— Скажите честно, Малькольм, вы представляете себе меня там?
— Может, не такой, какая вы сейчас… Если бы вы поехали со мной, мы пошли бы от поезда пешком… Не доходя до моего дома есть фонтан. Там я умыл бы ваше лицо, смыл бы всю эту краску… угу… и вы после этого стали бы совершенно чистой. И мы начали бы все сначала.
Патриция разрыдалась, и все посетители повернулись к гиганту. Он обхватил ее своей могучей рукой, прижал к себе и стал укачивать как ребенка.
— Это все — волнение, — объяснил он любопытным.
Джим–Сова, все еще мучимый сомнениями, опять подошел к столику.
— Так будете вы ужинать или нет?
— Еще как будем!
— Но, учитывая состояние дамы…
— Вот именно, старина, вот именно… В ее положении нужно как можно больше есть!
Кабатчик на секунду замер в недоумении, потом в его глазах блеснул огонек понимания, и, улыбаясь, он поклонился мисс Поттер.
— Вы позволите выпить за здоровье вашего будущего малыша, мэм?
Патриция аж задохнулась и покраснела до корней волос, Малькольм рассмеялся, а трое убийц отчаянно пытались понять, что бы все это могло значить.
— А теперь, Патриция, расскажите–ка мне, что с вами?
— То, что вы говорили… а тут еще этот дурак…
— Да, согласен, он малость поторопился.
Девушка накрыла его руку своей.
— Малькольм, не надо меня любить, я этого не стою…
— Ну, об этом судить мне.
— Как только вы узнаете…
— Я ни о чем не спрашиваю.
— Я родилась не в Лондоне, а в Уэльсе. Мои родители были крестьянами, до того нищими, что в шестнадцать лет мне пришлось уйти из дому и зарабатывать на жизнь. Я сменила много мест, одно тяжелее другого, а потом, год назад, встретила Дункана… и это было настоящим падением. Дункан — отъявленный негодяй, а Дэвит — убийца.
— Но если Дункан дорожит вами, почему он позволил вам встретиться со мной?
Он увидел, что Патриция мучительно борется с собой.
— Не могу… он меня убьет… не могу, — наконец пробормотала она.
— А вы, случаем, малость не преувеличиваете?
Патриция прошептала:
— Однажды такое уже было… полицейский, следивший за Дунканом… а потом девушка… я им говорила… тогда он меня ударил.
Ей хотелось набраться мужества и объяснить ему все, описать окружение, в котором страх заставляет ее жить. Рядом с этим человеком, простым и ясным, привыкшим к освежающему ветру Шотландии и уверенным, что в жизни нет и не может быть ничего сложного, Патриция испытывала острое желание очистить свою совесть. Да, он прав, таких, как она, никогда не видывали в Томинтуле, и в этом его счастье. Этот большой ребенок очарован ее внешностью, но если бы он заглянул внутрь и увидел, что кроется за фасадом… Патриция сердилась на Малькольма, так как он заставил ее ощутить всю глубину своего падения. Он натолкнул ее на воспоминания, что когда–то она дышала чистым воздухом, бегала по холмам и смеялась вместе с другими девушками и юношами. И мисс Поттер вдруг почувствовала себя старой… бесконечно старой… А этот идиот смотрит на нее с обожанием и наверняка воображает, будто и она отвечает пылу его чувств. Но ведь на самом–то деле ее подослали, и только для того, чтобы задержать его до одиннадцати или половины двенадцатого, а потом передать наемникам Джека! Патриция была отвратительна себе самой, но у нее не хватало мужества предупредить шотландца. Если она все ему расскажет, то станет ему противна, он вернется к себе в Томинтул, а она, она останется одна давать объяснения своим хозяевам. Представив, какая ей тогда будет уготована судьба, девушка содрогнулась от ужаса.
— О чем вы думаете, Патриция?
Она посмотрела на шотландца так, будто он был далеко, очень далеко, вне пределов ее мира.
— Ни о чем.
— Так вот, вы чертовски красивы, когда думаете ни о чем!
Джим–Сова начал расставлять заказанные блюда, и это избавило мисс Поттер от необходимости отвечать. При виде такого обилия пищи молодая женщина удивленно воскликнула:
— Вы ждете кого–нибудь еще?
— Я? Я ждал только вас. Слишком большое счастье — побыть с вами вдвоем.
— Но… все эти блюда?
— Я так влюблен, что мне хочется есть еще больше, чем обычно!
