– Простите, граф, – несколько резко ответил пораженный де Бретейль, – сказать можно все, но ваше заявление требует доказательств.
– Но неужели же вы могли думать, дорогой барон, что я позволю себе сказать нечто подобное, не имея под рукой доказательств? Ваше сиятельство… – обратился он к князю Голицыну.
Тот позвонил и сказал вошедшему лакею:
– Впустить маску.
Наступила довольно длительная пауза. Лахнер приложился глазом к дыре в сукне, в том месте, которое было обращено к двери. Наблюдения были для него тем беспрепятственнее, что сидевший в этой стороне граф Герц встал и подошел к двери.
Наконец на пороге показалась какая-то фигура, одетая в черное домино, с лицом, закрытым белой маской. Эта фигура поклонилась присутствующим и остановилась в нескольких шагах от стола.
– Говори, – коротко приказал граф Герц.
– Я хорошо осведомлен о государственных делах, – заговорил человек в маске, видимо, измененным голосом, – и могу предоставить доказательство, что Франция ошибается, рассчитывая на помощь Австрии. У меня в руках копия тайных инструкций, данных барону Артуру Кауницу, которого направляют в Лондон.
– Подай копию господину французскому посланнику, – сказал Герц.
Человек в маске подошел ближе и протянул Бретейлю документ. Лахнер услыхал шуршание бумаги. Наконец, после довольно долгой паузы, послышался взволнованный голос Бретейля, спросившего:
– Откуда, маска, у тебя эта бумага?
– Это копия, снятая с документов тайной канцелярии князя Кауница.
– Почему ты скрываешь лицо?
– Я не должен быть узнан.
– Кто этот барон Артур Кауниц?
– Дальний родственник князя-канцлера.
– Что это за человек?
– Я видел его пятнадцать лет тому назад, когда он был еще совсем мальчиком, а с тех пор я не видал его. Отец Артура жил в Голландии. Это был страшный человеконенавистник, порвавший всякие отношения с родными. Артур Кауниц получил образование в тамошнем университете и кончил его по юридическому факультету. Вскоре после окончания он написал отвратительный пасквиль «Госпожа де Барри», против чего выступил французский посланник в Брюсселе. Дабы избежать наказания, Артур Кауниц поступил в солдаты, вскоре был произведен в офицерский чин, а затем послан в Лондон в качестве атташе австрийского посольства. Недавно он приехал оттуда с депешами. Он прибыл сюда тайно, и государственный канцлер постарался, чтобы никто не знал о приезде Артура.
– И это его инструкции? – спросил Бретейль, указывая на бумагу.
– Я снял точную копию с подлинника. Завтра я буду иметь честь доставить копию договора, в котором баварский курфюрст Карл Теодор признает законность австрийских претензий на Баварию. Австрия взяла на себя заботу о многочисленных незаконных детях курфюрста, и ради последних курфюрст пожертвовал интересами родных детей и наследников. В течение семидесяти дней этот документ должен сохраняться в тайне. Только сегодня днем договор доставлен курьером в Вену; в самом непродолжительном времени он будет ратифицирован.
Это сообщение вызвало страшное волнение среди дипломатов. Они так беспокойно заерзали на своих креслах, что Лахнер неоднократно опасался – вот-вот кто-нибудь из дипломатов заденет его носком башмака.
– Маска, ты служишь в канцелярии князя Кауница? – спросил Бретейль.
Человек в маске молчал.
– Не задавайте лишних вопросов, – сказал барон Ридезель, постоянный прусский посол в Вене, – маска не может выдать свое инкогнито. Да это прежде всего было бы невыгодно для нас: мы бы лишились надежного и постоянного источника важнейших сведений.
По знаку графа Герца человек в маске удалился.
– Итак, господа, – с сердцем сказал де Бретейль, – Франция готова активно помогать Пруссии в борьбе с незаконным расширением австрийского влияния.
Дипломаты перешли к обсуждению тех шагов, которые надлежит немедленно сделать. Прусский министр-резидент, граф Герц, заявил, что не будет иметь возможности присутствовать на следующем заседании, так как ему придется немедленно выехать в Баварию, чтобы удержать курфюрста от опасного шага.
После этого дипломаты распрощались и вышли из зала.
Лахнер уже раздумывал, не лучше ли ему будет сейчас же удрать тем же путем, которым он пришел, как в зал вбежали несколько слуг и принялись тушить свечи.
– Эй ты, старый лентяй, – крикнул камердинер, – потрудись снять сукно со стола и хорошенько вычистить его!
Лахнер вздрогнул и ухватился за саблю: если сукно снимут, то он будет сейчас же замечен. Он приготовился к отчаянной борьбе за жизнь.
– Не ночью же мне чистить, – послышался ворчливый ответ старого лакея.
