Скоро к дяде Андрею пришли агенты компании, начинающей строительство коттеджного городка. И тогда дядя Андрей начал торговаться. О его торговле можно было слагать былины и эпические баллады. Он выкручивал руки строительным компаниям и всем их агентам вместе взятым. Он назначал баснословные цены и получал их, потому что к тому моменту, когда к нему приходили с предложением купить его участки, строительство коттеджей, как правило, уже шло вовсю, и было невозможно ни отменить его, ни изменить генеральный план.
Это был еще не миллион, но уже сотни тысяч долларов.
Когда о проделках дяди Андрея узнал депутат, он так и сказал — проделки. И много смеялся. Грозил толстым пальчиком. И предложил выпить.
А потом предложил дяде Андрею заняться скупкой земли в Карпатах.
Надо сказать, что земля в Карпатах в те года продавалась и покупалась с ажиотажем, не меньшим, чем вокруг столицы. Всунуться в гонку за заповедные украинские земли было непросто, но дядя Андрей придумал схему.
Он приехал в Сваляву и месяц пил и кутил по кабакам, налаживая отношения с головами сельрад. Через месяц у дяди Андрея в наличии имелась посаженная печень и несколько хороших знакомых начальников сельских советов. Заручившись их поддержкой, дядя Андрей поехал в столицу искать денежных лохов.
Схема была такой.
Представьте себе, что крупный иностранный инвестор захотел построить на склоне карпатских гор лыжный курорт, с гостиницей, несколькими подъемниками, рестораном и прочей отдыхательной ерундой. Не только захотел, но уже начал строить и даже залил фундамент под первую опору подъемника. Земля вокруг его строительства, конечно, пока имеет сельскохозяйственное назначение, но скоро, когда инвестор вложит денег и строительство пойдет полным ходом, обязательно найдется умный человек, и землю рядом с планируемым курортом выкупит, поменяет целевое назначение с сельскохозяйственного на торгово-развлекательное, построится сам или перепродаст землю и снимет с этой сделки сливки и прочую сметану. Дядя Андрей предлагал столичным инвесторам не ждать милости от природы, а сыграть на опережении — выкупить сельскохозяйственную землю рядом со строительством комплекса раньше и самим заполучить и поделить всю полагающуюся сметану. В пике земельного ажиотажа инвесторы находились быстро. Вместе с дядей Андреем они выезжали в Карпаты, с умным видом смотрели на гонные склоны, трогали дорогими ручками фундамент под первую опору подъемника и слушали уверения местного головы сельрады о скором курортном будущем района. Совсем неверующим инвесторам даже предлагалось познакомиться с денежным иностранцем, строящем лыжный курорт. В итоге, столичный инвестор покупал перспективную землю сельскохозяйственного назначения по завышенной цене, стремительно приближающейся к стоимости земли с целевым назначением «строительство торгово-развлекательно-гостиничного центра». Скоро, очень скоро, неизвестный иностранный инвестор прекращал строить бетонную опору под лыжный подъемник и растворялся где-то в глубине капиталистической заграницы. Перспектива земли вокруг так и не развернувшегося строительства становилась туманной, и столичный лох оставался в ожидании светлого будущего и с документами на никому не нужную землю сельскохозяйственного назначения в далеком карпатском селе, честно купленной им по очень и очень завышенной цене.
Когда такие горе-инвесторы звонят иногда дяде Андрею и интересуются будущим карпатского лыжного туризма, дядя Андрей рассказывает им о кризисе и надеется, что земельный ажиотаж еще вернется, а вместе с ажиотажем вернется и «иностранный инвестор».
Дядя Андрей им и не врет почти, когда говорит о своей надежде на возвращение спроса на украинскую землю. Он сам очень его ждет, этот самый ажиотажный спрос.
16.11.2015
Ангелы и демоны
Её отец в 80-х годах служил начальником продуктовой базы. Напористый и деловитый, с масляными глазами начинающего алкоголика, он делал то, что умел делать лучше всего — ловчил и комбинировал, обманывал и обвешивал, набивая купюрами канистру от бензина в пыльном углу старого гаража все туже и туже.
Вечерами, держась рукой за предынфарктное сердце над стаканом коньяка, он желал своей дочери лучшего будущего. И когда в 95-м году дочь окончила школу, устроил её в медицинский институт.
Людей лечить, это вам не сметану водой разбавлять, интеллигентная профессия, всегда при уважении и при деньгах — так он искренне верил.
