Когда она ушла, матушка сказала:
— Джонни, ты безобразно вел себя с миссис Белфлауэр. А еще раньше — со мной.
— Неправда.
— Правда. Пожалуйста, постарайся исправиться.
— Мне не нужно стараться, — заупрямился я. — Я и так хороший.
Матушка вздохнула, простилась, поцеловала меня в лоб, затушила свечу и вышла.
Уютно устроившись под одеялом, я стал слушать, как тихо воет ветер, как рыщет вокруг дома и трясет дверями и окнами, словно отыскивает щелку, чтобы проникнуть внутрь. Еще одна вспышка молнии, залившая всю комнату неземным светом, таким ярким, что, вновь оказавшись в темноте, я словно бы ослеп, — и гроза наконец разразилась. Едва над головою прокатился гром, хляби небесные внезапно разверзлись, и стремительные капли застучали в окна, как пригоршня камешков. Мне подумалось о побитых посевах вокруг дома, о том, как под мокрой соломой жмутся друг к другу испуганные мышки и птички.
Конечно, я как-то связан с семейством Хаффам! Девиз похожий, а еще и письмо, которое я видел сегодня. И тут мне пришла еще одна мысль: печать-то не была сломана. Матушка не распечатывала это письмо! Означает ли это, что оно было адресовано не ей? Тогда кому?
Я постарался сосредоточиться на этой загадке, но в голову полезли другие мысли. Как странно быть окруженным кирпичами и шифером, которые отделяют меня от холода и сырости. Но нынче, когда ветер накатывал на дом волна за волной, раскачивал шторы и оконные рамы, я задался вопросом, долго ли он сможет противостоять ударам, потому что Сьюки рассказывала мне о том, как в деревне ветром сносило крыши; и я представил себе плиты нашей крыши, улетающие в воздух, как горсть осенних листьев. Конечно, у зверей есть шкуры, а у птиц перья, которые не дают им промокнуть — вроде просмоленного брезента, им укрывают, как я видел, телеги. И с такими вот мыслями я, не дождавшись окончания бури, погрузился в сон.
Глава 5
Следующий день выдался холодным, погода хмурилась, словно на нее плохо повлияли вчерашние излишества. Матушка провела из-за бури бессонную ночь, Биссетт все еще была «не в духе»; они отказываются гулять со мною после полудня, объявили они, за мной теперь не угнаться, очень уж длинные у меня выросли ноги, а посему эта задача возлагается отныне на Сьюки. Таким образом я смог исполнить замысел, который уже очень долго вынашивал.
— Пойдем на Висельный холм, — как ни в чем не бывало предложил я и двинулся в направлении деревни.
— Вы же знаете, это не позволено, — отозвалась она. — Да и первей всего мы должны заглянуть к моей матушке.
— Так нечестно, — запротестовал я. — Это тоже не позволено.
Сьюки встревоженно обернулась.
— Дядюшка снова приболел, я хочу узнать, как он там. Вы ведь не выдадите меня, а, мастер Джонни?
Матушка, надо заметить, не высказывалась определенно по поводу прогулок в эту часть деревни, но ей и не было известно, что Сьюки меня туда водит.
— Нет, если ты обещаешь повести меня сегодня к дорожной заставе.
— К заставе? — весело прощебетала она. — Ну, хорошо. Мы сделаем петлю через Лоуэр-Хемпфорд.
Я был удивлен и даже разочарован столь легкой победой; Сьюки уронила себя в моих глазах, проявив такую уступчивость.
Мне пришло в голову, что Сьюки втайне идет против желаний моей матери, в точности как я вчера, когда рассматривал медальон и письмо. Если так может поступать Сьюки, то, наверное, в этом нет ничего плохого, но я все же чувствовал, что это плохо: мне ведь не хотелось, чтобы матушка меня тогда застала. Дело, по-видимому, заключалось в том, что нарушать запреты — поступок нехороший, но все же не такой плохой, как лгать или воровать. Если бы матушка, вернувшись в комнату, спросила, что я делал, я бы скорее сказал правду, чем солгал.
Скоро мы достигли Силвер-стрит, которая тянулась вдоль южного края Лугов и состояла из двух рядов низких домиков по обе стороны речки (ей следовало держаться в пределах своего широкого, размытого русла в середине дороги, но часто — как в этот день, после грозы — вода подступала к самому краю тротуаров). Домишки с кривыми стенами из дранки и глины, с гнилыми соломенными крышами словно бы норовили стыдливо спрятаться, отступить в грязь, от которой и так едва отличались. Напротив показался домик Сьюки, и нам, поскольку мы следовали другим берегом, пришлось перебираться по ряду больших плоских камней.
— А теперь будьте хорошим мальчиком, подождите здесь, — попросила Сьюки и вошла в дом.
