— Надеюсь, вам не приходилось никому ничего сворачивать.
— О нет, эта неприятная задача возложена на Алберта Филби, хотя не думаю, что он находит ее такой уж неприятной. А я лишь исправно съедаю свою порцию вареной курятины.
— Вполне разделяю ваши чувства, — произнес Дэлглиш. — Я рос в доме сельского священника в Норфолке, и моя мать держала кур. Она-то их любила, да и они ее тоже, а вот мы с отцом считали возню с курицами сплошной докукой. Однако свежие яйца очень любили.
— Знаете, стыдно сказать, и все же я не вижу решительно никакой разницы между этими яйцами и покупными. Уилфред решил, что мы будем питаться только натуральными продуктами. Он презирает большие промышленные фермы, и, конечно, прав. Он бы вообще предпочел ввести в Тойнтон-Грэйнж вегетарианство, но это усложнило бы подбор продуктов для стола. Джулиус тут провел кое-какие расчеты и показал Уилфреду, что эти яйца обходятся нам в два с половиной раза дороже магазинных, даже если не учитывать мой труд. Вышло довольно-таки обескураживающе.
— Значит, Джулиус Корт ведет у вас бухгалтерию? — поинтересовался Дэлглиш.
— О нет! Он не занимается настоящими счетами вроде годового отчета. На это у Уилфреда есть профессиональный бухгалтер. Джулиус просто ловко обращается с цифрами, и, я знаю, Уилфред часто с ним советуется. Впрочем, обычно это не слишком ободряющие советы — мы балансируем на волоске. Наследство отца Бэддли стало настоящим даром небес. Джулиус вообще очень добрый. В прошлом году фургон, на котором мы ехали из порта по возвращении из Лурда, попал в аварию. Нас всех изрядно тряхнуло. Кресла стояли в задней части фургона, и два из них сломались. Сюда послали паническую телефонограмму, хотя на самом деле все оказалось не так уж страшно, как подумал Уилфред в первый момент. Джулиус же сразу поехал в больницу, куда нас отвезли на осмотр, нанял другой фургон и позаботился абсолютно обо всем. А потом купил нам специально оборудованный автобус, так что теперь мы полностью независимы. Деннис с Уилфредом вдвоем могут везти нас до самого Лурда. Джулиус, разумеется, с нами никогда не ездит, зато устраивает настоящий праздник, когда мы возвращаемся из паломничества.
Подобная бескорыстная доброта до странности противоречила тому впечатлению, что успело сложиться у Дэлглиша о Корте даже за столь краткое знакомство. Заинтригованный, он осторожно спросил:
— Прошу прощения, если мои слова покажутся грубыми, а что Джулиус Корт получает от всего этого, ну, из интереса к Тойнтону?
— Знаете, иногда я сама себя об этом спрашиваю. И этот вопрос не кажется невежливым, когда подумаешь о том, сколько всего Тойнтон-Грэйнж от него получает. Он приезжает из Лондона, принося дыхание большого мира. Он нас всех веселит… Однако вы-то хотите поговорить о вашем друге. Давайте соберем яйца и найдем какое-нибудь тихое место.
«О вашем друге». Эти слова, произнесенные тихим голосом, устыдили Дэлглиша. Они с мисс Уиллисон вместе наполнили поилки и собрали яйца. Уиллисон подгребала их деревянной ложкой с ловкостью, порожденной долгой практикой. Правда, удалось найти только восемь штук. Вся процедура, которую здоровый человек мог выполнить за десять минут, оказалась утомительной, долгой и малопродуктивной. Дэлглиш не видел никакого достоинства в работе во имя работы и гадал про себя: что его спутница на самом деле думает по поводу занятия, выдуманного лишь ради того, чтобы подарить ей иллюзию хоть какой-то значимости?
Они вместе вернулись в маленький дворик за домом. Там сидел один Генри Каруардин — книга на коленях, глаза устремлены в сторону невидимого отсюда моря. Мисс Уиллисон бросила на него быстрый обеспокоенный взгляд и словно бы собралась что-то сказать. Однако ничего не произнесла до тех пор, пока они не устроились ярдах в тридцати от безмолвной фигуры: Дэлглиш — на краешке одной из деревянных скамей, а мисс Уиллисон — в своем кресле рядом. Затем она произнесла:
— Никак не привыкну к тому, что живу так близко от моря и не вижу его. Иногда море так отчетливо слышно — вот как сейчас. Мы чуть ли не окружены им, порой даже чувствуем его запах, однако с тем же успехом могли бы обитать за сотни миль от него.
