И вот теперь Юлия поняла, что Калабе можно доверять ровно настолько, насколько всем остальным в этом мире, и ее предательство было самым жестоким и самым мучительным.
Она отвлеклась от своих мыслей, когда Прим налил в кубок вина и протянул ей.
— Наверное, теперь ты лучше поймешь, как я себя чувствовал, когда Прометей меня оставил, — сказал он с кривой усмешкой, напомнив ей о том симпатичном мальчике, который ушел от него. — Помнишь? Он ловил каждое слово этой Хадассы, и, в конце концов, она украла у меня его сердце.
Юлия сверкнула на него глазами.
— Калаба вольна делать все, что пожелает, — сказала она, пытаясь изобразить равнодушие, хотя ее голос продолжал дрожать. — Как и я. — Ей хотелось побольнее уколоть Прима за то, что он напомнил ей о Хадассе. Одно только имя этой рабыни, подобно проклятию, неразрывно было связано в сознании Юлии с непонятным одиночеством и страхом. — И еще, Прим, хочу тебе сказать, что привязанность Калабы нельзя сравнивать с привязанностью Прометея. Он ведь пришел к тебе не по своей доброй воле, не так ли? Ты купил его в одной из тех грязных палаток, что под трибунами арены. — Видя, как подействовали на Прима ее слова, Юлия улыбнулась и пожала плечами. — Мне беспокоиться не о чем. Сапфира — всего лишь временное увлечение. Калабе она очень скоро надоест.
— Как ей уже надоела ты?
Юлия резко повернулась к нему и увидела, как злорадно сияют его глаза. В ней снова закипела ярость, но она подавила ее в себе, спокойно сказав:
— Ты слишком много берешь на себя, забыв о том, в каком ненадежном положении ты находишься в моем доме.
— О чем это ты говоришь?
— Мой отец умер. Мой брат больше не властен ни надо мной, ни над моим состоянием. И ты мне как муж больше не нужен, не так ли? То, что мое, остается при мне, как с тобой… — она холодно улыбнулась, — так и без тебя.
Прим блеснул глазами, поняв суть ее угрозы, и его тон изменился с такой же быстротой, с какой хамелеон меняет свою окраску.
— Вечно ты все не так понимаешь, Юлия. Я всегда в первую очередь учитываю твои чувства. Я только хотел сказать, что если кто и способен понять, каково тебе сейчас, так это я. Помни об этом, моя дорогая. Разве я сам не страдал? Кто тебя утешал, когда тебя бросил Атрет? Я. Кто тебя предупреждал о том, что твоя рабыня занимает все мысли и чувства твоего брата, уводя его от тебя точно так же, как она украла у меня Прометея?
Юлия отвернулась, не желая вспоминать о прошлом и ненавидя Прима за то, что он напомнил ей о нем.
— Я забочусь о тебе, — сказал Прим, — и я твой единственный настоящий друг.
«Друг», — с горечью подумала она. Единственная причина, по которой Прим был рядом с ней, состояла в том, что она платила за эту виллу, за одежду и украшения, которые он носил, за обильную и богатую пищу, которую он любил, за плотские удовольствия, которыми он наслаждался. Своих денег у него никогда не было. Те крохотные средства, которые у него были, поступали к нему от его покровителей, которые боялись, что рано или поздно он обрушит на них свою злую ревность и раскроет всем их секреты. Однако такая материальная поддержка оказывалась все более и более опасной для Прима, поскольку плодила все большее количество врагов. Теперь он полностью зависел от финансовой помощи Юлии. Этот брак с самого начала держался исключительно на том, что они одинаково нуждались друг в друге. Он нуждался в ее деньгах; ей необходимо было жить под одной крышей с ним, чтобы сохранить власть над своими деньгами.
Или теперь все это осталось в прошлом?
Теперь никого не волновало, что она сделает со своими деньгами. Или со своей жизнью.
Прим подошел к Юлии и прикоснулся к ее руке.
— Ты должна верить мне, Юлия.
Юлия посмотрела ему в глаза и увидела в них страх. Она понимала, что Прим проявлял заботу о ней только из боязни, но при этом она отчаянно нуждалась в заботе.
— Я верю тебе, Прим, — сказала она. Должен же кто-нибудь о ней заботиться.
— Тогда пойди к гаруспику и выясни, в чем причина твоей болезни и слабости.
* * *
И вот теперь Юлия стояла здесь, в освященном факелами святилище, наблюдая за мрачным ритуалом. Изучив какие-то тексты и таблички, гаруспик перерезал горло бьющемуся в конвульсиях козлу. Отвернувшись, пока ужасное блеяние не превратилось в хрип и не заглохло, Юлия почувствовала себя плохо и едва не лишилась чувств. По сигналу другого служителя жрец вспорол козлу живот и вынул оттуда печень. Другие служители унесли тело животного, а священник торжественно возложил кровавый орган на золотое блюдо. Затем он ощупал печень своими жирными пальцами, исследуя ее в глубокой уверенности, что в этом скользком черном органе он найдет ответы на все вопросы, касающиеся болезни Юлии.
В конце концов священник дал Юлии какие-то смутные объяснения, и Юлия ушла от него, так и не получив ответа, что же у нее за болезнь. По его пространным фразам можно было судить о чем угодно, но только ни о чем конкретном. После долгих и непонятных фраз жрец подвел итог своим «изысканиям» всего тремя слонами: «Боги отказываются говорить», — после чего отпустил Юлию. Она огляделась вокруг и увидела гораздо более знатных посетителей — важных чиновников, беспокоившихся о своих болезных или грядущих катастрофах. И ей стало все ясно. Кого вообще здесь волнует судьба больной, напуганной и одинокой молодой женщины? Здесь мерилом были только те золотые монеты, которые она отдала за жертвенного козла.
— Будем надеяться, что жертва поможет тебе, сказал ей один молодой священник, когда она покидала храм.
«Жертва какому богу?» — в отчаянии подумала Юлия. Откуда ей знать, какое божество этого пантеона может за нее заступиться? И перед кем этот бог будет ходатайствовать за нее? А если она обидела кого-нибудь из множества богов, как ей узнать, кого именно из них ей нужно умилостивить своим жертвоприношением? И какой должна быть жертва?