Она, и в школе не отличавшаяся особыми успехами в учебе, институт тянула кое-как и, откровенно говоря, если бы не папина канистра из-под бензина, вышибли её еще бы с первого курса. Но преподаватели прежде всего люди, любящие деньги не меньше представителей всех прочих профессий.
Так они и справлялись, где она недоучит, там папа доплатит.
Когда она, наконец, получила диплом, папа уже отдавал себе отчет, что великого врача из неё не получится.
Он устроил её в интернатуру в военный госпиталь, разумно рассудив, что уставной пациент менее прихотлив и более привычен к скотскому с собой обращению.
Не ржавели старые связи, крутились смазанные в свое время дефицитным маслом шестеренки, не забывались заслуги и услуги.
Ей зачли какие-то курсы, вписали практикумы, присвоили офицерское звание.
Она двинулась вперед и вверх, не умея делать людей здоровыми, она решила делать карьеру.
Огляделась и, с папиной напористостью и деловитостью, вышла замуж за перспективного офицера, сына заведующего отделением с каким-то покровительствующим родственником в министерстве. К тридцати годам она уже была майором, ловко водила Тойоту Королу и трижды в неделю проплывала пару километров в бассейне.
Первый раз забеременела она в тридцать три года. До этого долго ничего не получалось, хотя перепробовали с мужем всякие способы, переходили по коллегам-врачам и поездили по сельским бабкам-шептуньям.
А тут вдруг — забеременела.
Равнодушно улыбчивая тетка из гинекологии написала в карточке пугающее — старородящая первородка.
Она боялась этих рычащих слов. Всего боялась — снов, сглаза, тошноты, болей в спине, наливающихся грудей, прохожих, машин, несвежих продуктов и рыночного молока.
— Не того боялась, — сказала она мне через год.
Она пришла к нам в контору одна, без мужа и без отца.
Она выглядела дорого. Прическа, цвет волос, шуба, перчатки из тонкой кожи, ухоженные руки в кольцах. Все было к месту, все стоило хороших денег, все на уровне.
И говорила она тоном человека, который привык, что его слушают и слушаются — ровная тихая речь, выверенные слова, выдержанные паузы.
Мы быстро определились, как зальем бетонный постамент, и каким гранитом его облицуем.
Гранитные перила по периметру, с точеными балясинами на каменном резном бордюре.
Стела с двумя колоннами по бокам, и сверху гнутая гранитная арка.
Вазы, шарики, цветник.
Подошли к портрету.
Она показала те фото, что у неё были, и я сразу понял, что с портретом у нас проблема.
Все снимки оказались из телефона, смазанные, но главное — ракурс, все снято снизу вверх, виден мягкий подбородок, и аккуратные дырочки пуговичного носика, пухлые щечки закрывают глаза, и еще удивленно вздернутые бровки, дальше чепчик, край мехового конверта, рюши.
— Катенька здесь лежит, — говорит она своим ровным голосом. — Мы мало фотографировали. Боялись сглазить. Не того боялись.
Это был мой первый по настоящему дорогой проект.
Много гранита, много работы и постоянный страх сделать что-то не так, страх все испортить, страх не справиться.
Я тогда не знал о ней всех тех подробностей, что написал выше.
Она была просто заказчик, тогда еще один из немногих, со своим горем, со своей бедой.
Подробности её жизни я узнал позже, через год, когда на захоронении поднимали наши рабочие надгробную плиту, а художник на памятнике дописывал новые инициалы — мальчика, прожившего меньше полугода, и в этот раз не было фотографии, и на стеле вместо неё рисовал художник ангела, пузатого и печального, усевшегося на край облака.
Я не знаю, отчего умер второй ребенок.
А первый ребенок, мне сказал её отец, мятый старик с синими прожилками по впалым щекам, первый ребенок умер от простуды.
18.11.2015
Атос, Портос и Компромисс
В 2014-м году украинский народ запряг щуку, рака и лебедя в свою телегу-государство совсем не потому, что туп и безобразно не дальновиден. Просто в рассевшемся по телеге зоопарке ни одной лошади не оказалось. Были комарики на воздушном шарике, зайчики в трамвайчике и жаба на метле. А лошадей не было. Те жеребята, которые скакали вокруг, они не в счет, они еще проявят себя, лет через десять-пятнадцать, уже проявляют, но тогда, в 2014, у них не было ни сил, ни опыта, и тонкие их шеи болтались в государственном хомуте, как в проруби блесна.