Она говорила тоскливо и вместе с тем без жалобы. Несколько секунд оба молчали. Теперь Дэлглиш и в самом деле отчетливо различал в ветре шум моря, протяжные вздохи прибоя на каменистом пляже. У обитателей Тойнтон-Грэйнж этот вечный рокот наверняка пробуждал томление по дразняще близкому, но недоступному бескрайнему синему горизонту, мчащимся по ветру облакам, белым крыльям, пронизывающим мятущийся воздух. Он вполне понимал, как стремление увидеть море могло перерасти в навязчивую идею. И сказал совершенно сознательно:
— Мистер Холройд устраивал так, чтобы его везли туда, откуда видно море.
Было очень важно заметить реакцию Грейс, и Адам мгновенно понял: для нее это замечание прозвучало хуже, чем случайная бестактность. Она была глубоко потрясена и шокирована. По лицу женщины густой некрасивой волной разлился румянец, быстро сменившийся мертвенной бледностью. На миг Дэлглиш почти пожалел о своих словах. Однако сожаление ушло также быстро, как и появилось. Вот он возвращается, сардонически подумал Дэлглиш, этот профессиональный зуд, стремление докопаться до фактов. А их редко удается добыть просто так, ничем не расплачиваясь, и сколь бы важными или ничего не значащими ни оказывались они в конечном счете, платить обычно приходилось не ему. Мисс Уиллисон снова заговорила, но так тихо, что коммандеру пришлось нагнуться, чтобы разобрать слова.
— Виктору было особенно необходимо выбираться отсюда. Мы это понимали.
— А ведь, должно быть, тяжело толкать даже такое легкое кресло по неровной земле, а потом еще вверх к обрыву.
— У него было собственное кресло, больше и крепче. Кроме того, Виктора вовсе не требовалось толкать наверх. Там есть тропинка, которая, насколько я понимаю, ведет по эту сторону утеса к узкой расщелине. По ней можно выбраться на обрыв. Впрочем, все равно Деннису Лернеру было очень тяжело возить кресло. Дорога занимала около получаса. Но вы же хотели поговорить об отце Бэддли…
— Если вам не слишком трудно. Судя по всему, вы последняя, кто видел его живым. Наверное, он умер почти сразу же, как вы ушли, потому что на следующее утро, когда миссис Хьюсон нашла преподобного, он был еще в облачении. А ведь, полагаю, отец Бэддли снял бы его, приняв исповедь.
Настала короткая пауза — мисс Уиллисон, должно быть, что-то обдумывала.
— Он снял его, как обычно, после того, как дал мне отпущение грехов. Сложил и повесил на ручку кресла.
И снова Дэлглиша охватило ощущение, которое он и не думал испытать вновь, много долгих тоскливых дней томясь в больнице: будоражащий холодок в крови, первое осознание того, что наконец-то сказано нечто по-настоящему важное. И что хотя противник еще не показался на глаза и даже следов его еще не различить, становится ясно: враг есть, он где-то неподалеку. Дэлглиш попытался не выказывать этого внезапного и неуместного сейчас напряжения, однако оно было столь же рефлекторно и непреодолимо, как легкий укол страха.
— Так это значит, — произнес он, — что отец Бэддли снова надел облачение после вашего ухода. Зачем?
Или кто-то еще надел на него епитрахиль… Ладно, эту мысль лучше оставить невысказанной, эта версия может подождать.
Мисс Уиллисон так же тихо промолвила:
— Полагаю, к нему пришел новый кающийся — самое очевидное объяснение.
— А он не надевал облачение для вечерней молитвы?
Дэлглиш попытался припомнить, как поступал в подобных случаях его отец в те редкие дни, когда не служил службу в церкви. Увы, в памяти всплыла лишь детская картинка: они с отцом, загнанные непогодой в хижину на Каирнгорме. Адам наполовину скучающим, наполовину завороженным взглядом наблюдает, как вьется и вихрится снег за окном, а отец — в походных штанах, анораке и вязаной шапке — тихонько читает маленький черный молитвенник. В тот раз отец точно обошелся без епитрахили.
— О нет! — ответила мисс Уиллисон. — Он носил его, только отправляя святые таинства. Кроме того, отец Бэддли уже отслужил вечерню. Он как раз заканчивал, когда я появилась. Я присоединилась к нему в последней молитве.
— Так если кто-то приходил после вас, значит, вы не последняя, кто видел его живым. Вы кому-нибудь об этом говорили, разговаривали о смерти преподобного?
— А надо было? Не думаю. Если тот, кто приходил, ничего не говорит, не мое дело строить догадки. И разумеется, если бы кому-нибудь, кроме вас, пришла мысль о важности этого облачения, догадок и домыслов избежать бы не удалось. Только никто ничего не заметил. Или ничего не сказал. Мы и так слишком много сплетничаем тут, в Тойнтон-Грэйнж, мистер Дэлглиш. Наверное, это неизбежно, однако же не… не слишком морально. Если в тот вечер на исповедь приходил кто-то, кроме меня, это никого не касается — только того человека и отца Бэддли.
