После этого для него лично все было кончено. Предстоявшая ему участь окончательно определилась. Всем присутствующим было ясно величие души этого человека, который своей монашеской рясой, своим собственным телом закрыл от большевиков своих товарищей по несчастью.
Митрополиту было объявлено, что допрос его окончен. С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой на устах митрополит, среди вздохов и сдержанных рыданий в публике, возвратился на свое место.
Нужно отметить, что один лишь обвинитель Смирнов пробовал (в начале допроса) держаться свойственного ему издевательского тона в отношении митрополита.
Со стороны защитника Гуровича не замедлил, однако, последовать резкий протест по этому поводу. Защитник заявил и Смирнову, и трибуналу, что, каковы бы ни были их личные верования и убеждения, никто не имеет права так третировать человека, к которому питает благоговейное уважение все население Петрограда. «Мы знаем, что вы можете расстрелять митрополита, — сказал защитник, — но вы не можете ни оскорблять митрополита, ни допускать этих оскорблений, и всякий раз, как это случится, защита будет неустанно протестовать».
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики. Председатель трибунала грубо оборвал публику, но, очевидно, какие-то закулисные меры внушения были кем-то, власть имеющим, приняты в отношении Смирнова. По крайней мере последний в дальнейшем допросе владыки держал уже себя — со стороны формы — сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия. Звучным, решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него, как из рога изобилия, вопросы. Он не позволял «допросчикам» злоупотреблять своим положением. Система допроса в советском суде заключается, между прочим, в том, чтобы по одному и тому же предмету предлагать бесконечно повторяющиеся вопросы, слегка варьируя форму их. Грубый прием, рассчитанный на то, чтобы легче «сбить» допрашиваемого. Отец Сергий неумолимо пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: «Я уже на этот вопрос ответил и повторять свои ответы не желаю». Он не допускал со стороны трибунала и обвинителей обычного издевательского тона в отношении допрашиваемого. Так, Смирнов, задав сначала отцу Сергию ряд вопросов о его происхождении, воспитании и прошлой деятельности, — обратился к нему напоследок с вопросом: «Как же Вы оказались в монахах, по убеждению?». Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова с ног до головы уничтожающим взглядом и бросил ему в ответ: «Послушайте, Вы, по-видимому, не понимаете оскорбительности Вашего вопроса. Я Вам отвечать не буду».
Архимандрит Сергий был привлечен к делу в качестве одного из товарищей председателя злополучного Общества петроградских православных приходов. Он отрицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто бы Правление занималось политикой: лично же себя объявлял совершенно солидарным с митрополитом.
Председатель того же правления, профессор Ю.П. Новицкий, в своих объяснениях подробно охарактеризовал деятельность Правления, доказав рядом неопровержимых данных, что деятельность эта касалась исключительно вопросов церковноприходского быта.
Бывший юрисконсульт лавры И. М. Ковшаров с первой же минуты процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на заданные ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы.
Не будем подробно говорить о поведении остальных подсудимых во время их допроса. Достаточно сказать, что духовенство и, вообще, интеллигентская часть подсудимых, в общем, держали себя спокойно, без того панического заискивания, которое часто наблюдалось со стороны обвиняемых в советских трибуналах. Случаев оговоров или инсинуаций по адресу других лиц с целью смягчить свою собственную ответственность не было. Многие держали себя с большим достоинством; некоторые — героически, открыто исповедуя свою солидарность с точкой зрения митрополита.
VII
Допрос подсудимых, продолжавшийся без малого 2 недели, наконец окончен.
Трибунал переходит к допросу свидетелей.
Главнейший и интереснейший из них, Введенский, — волей судеб не мог быть допрошен. На второй же день процесса, при выходе из зала заседания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в Введенского камнем, попав в голову. Была ли эта рана действительно серьезной, или же Введенский использовал этот случай, чтобы уклониться от дачи в трибунале свидетельского показания — решить трудно. Во всяком случае, Введенский, «по болезни», больше в трибунал не являлся. Обвинение заменило его другим «равноценным» свидетелем — Красницким.
Первым допрашивался член Помгола, он же «ректор университета, имени Зиновьева» Канатчиков. Этот «ученый» в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно, что Помгол никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что предложения митрополита сформулированные в его заявлениях, были с самого начала отвергнуты. Когда же защитник Гурович предъявил ему его собственное предшествующее показание (прямо обратное по содержанию тому, что свидетель только что заявил), Канатчиков, не смущаясь, объяснил, что у него «странно устроенная память: он, свидетель, человек — схематических построений; отдельных же фактов он никогда не помнит». Это оригинальное заявление, по требованию защитника, вносится целиком в протокол заседания.
Затем, в зал был введен свидетель Красницкий.
Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими бескровными губами, еще не старый человек (лет 40–45), в священнической рясе, решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое «показание». И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спокойного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный «судебный убийца», имевший своей задачей заполнить злостными инсинуациями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом, поочередно набрасывал на шею каждого из подсудимых. Ложь, сплетня, безответственные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах — все это было пущено в ход столпом «живой церкви».
Фигуры членов трибунала и самых обвинителей померкли на время перед Красницким. Даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение иуды… Как-то жутко и душно становилось в зале… Все — до трибунала и обвинителей включительно — опустили головы… Всем было не по себе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
