— Пожалуйста.
Хозяйка ушла. Чиновник оглядел стены — патент был.
— Тут есть патент, — сказал он ритору топотом.
Тот смотрел на чиновника с любопытством.
Скоро в комнату вошла старуха, оказавшаяся матерью хозяйки, и, низко наклонив голову в знак поклона, стала у двери молча. Повидимому, она тотчас хотела уйти, однако не ушла и поминутно переводила глаза с одного гостя на другого, с большим искусством скрывая перед ними свою внимательность к поступкам и словам господ.
— Далеко ли тут до Емельянова?
— До Емельянова тут недалеча. Близехонько, батюшко… да вам на что же, батюшко?
— Так… Просто пройтись.
Старуха степенно наклонила голову в знак согласия. Принесли пиво.
— Пиво ничего, — сказал чиновник. — А где у вас тут еще пиво есть?
— В Бучилове, — проговорила с расстановкой старуха: — верст за двадцать… не ближе…
— А в Емельянове? — простодушно произнесла дочь.
— И где там в Емельянове? — глядя прямо в глаза дочери, с легкой усмешкой сказала старуха. — Да там и кабаков-то нету.
Чиновник побалтывал ногой и слушал, рассматривая картинку.
— Кабы ежели бы кто торговал там, — шамкала старуха — и ритор заметил, как глаза ее оживились и стали строги… — Ишь; они гуляют, им нечто что!..
Дочь притихла.
— Нет, мы просто так, для прогулки, — проговорил чиновник. — Вон барин хочет в лесу погулять, — прибавил он, указав на ритора.
— Что ж, теперь ладно вам погулять…
— А скажите, — с невинностью младенца произнес чиновник, — есть тут леса?
— Так, кусточки есть, а так, чтобы лесов, нету.
— Нам хоть и кусточки… Нам тень нужна…
Женщины кивнули дружно в знак согласия и обменялись взглядами. Скоро чиновник расплатился и вышел. Что ему нужно было узнать — он узнал и, выйдя на улицу, не церемонясь, полез в портфель — поглядеть, тут ли карандаш и уставы, — не обратив почти никакого внимания на испуг провожавших его женщин.
— Погуляйте, погуляйте, — говорила старуха в большой тревоге: — в лесочке теперь хорошо…
— Нам бы хоть в кусточки… — бормотал чиновник, записывая что-то. — Теперь там чудесно… Прощайте!
— Счастливо.
— То-то у тебя язык-то… — послышался ритору голос старухи.
— У-у, канальи!.. — шептал ему чиновник. Ритор вытаращил глаза.
III
При начале деревни Емельяново стоял кабак, в котором происходила торговля вином на законном основании. Чиновник вознамерился получить здесь самые точные сведения о Гавриле Кашине, торговавшем в том же селении — только на другом конце, в одиноко стоявшем постоялом дворе.
Был жаркий полдень; деревушка была пуста, только воробьи безмолвно, как пули, перелетали с крыши на крышу. Большие кабацкие сени, предназначенные для посетителей, были пусты. Внутри кабака за стойкой стоял маленький горбатый хозяин, навалившись выпяченною уродливою грудью на стойку, и вел беседу с подгулявшим отставным солдатом. Беседа его была весьма оригинальна: он отвечал, повидимому, на все вопросы солдата, соглашался, возражал, но в сущности не говорил ничего и не совсем даже слышал солдатские речи. Это особого рода язык, в котором с таким искусством употребляют слова: "к примеру", "а то как же", "в аккурате", "ишь" и т. д. Солдат тотчас вытянулся перед чиновником и весело произнес: "здравия желаю, ваше высокоблагородие". Встреча с начальством ему, очевидно, была приятна, и когда чиновник, потребовав себе воды, сел на лавку отдохнуть, солдат тотчас же приступил к нему с рассказами какой-то длинной истории о старом барине, о том, как любило его начальство, о смотрах, о новом барине, у которого он служил лесником, о своей исправности в лесном деле и т. д. Вытащил какую-то бумажку из сапога, подал ее чиновнику и с почтительностью стоял в отдалении, пока чиновник разбирал ее: "Объявление. Навалил лесу на маладятник на сорок сажон и на мой вопрос, как маладятник господский, то сопротивлялся"… Затем он завел речь о том, как: трудно с народом, как его хотят убить за то, что он не идет расхищать барского добра, и что поэтому приходится постоянно стрелять в самовольных порубщиков.
— Как стрелять? — с волнением спросил ритор, молча куривший в углу.
— Я, вашокбродие, в ноги их бью, мужиков. Плюнешь ему бекасинником в это место, убить — не убьешь, а зачешется… хе-хе!