– Не ночью, так завтра утром, лентяй. Да осмотри, заперты ли двери.
Свечи гасли одна за другой. Вскоре в зале воцарилась полная тьма и тишина – Лахнер остался один.
«Однако, – подумал он, вытягиваясь во всю длину под столом, – я так-таки и не знаю, что случилось с Плацлем, хотя, с другой стороны, можно предположить, что его участь оказалась не из сладких, если только его уличили в шпионстве. Как бы и мне не изведать на своей шкуре той судьбы, которая постигла его. Надо как можно осторожнее выбраться отсюда и поспешить раскрыть этот заговор кому следует, ведь от этого зависит судьба отечества. Но если я желаю оказать родине ценную услугу и спасти свою шкуру, то прежде всего не должен торопиться и должен соблюдать величайшую осторожность».
Еще добрый час гренадер пролежал в своем тайнике. Сначала в соседних комнатах слышались шаги, а затем вскоре всякий шум замолк. Где-то пробило четыре часа.
«Пора», – подумал Лахнер и стал осторожно пробираться к выходной двери.
Он ощупью нашел ключ, отпер дверь и вышел, но, не желая оставлять после себя следов в виде незапертой двери, запер ее снаружи и ключ взял с собой.
Луна уже скрылась и сделалось очень темно. Но это было скорее на руку нашему смельчаку. Что же касалось дороги, то ему не трудно было ориентироваться. Он благополучно добрался до ската, но не пошел по вьющейся спиралью дороге, а прямиком спустился по обрывистому склону холма, что позволило ему выиграть много времени. Через четверть часа он был уже вне всякой опасности.
* * *
Зибнер не мог заснуть всю ночь. Чуть только забрезжила заря, он вскочил и направился в караулку.
На нарах храпели свободные от службы гренадеры. Ниммерфоль, аккуратный и исполнительный, как всегда, писал рапорт. Вахмистр заглянул ему через плечо и прочел как раз фразу: «Все обстоит благополучно».
– По-вашему, все обстоит благополучно, – проворчал он, – и когда черт унесет бравого гренадера, то это не нарушает благополучия?
Ниммерфоль откровенно расхохотался в лицо суеверному старику.
– Что за дьявольщина? – пробурчал какой-то гренадер. – Как можно поднимать шум в такую рань!
Зибнер посмотрел на проснувшегося и вдруг отскочил в величайшем испуге.
– Чур, чур меня! – испуганно крикнул он. – Да ведь это… это…
– Ну да, это – я, Лахнер. Понимаете ли, черт ни за что не захотел взять меня с собой. Как я ни просил его – он в ответ только ворчал, словно старый выживший из ума вахмистр… Нечего делать, пришлось вернуться…
– Что же вы узнали? – сгорая от любопытства, спросил старик, пропуская дерзость мимо ушей.
– От кого, от черта? Что его боятся только дураки.
– Ну а Плацль?
– Об этом вы узнаете в свое время, господин вахмистр. А теперь дайте мне вздремнуть.
Лахнер снова улегся и заснул.
VIII. У князя Кауница
В девять часов утра ко дворцу Кауница подошел какой-то гренадер и выразил желание немедленно быть допущенным к князю.
– Друг мой, – покровительственно ответил ему швейцар, – его сиятельство не может принять вас здесь. Приемы бывают по вторникам и пятницам в помещении государственной канцелярии. Доложите о себе дежурному чиновнику, изложите ему сущность своей просьбы, и тогда он решит, можете ли вы быть допущены к аудиенции.
– Милый друг, – насмешливо возразил ему гренадер, – тем путем, который вы мне указываете, пойдет каждый, у кого имеется много лишнего времени, а так как у меня такового нет, то я буду допущен к его сиятельству немедленно и здесь же.
– Вот как? Уж не собираетесь ли вы прошибить лбом стены? Смотрите, для подобных упражнений у нас существуют довольно прочные стены.
– Болван! – прикрикнул на него гренадер. – Я прибыл с депешей из Мюнхена.
– Ах, так, – смутился швейцар. – Что же вы сразу не сказали?!
Он дернул за звонок и сказал вышедшему лакею, чтобы гренадера провели к секретарю Бонфлеру.
Бонфлер был изящным, любезным человеком лет сорока. Судя по акценту, это был урожденный француз. Несмотря на его любезность и желание очаровать всех и каждого, Лахнеру показалось, что под этой мягкостью и любезностью кроются предательство и холодная жестокость.
Бонфлер потребовал предъявления ему депеши, на что Лахнер ответил, что должен вручить депешу собственноручно князю. Бонфлер принялся расспрашивать солдата, кто дал ему эту депешу, каким образом он приехал сюда и так далее. Но Лахнер состроил глуповатое лицо и ответил:
