— Вот как?
— Это правда, шеф, он нам понравился… Видели б вы, сколько он может съесть, глазам бы своим не поверили! И при этом все время шутит… Говорю вам, хозяин, если б мы не знали, что при нем большой кусок, мы бы с Блэки и Тони еще подумали — такой он симпатяга, этот шотландец!
— Решительно, этот малый обладает даром вызывать нежные чувства! Продолжайте! — нервно хихикнув, проговорил Дункан.
— Ну вот, значит, вышли мы, как было договорено, и спрятались на Клементс–Лейн… подождали маленько и видим: появляется мисс Поттер с парнем… все шло как по маслу, чего там… и вот ни с того ни с сего этот идиот вытаскивает волынку и устраивает концерт посереди улицы, да еще в такой час!
— А что в это время делала мисс Поттер?
— Что бы вы хотели, чтобы она делала? Пришлось ей стоять и ждать, пока ее шотландец прекратит это дело, потому как уж если этому парню что взбрело на ум — прости–прощай, не остановишь!
— А потом?
— Ну, потом произошло то, что и должно было случиться, весь квартал просто взбесился, вопили из каждого окна. Настоящий цирк! Время для нападения было не самое удобное — все равно как сделать это на сцене театра! Мы подождали, надеясь, что парень утихомирится и тогда мы его чуть подальше и обработаем. Какое там! Прикатили фараоны и загребли шотландца вместе с мисс Поттер… Такие дела…
Полицейский участок на Кеннон–стрит надолго сохранит воспоминание о ночи, которую провели там Малькольм Мак–Намара и Патриция Поттер. Начало было не из приятных — сержанта Брайана Фоллрайта терзал ревматизм в правой ноге, и он встретил виновников ночного переполоха довольно сурово. Шотландец и Патриция, даже не пытаясь спорить со стражами порядка, предстали перед Фоллрайтом, блаженно улыбаясь, что окончательно вывело сержанта из себя. Малькольм нашел это приключение довольно приятным, а Патриция была счастлива, что ей удалось спасти своего спутника от участи, уготованной ему Дунканом. Когда оба нарушителя покоя назвали свои имена, фамилии, профессии и прочее. Фоллрайт взорвался:
— Ну? И какого дьявола весь этот тарарам? Где вы, по–вашему, находитесь? И вообще, что это за дыра, Томинтул?
— Это деревушка в Шотландии, в графстве Банф!
— И чего вам там не сиделось?
— Я приехал купить машинки для стрижки овец.
— Среди ночи? На Клементс–Лейн? Играя на волынке? Вы там у вас в Томинтуле знаете, что полагается за издевательство над сержантом лондонской полиции?
В разговор вмешалась Патриция:
— Простите, сержант, но, я думаю, произошло недоразумение.
— Если это недоразумение, мисс, то в интересах вашего спутника уладить его как можно скорее!
Мак–Намара с напускной горечью заметил:
— Я вижу, сержант, что вы с предубеждением относитесь к Шотландии и шотландцам.
Сержант встал и угрожающе выпрямился.
— Не служи я в полиции Ее Величества, за такие слова я расквасил бы вам физиономию, хотя вы моложе меня и весите по крайней мере на двадцать кило больше! Знайте, что я обрел свою жену, Элспет Фоллрайт, в Инвернессе, и если бы смерть не вырвала ее у меня, то я ушел бы в отставку в Бейли!
Вместо ответа Мак–Намара взял волынку и поднес ее к губам.
— Вы что, взбесились? — спросил совершенно ошарашенный сержант.
Перед тем как заиграть, шотландец объявил:
— В честь и в память Элспет Фоллрайт, которая была самой красивой девушкой Инвернесса!
И полились звуки «Ткачиха Дженни Данг». Удивление сержанта сменилось умилением, он невольно смахнул слезу, а в это время все присутствующие полицейские почтительно вытянулись по стойке «смирно», отдавая честь памяти усопшей. Когда шотландец опустил инструмент, Фоллрайт протянул ему руку.
— Спасибо, сэр… А теперь поведайте мне, как другу, почему все–таки вы решили устроить концерт на Клементс–Лейн в час, когда все порядочные граждане пользуются заслуженным правом на отдых?
Малькольм указал на Патрицию:
— Потому что я ее люблю.
По–видимому, сержант никак не мог уловить связь между ночным скандалом и изъяснением нежных чувств, от которого Патриция зарделась.
— Может, объясните поподробнее? — попросил он.