Домик Сьюки прижимался к еще одному, точно такому же, как будто они искали друг в друге опору. Единственное окошко представляло собой небольшую дыру, забитую тряпками и щепками. Постукивая ногой об ногу и дуя на озябшие пальцы, я наблюдал, как несколько оборванных ребятишек тащили в соседний дом ведро воды. По другому берегу шли два мальчика с вязанками дров. Один был чуть старше меня, другой приблизительно мой ровесник. Жалкая, обтрепанная одежонка была им велика, босые ноги обмотаны дерюгой — так обычно ходила в морозы деревенская детвора.
— Ты откуда? — крикнул старший, и оба — недобрый знак — положили вязанки на землю.
— Ты ведь от священника, да? — прокричал второй.
Я помотал головой.
— Ты от священника, — настаивал старший мальчик. — Твой папа — его брат, приехал в гости.
— Нет, ты ошибаешься, — мягко возразил я.
— Тогда кто твой отец? — Мальчик ухмыльнулся.
Я заколебался, и он выкрикнул:
— Не желает говорить! Я увидел, как младший что-то поднял с земли. Не успел я опомниться, как в мою сторону полетел камень и шлепнулся в траву в нескольких футах от меня. Другой мальчик тоже наклонился за камнем.
— Я готов драться с одним, — крикнул я. — Но двое на одного — это нечестно.
— Да ну? — прозвучало в ответ, и в меня полетело два камня. Оба промазали, и старший мальчишка завопил:
— А ну, Дик! Давай на ту сторону, поймаем его и вздуем.
Набрав камней, они начали пересекать поток, но приостановились, чтобы дать еще один залп.
К счастью, один из камней ударил в дверь дома, и оттуда мгновенно выбежала Сьюки, угрожающе размахивая корзинкой (хотя вряд ли собиралась ею швыряться).
— Убирайся прочь, Том, сын Джо, а не то скажу твоему папаше, чтобы отделал тебя ремнем по первое число! К тебе Это тоже относится, Бобов Дик!
Бормоча угрозы, мальчишки подобрали свои вязанки и пошли дальше.
— Вы целы, мастер Джонни? — беспокойно спросила Сьюки.
— Да, Сьюки. Они промазали. Подошли бы ближе, я бы их так взгрел, как им и не снилось.
— Ну, слава богу, все обошлось, — вздохнула Сьюки и двинулась в путь.
— А почему мы туда идем? — спросил я, видя, что мы направляемся к Висельному холму.
— Я должна отнести еду моей бедной тете. — Сьюки указала на свою корзинку. — Больше пойти некому. Если мы поторопимся, то успеем смотаться в Хафем и обратно до чая. Но пообещайте никому не говорить, что мы туда ходили.
— Да-да, обещаю! — обрадовался я, так как слышал, что тропа в Хафем на одном из участков идет вдоль дороги на заставу.
Ага, Сьюки вела себя из рук вон плохо! Но мне случалось поступать даже хуже, чем вчера: я ведь скрыл от всех, что взломщик говорил со мной и что я его узнал. И про историю с кротовой лопатой я умолчал. Когда я набрался храбрости, чтобы спросить об этом старика-садовника, он как раз перестал к нам ходить.
— Сьюки, что стало с мистером Пимлоттом? — спросил я.
— Он больше не будет работать на вашу матушку. Пошел жить в богадельню.
— Почему?
— Потому что он слишком старый и не может сам за собой присмотреть. Как мой бедный дядя. Скоро он потеряет место — эконом так сказал ему и тете; слишком он хворый, какой из него теперь привратник. А если их выселят оттуда, в этом приходе им в богадельню не устроиться, придется возвращаться туда, где родились.
Мог ли мистер Пимлотт быть причастен к взлому? Пока Сьюки болтала, я снова задал себе этот вопрос. Тогда я в это не верил, отчасти потому, что вспоминал, как яростно он защищал собственность моей матушки от захватчика-крота. Но теперь думал, что, по молодости лет, мог и ошибаться. Или взломщик действовал в одиночку?
— Я никогда не верил, что Джоб замешан во взломе, — заметил я.
— Бог мой, мастер Джонни, как же так получилось: я целый день только о нем и думаю, и тут — бац! — вы называете его имя. Вы ведь знаете, его забрали в солдаты и увели, а все потому, что мистер Эмерис, что бы ни стряслось, во всем обвинял его.
Наверное, я был неправ, что промолчал, даже если правда грозила неприятностями мистеру Пимлотту.
— Сьюки, — спросил я, — разве хорошо с твоей стороны вести меня туда, ты же знаешь, моя мать этого не желает?
— Но мой дядя заболел! Хочешь не хочешь, а пойдешь.
— Выходит, иногда ты решаешь поступить плохо, потому что, если поступишь иначе, получится еще хуже?
