В это самое время около имения Щеглы остановилась верховая лошадь. Правил ею статный человек лет тридцати с круглым лицом, украшенным такими пышными усами, какие в России позволяют себе носить только отставные военные. Впрочем, не только усы, но и выправка выдавала вояку. Одет, однако, он был охотником. Вот только с каких пор в России на охоту ездят не только с двумя ружьями, но и с парой пистолетов, возникал вопрос у всякого, кто мог этого человека увидеть.
Он спешился и некоторое время с удовольствием разминал ноги, вдыхая черемуховый аромат — даже грозе не под силу оказалось оббить пышные гроздья, они только распустились пышней! — и рассматривая ворота, украшенные затейливой резьбой, наконец стукнул в воротину рукоятью нагайки. Но если он надеялся, что из небольшой сторожки выскочит привратник и отопрет ему, то ожидание оказалось напрасным. Видимо, сторож отлучился за какой-то надобностью.
– Эгей, люди добрые! — крикнул он и снова не дождался ответа. Пожав плечами, приезжий начал было привязывать лошадь, намереваясь войти без дозволения и провожатых, а проще — перемахнуть через ворота, однако расслышал топот копыт за спиной и обернулся.
К нему приближался вскачь небольшой тарантас, в котором сидели две женщины, причем одна, одетая просто, как служанка из зажиточного дома, поддерживала другую, которая была в трауре и словно возвращалась с похорон, потому что лежала почти в обмороке на плече своей соседки и не могла унять судорожных рыданий. При этом она все пыталась повернуться, а то и выбраться из коляски, однако вторая женщина ее удерживала, заметно, что из последних сил.
Кучер, казалось, тоже был настолько вне себя, что едва сообразил остановить лошадь перед самыми воротами, лишь чудом в них не врезавшись. Соскочил с козел и принялся дергать задвижку туда и сюда, явно не соображая, как их открыть. Наконец хрипло закричал:
– Фролка! Отопри! Барыня воротилась! Отопри, душа с тебя вон!
Фролка, по-видимому, был занят более важными заботами, а то и просто спал в холодке по обычаю всех сторожей, и призыв сей отчаянный до него не долетел. Однако приезжий встрепенулся и, сняв картуз, подступил к тарантасу:
– Наталья Павловна, голубушка! Что случилось?
И он попытался взять за руку женщину, одетую в траур, чего она даже не заметила из-за своего почти беспамятного состояния. А служанка всплеснула руками:
– Ах, батюшка Леонтий Савич, да вы ли это? Не узнала вас, вы все в мундире приезжали, теперь же вон в каком обличье! А ходили слухи, мол…
– Не верьте слухам, милая моя Тихоновна, конечно, это я, — улыбнулся охотник. — Но скажи, что у вас стряслось? Я появился у вас в Чудинове и наткнулся на вести о кончине Никодима Никитича и отъезде барыни с барышней в Щеглы. Но вот я вижу вас обеих в слезах… Да что случилось, скажи?!
– И не спрашивайте, и слова молвить о таком ужасе не могу и не хочу! — отмахнулась Тихоновна, и слезы так и хлынули из ее глаз.
– Она утонула, утонула! — вдруг воскликнула Наталья Павловна, открывая полубезумные глаза и уставившись на приезжего. — Скажите, да мыслимо ли сие? Она утонула, пришла весть, я не поверила, мы поехали в Перепечино, но были вынуждены поворотить с полдороги, потому что… — Она зашлась рыданиями.
– Поехали в Перепечино? — переспросил приезжий со странным выражением. — А там-то что стряслось? Там все ли живы-здоровы?
– Сам бог вас к нам послал, Леонтий Савич, — всхлипнула Тихоновна, не отвечая. — Мы ведь тут одни, без всякой защиты. А в Перепечине мужики за вилы взялись, вот беда какая! Встретили мы добрых баб, которые упредили, дай им бог здоровья, чтоб не ехали мы никуда, иначе не сносить нам головы, не поглядят, что слабый пол, не помилуют! Атаманом у них, слышно, Ганька Искра, а ему закон не писан. Ты уж защити нас, батюшка, не покинь сирот!
Приезжий молча смотрел на них, и по лицу его было видно, что совершается в нем немалая внутренняя борьба. Рука его так и тянулась к поводьям, словно больше всего на свете ему хотелось сейчас вскочить верхом и куда-то помчаться, сердце его так и рвалось от боли, но обыкновенный долг мужчины и благородного человека не позволял этого сделать и принуждал остаться для защиты беспомощных, до смерти перепуганных, потерявшихся от горя женщин.
– Перелезь через забор и отвори ворота, — сказал он наконец кучеру. — Поезжайте к дому, я вслед за вами буду. Я задержусь… но ненадолго.
* * *
Надо отдать должное Петру — соображал он быстро. Мигом окинул взглядом поле за оградой, смекнул, что Анатолий прав, — и закричал во весь голос:
– Заприте все везде! Готовьтесь встретить эту падаль!
На крыльцо выбежала перепуганная Фенечка. Слезы лились из ее глаз, руки были прижаты молитвенно к груди, однако никто не обращал на нее внимания.
Петр и Семен суетились, проверяя, все ли ворота затворены накрепко да подперты бревнами, чтобы могли выдержать и натиск тарана, Ефимьевна металась бестолково и орала, мол, не закрестились толком в грозу, вот сызнова лезет бес.
– А помнишь, Петруша, снилось барину перед кончиною, будто прилетела летучая мышь, огонь на крыльях принесла да подпалила все имение? — кричала она.
Перепуганные глаза Фенечки встретились с глазами Анатолия, и она вскричала:
– Анатолий Дмитрич, голубчик мой… да что же это будет?!
– Все обойдется, Фенечка, милая, — быстро ответил он, хватая в ту же минуту за руку Ульяшу и подтаскивая к молодой хозяйке Перепечина. — Вы только вот что сделайте. Вы бегите сейчас в дом да сидите там, не выходя, покуда эта непогодь не развиднеется. Дайте этой барышне одежду, Фенечка, и умыться, да и хлеба кусок, а то она сейчас в бесчувствии упадет. А нам всем силы будут нужны.
Фенечка кивнула, ласково беря за руку Ульяшу.
Та, по-видимому, с трудом соображала, что происходит, но все же пошла за Фенечкой не споря.
Проводив девушек взглядом, Анатолий спросил у Петра, какое оружие есть в доме.
– Я тебе ничего не дам! — окрысился тот. — Ты мне в спину выстрелишь!
– Подлец всегда всех по себе меряет, — спокойно проговорил Анатолий. — Мы с тобой оба сейчас слишком легкая добыча смерти, чтобы пререкаться.
Петр глянул зло, однако повернулся к Семену и велел нести все ружья и пистолеты, которые сыщутся в доме, да заряды к ним не забыть.
– Что же все это может значить, отчего они взбунтовались? — высказал Анатолий свои думы, глядя на подбегающую толпу.
– Да черт их знает, — проскрежетал зубами Петр. — По округе давно бунтов не было, хотя, по слухам, то там, то там на дорогах шалят.
– Я тоже такое слыхал, — кивнул Анатолий. — Говорили, будто какой-то Ганька Искра пытался подбить народ на бунты.