— У нас в Томинтуле, когда вам нравится девушка, надо рассказать об этом всем. А что может быть красноречивее волынки? К примеру, кто–то работает и вдруг слышит звуки волынки. Тогда он говорит себе: «Ага, вот влюбленный!» — и бросает все свои дела, чтобы поглядеть, кто же это, и видит: парень следует за девушкой, а та делает вид, будто ничего не слышит и не замечает. Если она не согласна, то велит ухажеру оставить ее в покое и играть где–нибудь подальше. И наоборот, если она позволяет ему следовать за собой, то вроде как при всех дает слово… Ну вот, я начисто забыл, что мы в Лондоне.
Сержант вздохнул:
— Если бы вы проторчали тут почти пятьдесят лет, как я, то не позволили бы себе роскошь забыть! Побудьте здесь до тех пор, пока заря не наберется мужества осветить этот проклятый город… Присаживайтесь вместе в уголке… говорите друг другу всякую нежную чепуху, и когда–нибудь вы вспомните с умилением и эту ночь, и старую скотину сержанта, задержавшего вас в участке.
Торнтон давно ушел. Дункан и Дэвит долго молчали. Наконец Питер, которому до смерти надоело сидеть сложа руки, заметил:
— Такое выгодное дело — и опять уходит из–под носа!
— От случайностей не застрахуешься!
— Кое–что сделать все–таки можно.
Дункан уставился на своего приспешника:
— Вы знаете такой способ?
Дэвит вытащил пистолет.
— Против этой штуки ни одна случайность не устоит. Я тихонько пойду за шотландцем, пристрелю в укромном уголке, заберу пять тысяч ливров, и ни с кем не придется делиться.
— Может статься, и со мной тоже? Хапнете денежки — и тю–тю!
— Я не позволю вам!
— Вы ничего не можете ни позволить мне, ни не позволить, Питер, я устал повторять вам это на каждом шагу. Все ваши великие замыслы — сплошная глупость. Полиции известно, что Мак–Намара бывает в «Гавайской пальме», за нами слишком пристально следят. И они не замедлят явиться сюда.
— Ну и что?
— А то, что к нам еще крепче прицепятся как раз в тот момент, когда необходимо, чтобы нас оставили в покое.
Дэвит пожал плечами:
— Если вас не интересуют пять тысяч…
— Нет, когда я могу заработать гораздо больше.
— Не секу.
— Я не знаю, Дэвит, Небо или Ад послали нам этого шотландца, но уверен, что это сделал наш благодетель.
— Это еще почему?
— Потому что если мы сумеем взяться за дело толково, то именно наш спец по кошачьим концертам сходит за героином и притащит его сюда под носом у джентльменов из Скотленд–Ярда.
Ни Малькольму, ни Патриции не хотелось спать. Они сидели, взявшись за руки и забыв обо всем на свете. Полицейские, в свою очередь, не обращали на них внимания. Мисс Поттер грезилось, что она навсегда покончила с миром дунканов и дэвитов и что теперь у нее свой, новый мир, в котором шотландец всегда будет держать ее за руку. А он рассказывал о Томинтуле. Можно было подумать, Мак–Намара вообще не способен говорить на другие темы.
— Не может быть, дорогая, чтобы вам хотелось остаться в этом городе, где так плохо дышится, а? Я, конечно, не говорю, что в Томинтуле масса развлечений, но когда как следует прогуляешься, ничего не хочется так, как вздремнуть… И притом там каждый раз все по–новому… я не очень–то умею объяснять… Вам надо поехать и посмотреть.
— Так, значит, все, что было до нашей встречи, вам безразлично?
— Да нет, не совсем так… только… это меня не касается. Если вы согласитесь поехать, я увезу с собой другую, новую Патрицию.
Она покачала головой.
— Это было бы нечестно с моей стороны.
Девушка чуть слышно заговорила, и один из полицейских, случайно взглянувший в их сторону, решил, что она нашептывает слова любви. Это напомнило ему молодые годы. Все мы одинаково глупы.
— Очень трудно бежать из среды, в которой я живу, Малькольм… Я слишком много знаю о них, чтобы меня отпустили…
— Кто?
— Дункан, Дэвит, а тот, кто стоит за ними, — особенно. И хоть я его не знаю, он–то наверняка меня знает.
Мак–Намара поиграл мышцами.
— Я бы посоветовал всей этой шушере сидеть тихо.
Пат умиленно улыбнулась:
— Бедняга Малькольм, ваша сила ничему не поможет… они нанесут удар в спину… как всегда…
— Вы думаете?
— Уверена.
— Простите, дорогая, но ведь людей все–таки не убивают просто так, ни за что ни про что!
— Мой побег с вами был бы достаточной причиной. Они бы испугались, что я все расскажу полиции!
— Но что особенного вы можете рассказать?
Патрицию так раздосадовала непонятливость наивного горца, что она забыла известную пословицу: молчание — золото.