Ритор пускал клубы дыма и молчал. Чиновник, напротив, говорил солдату "д-да…", "ничего не поделаешь…", посмеивался и вообще выказывал ему благосклонность. Эти выказывания благосклонности весьма ободрили солдата. Он вытянулся во весь рост и пропел:
Мы с героем дети славы,Дети белого царя,Есть у нас своя семейкаНевеличка и добра;С нею жизнь для нас копейка,Сухарь, чарка и ура!!
Благосклонно выслушав пение и одобрив солдата, прогуливающийся чиновник прямо приступил к кабатчику с расспросами. Кабатчик рад был утопить конкурента и с присовокуплением разных смягчающих слов, которые ровно ничего не значили, вроде: "конечно", "не наше дело", "а что надо говорить прямо", "точно что", "не по закону", весьма обстоятельно обвинил Кашина. Солдат поддакивал, говоря: "Как же можно?.. это непорядок!.. нет, брат!.. что тебе по закону, то и получай, а что не по закону… У нас, вашскродие, в полку…"
Чиновник поднес солдату водки; это еще более оживило его и пробудило все чувства подчиненного при виде начальства. Приступлено было к составлению плана нападения на Гаврилу Кашина так, чтобы он не знал, не ведал, так, чтобы захватить его на месте преступления… Ритор сидел в углу и изумлялся, как может столь благороднейший человек, которого дома ожидают самые последние нумера журналов, выказывать такое предательство относительно ближнего, расспрашивать и разузнавать о том, когда лучше всего можно напасть на Гаврилу Кашина; подкупать даже рюмкою водки солдата, чтобы он пошел к Гавриле, потребовал бы стаканчик вина и затеял бы с ним разговор, не прикасаясь к стакану до тех пор, пока не явится неожиданно чиновник.
Солдат спьяну соглашался на все. Положено было десятскому и солдату идти вперед, а чиновник пойдет за ними кустами, стороной. Солдат получил гривенник.
Сначала он бодро и храбро пошел вперед. Вслед за ним следовала вся компания; водка и жара сильно разгорячили солдата, но среди деревни попался колодезь, всем захотелось пить. Солдат попросил позволения опустить ведро.
— Сделай милость, — с добродушием разрешил ему чиновник.
Холодная вода освежила солдата. Он вытерся рукавом и попросил позволения отдохнуть. Ему позволили. Поглядел он на постоялый двор, видневшийся вдали, близ самого лесу, вспомнил, быть может, что Гаврило и ему отпускал стаканчик, и, обратившись к чиновнику, сказал:
— Ваше благородие! а ведь теперь навряд мы застанем Гаврилу-то…
— Ну вот! — сказал чиновник.
— Право, навряд…
Солдат, несколько опомнившись от холодной воды, понял, что втянули его в непутевое дело…
— Право, вашскродие… Он теперь, Гаврило-то…
— Ну, что там! — сказал чиновник, стараясь не замечать волнения солдата, — долго ли тут дойти?..
— По мне — как угодно… Я готов. Я что ж… Вашеблагородие! — воскликнул солдат. — Отпустите меня в город!
— Ты потом и пойдешь… ведь тут одна минута.
— Ваше благородие, у меня дела-с!.. Я при деле!..
— Ну что, пустяки!.. Пойдем-ка… мы сейчас всё кончим.
— Я устал! — сказал солдат и сел…
Солдат снял картуз, отер мокрый лоб, поглядел по сторонам, как пойманный заяц, встал с бревна, валявшегося около колодца, потом сел опять… Чиновник, десятский и ритор сидели на бревне неподалеку и молчали.
— Отдохнул? — спросил чиновник.
Солдат поднялся и сказал с умилением:
— Ваше благородие!
— Ну, будет, будет, не задерживай!
— Сделайте милость!..
— Пойдемте, пойдемте! что тут раздобарывать?.. Пора!.. Ну-ка, десятский, идите вперед…
Чиновник поспешно направился в сторону, намереваясь пройти задами и тщательно наблюдая за солдатом. Да и десятский тоже наблюдал за ним.
— Что стал? — сказал ему десятский.
— Эх, в какое дело вкатили меня!..
— Чорт тебе велел…
— Э-эх!..
— Дубина!
— Э-эх… в какое дело!..
— Ну пойдем, разговаривай теперь!
— Надо идти-то… Вот, поди тут; шел человек в город тихо-благородно, ничего не знал, не ведал… Хвать! в какое дело!..
— Ума-то у тебя нету. Я иду неволей. Порядок требует, а тебя-то черти пихают услуживать. Солдатская кость откликнулась! Пойдем! Иди, что ль?
Солдат махнул рукой и с горестью, с неохотою тронулся далее.
— Эй! Эй! — доносился к нему голос чиновника.
— Эхма! — убивался солдат, с каждой минутой убеждаясь в гнусности своего поступка. — Убечь бы? — шепнул он десятскому.
— Так я тебе и дал — убечь… Иди-ка, иди… теперь, брат, не уйдешь!.. Иди-ка, охотник!
