с таким вежливым и любезным видом, что знакомые и незнакомые кланялись ему, улыбаясь и с первого взгляда уже питая к нему расположение. Любил наряжаться, и никто в окрестности не носил таких изысканных кунтушей, кафтанов, венгерок, расшитых галунами, украшенных петлицами и пуговицами, ни у кого не было таких прекрасных шапок, сабель, седел, попон и сбруи. Даже сидя у себя дома один, он был всегда чисто и старательно одет; а когда в поле или на охоте (он был также хорошим охотником) он ехал на буланом скакуне в отличной венгерской сбруе, то на него приятно было смотреть. Словом, и с саблей, и с четками, в танцах, на поле или занимаясь правом, или сидя за книжкой, пан Замойский нигде не чувствовал себя чуждым; ко всему способный, он говорил, что в нашей стране шляхтич должен быть таким, так как, будучи всем, он должен сам себя удовлетворять во всем.
Таким-то был пан мечник серадзский, который, живо сойдя с коня на дворе, оправившись и направив жену, слуг и сына к указанному помещению, сам быстрым шагом, среди шепота присутствующих, поспешил в монастырь. В коридоре его встретили ксендз Игнатий Мелецкий и Петр Ляссота и тут же сразу завязали оживленный разговор с ним, грозивший затянуться надолго, когда Петр Чарнецкий и ксендз-приор прервали его, подойдя к ним; они также шли навстречу мечнику.
Пан Замойский не мог упустить такого удобного случая и, поцеловав руку достойного приора, уже приготовился разразиться длиннейшей речью, как ксендз Кордецкий, видя, к чему клонится дело, сразу обнял его, заговорил с ним и познакомил с паном Чарнецким. Это знакомство едва не вызвало нового потока красноречия, так как пан мечник хотел достойно приветствовать брата славного киевского каштеляна и уже начал:
— Кого видит мой счастливый взор?..
Но ему не дали докончить: вмешались присутствующие и, прекратив на минуту скучный поток красноречия, отвели его в приорскую келью, где уже был приготовлен легкий ужин. Тут собрались не все гости, только несколько знатнейших, а остальные, как отец подприор и другие, угощались в трапезной, где было проще и для них самих приятней; хотя все они и были шляхтичи, но Замойский и Чарнецкий импонировали им, если не речами, то, по крайней мере, именами.
VII
Как, мечтая о ночлеге, Вейхард стучит в ворота монастыря, но монахи отказывают ему в этом
День восьмого ноября прошел в обычных молитвах и хлопотах по монастырю. Уже не было ни малейшего сомнения, что шведы не минуют Ченстохов, который лежал у них на пути, и не оставят его незанятым; знали также, что нападение неизбежно.
Гонец, прибывший к приору днем раньше, принес вести, что шведы уже на пути к Ченстохову. Письмо, написанное неизвестным другом, объясняло подробно, что Виттемберг поручил занять Ясную-Гору, вероятнее всего, ради монастырского серебра, из которого хотел выбить при помощи готового Казимирового штампа монету для уплаты нанятому им польскому войску. Для занятия монастыря был назначен близкий родственник шведского вождя, генерал-лейтенант Бурхард Миллер; но так как среди шведов не ожидали, чтобы монахи даже подумали о защите, то предварительно из Велюня был выслан передовой отряд во главе с графом Яном-Вейхардом Вжещевичем, чехом по происхождению и католиком, и с Северином Калинским, старостой брацлавским и полковником польским. Они как католики должны были легче проникнуть в монастырь и открыть дорогу для шведов. Вейхард вел с собой около двух тысяч человек и несколько небольших полевых орудий, которые с трудом тащились по осенним, покрытым грязью, дорогам.
Шведы, выступая из Велюня, рассчитывали, предполагая, что об их намерениях не было ничего известно в Ченстохове, ночью подойти к его стенам, напасть, напугать и не дать опомниться; с одной стороны, действовать запугиванием, а с другой — постараться войти в Ясную-Гору под видом приятелей католиков, с помощью обещаний, и потом открыть ворота Миллеру. Что касается несдержанных обещаний, то эти католики рассчитывали все свалить потом на Миллера и, как бы сожалея о печальном случае, легко самим улизнуть.
Но фальшивый расчет обманул шведов, так как седьмого ноября ксендз Кордецкий уже имел подробные сведения не только о силе, какая вышла из Велюня, и намерениях ее вождей, но даже более того, и о часе, когда могут придти шведы в Ченстохов; знал об их передвижении вдоль границ Силезии, об остановке в Кшепицах и о прибытии в Клобуцк.
Монастырь, казалось, спал, огни были погашены, и только на высокой колокольне мерцал огонек, как вечерняя звезда на пасмурном небе. Тьма окутывала гору, обитель и местечко, нигде не было слышно людской речи и не было видно приготовлений: ни часового на стенах, ни стражи вокруг монастыря; казалось, что монахи не ожидали посещения врага. Но внутри все, что жило, было на ногах; приор молился в своей келье, Замойский размещал людей у ворот, на которые было обращено особое внимание, Чарнецкий обходил стены с маленьким фонариком, всюду заглядывая и все высматривая. Было запрещено шуметь, ходить с огнем и даже громко разговаривать. Шляхта, скрывавшаяся внутри монастыря, в которой не нуждались еще, ничего не знала. Густой мрак покрывал окрестности; тишина царила над долинами и холмами, лишь изредка нарушаемая осенним вихрем. Ни звука, ни голоса, но, прислушавшись внимательнее, только подойдя ближе, ухо улавливало то слабое бряцанье доспехов, то шаги одетых в латы воинов, то глухой лязг оружия.
По дороге, которая вела от Клобуцка, размытой сильными дождями, медленно двигался отряд шведского войска, составленный из пехоты и конницы, который тащил за собою каждую минуту вязнувшие в грязи орудия. Во главе отряда ехали Вейхард и Калинский; первый — веселый и насмешливый, так как был полон ожиданий и вытекающих отсюда выгод, другой — слишком опытный придворный и исправный льстец, чтобы не поддерживать веселое настроение своего товарища. Перед ними на как будто прояснившемся небосклоне была видна уже чернеющая гора и высоко поднимавшаяся колокольня, на которой поблескивал свет. Монастырь и стены были погружены в темноту, казалось, что огни были погашены, ворота оставлены без стражи, и в окрестностях не было живой души.
— Посмотрите-ка, пан полковник, — отозвался Вейхард, смеясь и потирая руки, — сегодня еще переночуем в Ченстохове и напьемся старого меда паулинов; нигде не видно никаких приготовлений, тем лучше! Подъедем тихонько, потом внезапно нападем и с шумом и криком захватим ворота и обитель!
— Несомненно! — добавил Калинский. — Разве осмелятся монахи оказать сопротивление рассыпанным по всей Польше войскам Карла-Густава? Этого не может быть! Разве с ума спятят! "Святый Боже не поможе" — должны будут сдаться и