Когда в «Гавайской пальме» бывал выходной, Питер Дэвит имел обыкновение заниматься личными делами, то есть размышлять, каким бы образом занять место Дункана подле большого босса, того, кто заправляет торговлей наркотиками в Сохо. И все же он понятия не имел, кто бы это мог быть. Питер из кожи вон лез, пытаясь раскрыть инкогнито и получить возможность проявить инициативу. Под предлогом обхода мелких поставщиков он прощупывал почву то здесь, то там, но похоже было, что вся эта мелкота не знает никого, кроме Дункана. Несколько раз Питеру приходило в голову, что Дункан и есть этот всемогущий мистер Икс, но тут же возникала куча всяких соображений, обращавших эту гипотезу в прах, более того, он не мог найти ни единого аргумента «за». Ко всему прочему, будь Дункан в самом деле большим боссом, он не оказался бы в таком тяжелом финансовом кризисе, как сейчас.
Дэвит собрался было уходить, как вдруг зазвонил телефон. Никто, кроме Джека, не знал его адреса. Питер снял трубку:
— Ну?
— Питер, мне необходимо немедленно вас видеть.
— Но…
— Я сказал: немедленно!
И не успел Дэвит возразить, как в трубке послышались гудки. Бандит в бешенстве отшвырнул ее. Как ему осточертело такое обращение Дункана! Пора с этим кончать, и чем раньше, тем лучше. Однако когда два человека знают друг о друге слишком много, их альянс не может быть нарушен без серьезного столкновения, и Питер всеми силами души призывал этот момент, но собирался спровоцировать противника только тогда, когда это будет выгодно самому Питеру, и только приняв все возможные меры предосторожности.
Патриция уже давно покончила с сдой. Она закурила, наблюдая, как шотландец продолжает спокойно поглощать одно блюдо за другим. Зрелище это вызывало у нее восторг, смешанный с легким испугом. Впрочем, завидный аппетит горца пробудил подобные чувства не только у нее. Трое наемников Дункана, как завороженные, млели от восхищения, да и прочие посетители «Старого капитана» со знанием дела оценили дарованный им случаем великолепный аттракцион. Патрицию немного смущало всеобщее внимание.
Блэки шепнул приятелям:
— Жаль, что нам придется уничтожить такое чудо…
— Да ты, кажись, становишься сентиментальным, — хихикнул Торнтон.
— Нет, просто во мне силен спортивный дух.
Наконец Малькольм со вздохом удовлетворения отодвинул от себя тарелку. Патриция не удержалась, спросила:
— И вы всегда так едите?
— Да, если не считать праздников в Томинтуле — тогда случается и переесть.
— Какие же вам доходы надо иметь только для прокорма!
Шотландец добродушно рассмеялся.
— Ну, все необходимое у меня есть. Не беспокойтесь, Патриция, поедете со мной в Томинтул — ни в чем нуждаться не будете.
Он говорил с такой уверенностью, что девушка даже размечталась, забыв о своем мрачном настоящем.
— Расскажите мне о Томинтуле.
На минуту Малькольм задумался, потом с сокрушенным видом покачал головой.
— Забавно… но я не могу.
— Почему?
— Потому что трудно говорить о том, что любишь. К примеру, когда я вернусь к себе в Томинтул и скажу ребятам, что встретил самую красивую девушку в Лондоне, они мне, конечно, не поверят, начнут посмеиваться и спросят: «Какая же она, эта девушка?» А я, как я сейчас понял, не смогу им ответить… потому что не найду слов. Понимаете?
— Не очень.
— Ну вот священник, когда говорит о Боге… ему никогда не приходит в голову описывать Всевышнего. Бог заполонил его целиком, и этого достаточно. Если его спросят о Боге, я хочу сказать — о его внешнем виде, священник тоже не сможет ответить. Так и я. Все, что я смогу сказать ребятам: «Ее зовут Патриция». Они начнут смеяться, я разобью физиономию одному или двоим, и тогда остальные мне поверят, потому что они знают меня и знают, что я никогда не полезу в драку без серьезной причины.
Немного помолчав, он продолжил:
— Томинтул — это холмы и скалы… овцы… множество овец… источники с вечно ледяной водой… и сильный, продувной ветер в течение всего года… и еще — наслаждение идти в полном одиночестве на этом чертовом ветру… вот что такое Томинтул. Как вы думаете, вам там понравится? — добавил он робко.
— Да… — Патриция говорила искренне. — Но это невозможно.
— Вы боитесь, да?
— Боюсь.
— Дункана?
— Да.
— Нечего его бояться, я ведь здесь!
— Бедный мой Малькольм…
Войдя в кабинет Дункана, Дэвит не стал скрывать скверного настроения.
— Неужели вы не можете оставить меня в покое хоть на один вечер в неделю?
