— Уже стемнело. А мы всё сидели, прижавшись друг к другу. Или можно сказать так: а я всё сидел, прижимая к себе мою Русалочку, сидящую у меня на коленях. И вот просто я чувствовал, что шёл к этому дню всю жизнь. И всю жизнь знал, что когда-нибудь это произойдёт, и вот… это и происходит. В данный момент, прямо сейчас, прямо со мной. Это Она. Это совершенно точно Она. Не может быть никакой ошибки. И она тоже сидит сейчас у меня на коленях и тоже знает, что она — это Она, и я — это именно её Я. А она — моя Она. А я — её Я.
И мы сидели у воды, на берегу зеленоградского довольно крупного озерца, я и Она, Русалочка моя, моя волшебная девочка. И я чувствовал каждую её клеточку. Каждой своей клеточкой чувствовал каждую её. И ещё я чувствовал, что она тоже всё это чувствует. Так никогда больше не было — ни до, ни после. Но в тот момент так было. Так, как в принципе и не может быть никогда и ни с кем. А с нами было. Было! И это был несомненный, физически ощущаемый, факт для нас обоих. Я знаю это точно. Я знаю это даже сейчас. Даже сейчас знаю, что это даже сейчас факт для нас обоих — то, что тогда ТАК БЫЛО!..
Это, в общем, был очень странный вечер. Он как будто был выхвачен из всего пространственно-временного континуума. Знаешь, действительно что-то вроде недавней на тот момент второй ночи 2-го мая. Я чувствовал, что это некая узловая точка всей моей жизни. Понимаешь, это так странно! Переживать что-то непосредственно и одновременно ощущать, что это самое главное событие ИМЕННО ВСЕЙ твоей жизни, несмотря на то, что нам, микки-маусам, как и людям, неведомо будущее. Это был, понимаешь, такой миг, когда я как будто отверг всё своё будущее, каким бы оно не оказалось, во имя этого мгновения.
То есть, нет, конечно же не отверг, а наоборот безоговорочно принял, каким бы, повторяю, оно не оказалось, но, понимаешь, это была тогда и там, в тот вечер, такая система координат, что… и «принять» и «отвергнуть» было одним и тем же!..
— Ах ты, ёпти! — пискляво воскликнул Микки, — Ну прям и вправду «Египетские ночи» — ни дать, ни взять!
— Да, потом мы конечно пошли к ней. К этому времени уже стало ясно, что её бывший муж, с которым она делила квартиру, сегодня не вернётся. И мы почти не спали в ту ночь. Так, пару раз задремали, не расцепляя тел…
Днём я уехал домой. Не раздеваясь, лёг на пару часов. Вроде спал, а вроде и нет. Вроде был один, а вроде по-прежнему с ней; всё время чувствовал её рядом; физически чувствовал её дыхание и тело…
Вот, я всё рассказал. Так я был счастлив во второй раз…
— Ступайте царствовать, Микки-Маус Второй! — возгласили вдруг Небесные Сферы, и полил какой-то странный перламутровый дождь. Я стоял, поражённый, как громом, задрав голову и не смея двинуться с места.
Небеса вдруг разорвались пополам — буквально, как если бы они были бумажным листом, что разрывает пополам Господь Бог — края двух половин Небосвода стали плавно закручиваться в трубочки, как скручивался бы тот же лист ватмана, а в образовавшийся чёрный проём хлынуло небо… ночное и полное звёзд… Но в следующий же миг всё небо как будто бы накренилось, и звёзды с грохотом покатились с него, как ягоды рябины по уклону крыши дачного домика.
Звёзды падали с неба вниз, смешиваясь со странным перламутровым дождём, и их умирающий, но всё ещё яркий свет преломлялся в водяных струях и, перепрыгивая с капли на каплю, превращался в волну собственного цветового спектра…
Это редчайшее в наших широтах явление природы, которое, кстати, по-научному так и называется — светопредставление, всецело захватило меня.
Я вдруг почувствовал себя безмерно малой песчинкой внутри гигантского калейдоскопа.
И вот я сначала упал — даже не упал, а просто полностью потерял всякую ориентацию в пространстве и перестал что-либо ощущать физически (ну, как во сне) — а потом совершенно провалился во Тьму и как бы сам для себя исчез…
— Короче говоря, называя вещи своими именами, не мудрствуя лукаво, не растекаясь мысью по древо и не ебя Муму, я предлагаю Его убить!.. — сказал стоящий на башне белого танка Пилот № 44.
По толпе пилотов пробежал некоторый ропоток. Наконец из этого монотонного гомона выделился громкий и довольно молодой голос:
— А что будет с нами ты подумал, умник? Не будет его, не станет и нас, пилотов!
