— Если сегодня победим, — я выразительно глянул на неформалов. — То завтра тех, кто придёт, приняв на грудь «Жигулёвского», собственноручно перестригу из Джорджа Харрисона в Михаила Суслова.
Судья вновь дунул в свисток, призвав команды на игровое поле, разделённое натянутой на высоте два метра сорок три сантиметра сеткой. Я взял в руки мяч, как следует пару раз ударил его об пол, и подумал: «Какая замечательная подача — этот планер. Легкая и хитрая в отличие от энергозатратной силовой. Прямо как в жизни, бьёшься что есть мочи в закрытую дверь, а рядом сбоку — свободный проход».
Я запустил ещё пять самонаводящихся планирующих подач, и первая партия закончилась со счётом 15 — 13. И если вначале публику веселили мы, падая, сталкиваясь, матерясь и ругаясь между собой, то в конце «отжигали» исключительно коллеги из второго цеха.
— Разговор ещё не кончен, — угрожающе рыкнул капитан и играющий тренер проигравшей команды, когда мы менялись сторонами площадки.
— Чё такой грозный? — Улыбнулся я. — Опять империалисты что-то натворили? Тогда к нам какие претензии?
— Мы за мир, — пробурчал пацифист Николай.
— Хватит слов, — вмешался судья со стремянки. — Приготовились, подача ремонтников, вторая партия счёт 0–0.
Вторая партия явилась продолжением первой, особенно второй её части. Подача у меня полетела замечательно, а морально сломленный соперник всё больше ругался и расстраивался. Правда, семь раз им всё же удалось перекинуть мяч на нашу сторону. Но, во-первых: ПТУшники сыграли самоотверженно, а во-вторых: Толя и Коля постепенно протрезвели и вспомнили, что когда-то кое-что умели. А Валера — так вообще золотой человек, молчаливый, исполнительный, и как старый конь борозды нашей игры не испортил.
— Виталич, кончай эту волынку! Трубы горят! — Кричал болельщик второго цеха капитану своей команды, когда счёт второй партии остановился на обидных цифрах 15 — 0.
К сожалению, третью, заключительную партию так лихо отыграть не вышло, так как рука после вчерашней гири стала побаливать и давать сбои. Мяч всё меньше слушался меня и улетал, то в сетку, то в аут. Но мужики вовремя включились, да и моральное состояния соперника было не на высоте.
— Поздравляю! — Святился счастьем физорг. — Благодарю за игру! Ты тоже молодец. Держи пять. А ты чей? — Обратился он к мужику, который рядом с нами устало держался за стенку. — Ну, так иди к своей команде, там они в раздевалке всё еще разливают! Поздравляю, молодец! — Пожал он мою горячую, от шлепков по мячу, ладонь.
— Палыч, — остудил я маленько триумфатора. — Завтра перед игрой нужно хоть полчаса над тактикой поработать. Боюсь, во время матча нервы — сорвутся, рука — не выдержит, а мужики потом зря обижаться станут.
— Пойдём, по дороге обсудим, — почесал он свой затылок.
Я хотел сказать, что нам не по пути, но увидев нашу отчаянную болельщицу, Светку, передумал. На улице уже давно потемнело, но городское начальство, не поскупившись на освещение центральных улиц, сделало всё, чтобы люди могли спокойно добраться со второй заводской смены до своих квартир и комнат. Ещё меня удивило несколько встреченных нами с красными повязками дружинников, которые держались по трое. Вообще множество гуляющей весёлой молодежи, и огни города создавали ощущение всеобщего праздника, который моментально растворялся, когда пешеходный тротуар заворачивал в проулок.
— Ты просто не понимаешь, как нам повезло с жеребьёвкой! — Громко говорил командным голосом Олег Палыч. — Двадцать команд разбили на две группы. И в ту попали и заводоуправление и команда конструкторского бюро.
— А в чём удача? — Удивился я.
— В том, что за них перворазрядники и кандидаты в мастера играют, — физорг поднял указательный палец вверх.
— То есть и гирю тягают мастера, и в теннис — мастера, и в волейбол? — Спросил я. — Это же подстава!
— И в баскетбол, и в хоккей — тоже мастера! Наивный ты человек, как будто только вчера родился, — весело вышагивал физорг, ведя под ручку с противоположной стороны от меня свою дочь. — У нас же спорт — любительский! Это значит, мастера спорта должны же где-то числиться, чтобы работа тренировкам не мешала. Зато весь мир потом рукоплещет нашим победам. Поверь мне, спорт — это большая политика!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тут мы миновали «Пельменную» и мой дремавший организм вдруг заблажи нечеловеческим голосом: «Скажи быстро до свидания и поворачивай к Зинке! Сколько можно издеваться? В женскую общагу не ходишь, врачиху не посещаешь, Катьку замуж выдал, комсомолку упустил! Протестую! Волюнтаризм! Зина-а-а!»
«Уймись! Схожу я завтра к Ольге Борисовне! — психанул я. — Голову с тобой покажу».
— А мы пришли, — улыбнулась Светка.
— Может, чаю поднимешься выпить? — Предложил на радостях физрук.
— В следующий раз, — откланялся я, пожав руку мужчине и кивнув девушке. — Дома сегодня студент, выпускник, сюрприз обещал приготовить, как бы чего не случилось. Он у меня ещё домашний, не перевоспитанный.
Глава 9
Почему-то именно в этот вечер стало отчётливо ясно, что жить с чужим голосом внутри своей головы — мне не комфортно. Кое-какие «плюшки», конечно, перепадали из-за того, что тело могло действовать в «автоматическом режиме». Например: гиря. Я бы никогда столько раз её не рванул. Ведь как только бы заболели мышцы, сразу бы включилась внутренняя сигнализация моего сознания: «Брось железяку! Спина — болит, рука — трещит, в ноге — стреляет! Десять раз поднял и нормально! Куда нам ещё? Сейчас помру-у-у!»
Именно так открывается второе дыхание, через преодоление внутреннего страха и запрета на бессмысленный подвиг. Или вот работа у станка. Достаточно мне просто задуматься над тем, что я сейчас делаю, и всё: прощай фреза, прощай деталь, прощай станок! А так тело без подключения сознания работает и быстрее и лучше. Но голос в голове уже реально задолбал!
«Сейчас идём к Зинке! Раскладываем её на столе, и так чтобы всё ходуном ходило! — бухтел он всю дорогу, но когда я приблизился к женской общаге, то голос просто взвыл. — Поворачивай оглобли! Поворачивай, говорю! Сейчас в окно влезем, и как сразу четверых по очереди возьмём! А потом отдохнём и ещё…»
«Да, помолчи! — я потряс отчаянно головой. — Сказано, завтра зайду к Ольге Борисовне! И хватит! Мне может быть Света, дочка физорга, нравится, — брякнул я голосу назло».
«А где там — грудь? Я спрашиваю — где там сиськи!? Нет, ты ответь — где наши законные сиськи?» — заверещал он.
Вот так «весело» с разговорами я и добрался до родного порога, где опять четвёрка парней на лавочке терзала гитару с модными ГДРовскими наклейками, оглашая окрестности новой дворовой песней:
Вечер опустился на город небольшой,
С девушкой любимой на танцы я пришёл.
Музыка играла, и кто-то танцевал,
Только лишь я один у стены стоял.
Стоп, стоп, люди, остановите этот ритм…
— Здоров, — я подошёл к музыкантам. — Останови-ка этот ритм, потом станцует девушка с другим. Чего сегодня отмечаем? Да не прячь пиво, уже заметил.
— Погода хорошая, — робко оправдался гитарист. — Последние тёплые дни на природе бы посидеть…
— В школе рабочей молодёжи сегодня были? — Я продолжал наседать.
— Были, — грустно проблеяли парни хором.
— Уроки выучили? — Я сделал грозное лицо.
— А нам не задавали, — ответил вновь за всех гитарист, рыжий и длинноволосый парень.
— Ничего, я как в школу приду сразу с этим наплевательским отношением разберусь, — я поднял здоровенный кулак. — Во что образование превратили? Либералы проклятые!
«Чё спрашивается, на парней накинулся? — подумал я, поднимаясь на крыльцо общаги. — Довёл меня всё-таки голосок!» Но пока шагал на четвёртый этаж, успел успокоиться и даже настроиться на сюрприз, который мне пообещал сосед. В комнате я обнаружил его, соседа Василька, в подавленном состоянии. Парень лежал на кровати, повернувшись лицом к стене и тихо подрагивал. Не то плакал, не то нервно смеялся. Без слов было понятно, что при приготовлении сюрприза что-то пошло не так.
