Беспардонный лжец Том Кастро»
The Encyclopedia Britannica (Eleventh Edition). Cambridge, 1911.
«Вдова Чин, пиратка»
Gosse, Philip. The History of Piracy. London, New York and Toronto, 1932.
«Преступных дел мастер Монк Истмен»
Asbury, Herbert. The Gangs of New York. New York, 1928.
«Бескорыстный убийца Билл Харриган»
Watson, Frederick. A Century of Gunmen. London, 1931.
Burns, Walter Noble. The Saga of Billy the Kid. New York, 1926.
«Неучтивый церемониймейстер Кодзукэ-но Сукэ»
Mitford, А. В. Tales of Old Japan. London, 1912.
«Хаким из Мерва, красильщик в маске»
Sykes, Percy. A History of Persia. London, 1915.
Die Vernichtung der Rose / nach dem arabischen urtext übertragen von Alexander Schulz. Leipzig, 1927.
Et cetera
Нестору Ибаре
Смерть богослова
Ангелы уведомили меня, что, когда Меланхтон скончался, ему в мире ином предоставили дом совсем такой, как на земле. (Так бывает почти со всеми пожаловавшими в вечность, и поэтому они не считают себя мертвыми.) Обстановка тоже была такая же: стол обеденный, письменный стол с выдвижными ящиками, книги. Когда Меланхтон очнулся в этом месте, он взялся за свои литературные труды так, словно он и не покойник, и за несколько дней написал об оправдании верой. По обыкновению, он ни словом не обмолвился о милосердии. Ангелы заметили упущение и послали к нему спросить об этом. Меланхтон сказал посланцам: «Я неопровержимо доказал, что можно обойтись без милосердия и, чтобы попасть на небо, достаточно верить». Говорил он это надменно, а сам не знал, что уже мертв и место его вовсе не на небе. Когда ангелы услышали эти слова, они его оставили.
Спустя несколько недель вся обстановка, за исключением кресла, стола, стопки бумаги и чернильницы,