Пилот № 44 улыбнулся, поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем и отвечал так:
— Я думал об этом полжизни, и прежде, чем такое предлагать вслух, тысячу раз всё проверил! Короче говоря, это и есть наше главное заблуждение! Много тысяч лет назад имела место некая Абсолютная Случайность, приведшая мир к трагической ошибке, Абсолютно Неверному Выводу, из-за которого все мы и несчастны из века в век! Наша ошибка в том, что мы думаем так, как мы думаем!
— Ну так и думай по-другому, раз такой умный! — послышался из толпы тот же голос, — А нас не трогай!
— Я знал, что поначалу некоторые из вас так и скажут! — снова улыбаясь и сохраняя идеальное спокойствие, продолжал настаивать сорок четвёртый пилот, — Как же иначе, ведь каждому из нас это внушали с детства. Понимаю я и то, что не все и хотели бы освобождения. Домашние птицы не спешат покидать свои клетки! Это понятно. Но… я обращаюсь сейчас к тем, кто верит себе самому! К тем, кто всегда чувствовал, что рождён для гораздо большего, чем этот вечный унылый дождь современности! Только через Преступление лежит путь к нашему Освобождению! Только преступив Закон этого мира, где мы — никто, мы сможем создать мир, где Законом будет наша свобода! Да, с точки зрения этого мира, — мира, где мы — никто, — это Преступление, но с точки зрения Другого, где мы будем свободны, это Беспримерный Подвиг! Да, это вопрос выбора! Кому что более по душе! Понимаю, что кому-то гораздо удобней оставаться пылью под сапогами Единого Поля. Ведь домашние птицы не спешат покидать свои клетки!..
— Правильно! Правильно он говорит! — послышались наконец реплики одобрения, — Сколько можно терпеть такую жизнь! Хватит с нас унижений!
Не прошло и часа, как над белым танком взвился жёлтый флаг; многие пилоты потрясали в воздухе кулаками и скандировали: «До-лой! До-лой! Мы не Одно с То-бой!»
Толпа подхватила Пилота № 44 вместе с танком, и все они величественно потекли к Центру Управления Моей Головой. Я растерянно посмотрел на Микки-Мауса, но он только развёл руками, поспешно вскочил в зелёную карету, и красный конь умчал его куда-то в закатное зарево…
«Алло, это Эверест?» — кричал я в трубку старинного чёрного телефона, но никто не отвечал мне.
«Чёрт подери! Ну почему всё всегда так неудачно складывается! — кричало всё внутри меня, — …Конечно, когда доходит до серьёзных проблем, он — просто гора, просто гигатонны пустой породы, которые вроде и не могут разговаривать и даже глупо требовать от них чего-то подобного. Только почему-то когда что-либо нужно от меня ему, он, понимаете ли, сразу превращается в духовную сущность; вещь в себе, ёпти-нахуй, а я, видите ли, должен угадывать в звуке осыпающегося щебня его сокровенные, блядь, пожелания! Ну почему Бог создал этот мир настолько неуютным! Во всяком случае, для таких, как я!» — продолжал я кричать внутри самого себя.
— Я бы на твоём месте был с Богом поосторожнее, мой драгоценный, гм-гм… — Микки замешкался, раздумывая, как бы на сей раз меня обозвать.
— Да ты никогда не будешь на моём месте! Как ты этого всю жизнь не поймёшь! — закричал я, — На моём месте могу быть только я! Только я и больше никто! Меня достало повторять азбучные истины! Когда же наконец вы сдохните все; все те, кто не понимает, что они абсолютно верны!
— Достало повторять азбучные, придумай что-нибудь новенькое! — парировал Микки-Маус.
— Тогда это не будет Истиной! — парировал я.
— А тебе обязательно надо, что ты сообщал Истину! Должен же кто-то нести всякую трогательную чушь, никак не подтверждающуюся жизненной практикой! Откуда тебе знать, может Бог тебя для того и создал, чтоб ты и был таким вот обречённым на забвение краснобаем? Ведь если таких, как ты, не будет, то не будет фона, на котором великое будет выглядеть действительно великим! — снова ранил меня в сердце Микки. Но отвечать ему уже было поздно. В конце концов, он ведь и вправду невидимый!
Когда я говорю с ним, со стороны всё выглядит так, будто я — сумасшедший, будто говорю сам с собой или, в лучшем случае, со стенами (если я в помещении) или с деревьями (если я в парке или в лесу); или с песком (если я в пустыне); или со звёздами (если я в космосе); или со столовыми приборами (если я сижу за обеденным столом); или же, как сейчас, с говняшками, потому что иначе, чем плаванием в канализационной трубе, мою жизнь в последнее время не назовёшь.
Я — оловянный солдатик. Я плыву в бумажном корабле по сточной канаве и вмещаю в себя весь мир, в котором я якобы плыву по сточной канаве. Вот-вот меня раздавит колесо какой-то телеги, но это будет означать, что я всего лишь перевернулся на другой бок, чтобы наконец проснуться и увидеть какую-то очередную Русалочку, каковые заебали меня без исключения все.
