что он не понимает и не сможет понять, каково это — быть родителем. Тем более одиноким.
Володя достал телефон и набрал её номер. Услышав, что трубку подняли, уверенно произнёс:
— Маша, я хочу извиниться за то, что сказал в кафе. По поводу идеальной матери был перебор.
Маша не ответила, но Володя знал, что его слушают — в трубке звучало прерывистое дыхание. Он продолжил:
— В действительности я так не думаю.
— Тогда почему ты это сказал? — спросила она тонким, дрожащим голосом.
— Потому что ты меня разозлила. Маша, ты, наверное, сама не понимаешь, но когда ты поливаешь грязью Диминого друга, то попадаешь и в меня тоже. Я уверен, что ты не стремилась намеренно унижать меня, поэтому старался не принимать на свой счёт, но всему есть предел. Называя его извращенцем и больным, ты называешь так и меня.
Маша прерывисто вздохнула:
— Нет! Ну конечно я не имела в виду тебя. Наоборот, ты так помогал мне. Ты нашёл для меня время, слушал…
— Кстати, по поводу слушал, — перебил её Володя. — Я перестал понимать, зачем ты ищешь встречи со мной. Ты же вообще не слышишь меня. Что бы я ни говорил, ты обращаешь внимание только на подтверждение своих мыслей в моих словах.
— А ты думаешь, мне можно жить по-другому? — спросила Маша на удивление спокойно. — Я привыкла слушать только себя. Володя, мне не на кого положиться. Нет никого, кто мог бы взять на себя часть моей ответственности. У меня есть только Дима, но он ещё молод…
— Дима — шестнадцатилетний лось! Ты его недооцениваешь — и очень зря… Но ладно Дима, а как же Ирина?
— Подруги… — Маша вздохнула. — Они, конечно, дадут совет, но не им жить моей жизнью. Не им бороться с последствиями неправильных решений. Да, они дадут дельный, на их взгляд, совет, но что потом? Потом они уйдут домой, где у них нет таких проблем, как у меня. Зато есть тот, кто поддерживает их и на кого можно положиться. А я останусь. Одна. Я уже обожглась так пару раз, и да, признаю, я перестала слушать других.
— Понятно, — только и ответил Володя, хотя в глубине души признал, что может лишь представить её положение, но понять — вряд ли.
Услышанное его немало удивило. Во время этого разговора он не раз спрашивал себя: «Ты ли это, Маша?» Он действительно не узнавал её. Но знал ли он Машу вообще? Нет. Он и не мог — многим ли поделишься на посиделках у Ирины с Женей, среди толпы малознакомых людей? А если Маша рассказывала о себе что-то важное, то много ли там услышишь?
Она прервала его размышления:
— А по поводу того, что я мало внимания уделяю ребёнку. Володь, вот ты, наверное, думаешь, что раз он парень, то не требует больших трат. Как бы не так! Ему надо так много: обычная одежда его не устраивает, надо брендовую из Европы. А обувь… Эта его «Демониа» сколько стоит — с ума сойти! Ещё ему нужен новый телефон, но не потому, что старый сломан, а потому, что сейчас в моде слайдеры, и ноутбук нужен, потому что старый компьютер медленный, жёлтый и портит зрение. В следующем году ещё и в университет поступать, принтер покупай… А как мне купить всё это, если не работать? Нет, это, конечно, не значит, что я работаю только на него. Я всё-таки девушка свободная, мне тоже надо выглядеть привлекательно, но всё-таки…
— Разбаловала ты его, Маш, — произнёс Володя, чувствуя, как проникается искренним сочувствием к ней.
— Наверное, разбаловала, но я не хочу, чтобы он знал нужду и бедность, понимаешь? Как у меня в юности было: не в чем на улицу выйти, хоть ты тресни. Бабкины платья на себя перешивала. Не хочу, чтобы он знал это чувство.
Она замолчала, Володя — тоже.
А правда, может, оно и к лучшему — что у него нет и, скорее всего, никогда не будет детей? Ведь он никогда не будет страдать так, как страдает Маша: не испытает того страха и беспомощности, что испытывает она. Он не будет нести такой ответственности, как она, от его решений никто не пострадает так, как может пострадать её сын. Единственное существо, чья жизнь и благополучие зависело от Володи, — это Герда, но она всего лишь собака.
Володя пытался подыскать правильные слова поддержки или примирения. Но выдавил только:
— Маш, простишь?
— Конечно. И ты прости меня! Ты даже не представляешь, как помогаешь мне, как я рада, что ты есть… я без тебя с ума бы сошла…
— Забудем, что случилось сегодня?
— Хорошо. — По голосу было слышно, что Маша улыбнулась. — Можно мне будет тебе ещё позвонить?
— Звони, конечно. Но только не в шесть утра — попозже.
* * *
Володя возвращался домой в хорошем настроении, но, когда стал разбирать сумку с вещами из родительского дома, вертлявая Герда выбила из его рук дневник, и спрятанные в нём бумаги вывалились на пол. Ладно бы только бумаги — фотография тоже выпала и раскрылась, демонстрируя хмурого хулигана в кепке. Настроение Володи испортилось.
В середине восьмидесятых Володя, замученный своей «болезнью» студент, вырвался из тюрьмы шумного города и отправился в затерянный в лесах пионерлагерь. Но угодил в другую тюрьму, которую создала для него первая и до сих пор единственная любовь. Володе было сладко в этом плену. Он и страдал в нём, и боялся его, но именно тогда был по-настоящему счастлив.
Долгие годы он не вспоминал те летние дни, их посиделки с Юрой и самого Юру. Забыл его глаза, голос и руки и, если бы не фотография, наверное, не думал бы о нём сейчас.
Ведь всё, что случилось тогда, не прошло бесследно, не стёрлось, а жило в его душе и сердце, запертое на хрупкий замок памяти. Стоило лишь слегка коснуться этого замка — и воспоминания одно за другим хлынули и разлетелись мыслями, словно беды из ящика Пандоры.
* * *
Всё с самого начала пошло не слава богу. Володя задолго до «Ласточки» начал сомневаться в
