Младший мальчик снова запрыгал, привлекая к себе внимание, собака пронзительно залаяла.
— Я знаю, кто она, дядя Адам. Это новая мама Джемми. Та, которая ему не нужна.
Значит, этот мужчина — брат Серины Лорд, бывший в тюрьме Либби. Ей подумалось, что невозможно найти брата, так мало похожего на свою очаровательную сестру.
Адам Хьюм, положив руку на плечо мальчика, призвал его к молчанию.
— Убийство нравится мне не больше, чем вам, миссис Тайлер. Но у нас война, и если Север в скором времени не урегулирует вопрос, может, юному Эдди, да даже и Темплу через несколько лет придется сражаться. А ведь трудно победить если станешь думать о том, что тот, в кого тебе надо стрелять, не хуже тебя. Может, лучше идти в бой, ненавидя врага, как мятежники ненавидят нас. Это единственный способ стать бойцом.
Лора энергично затрясла головой.
— Сражение — негодный способ урегулировать что-либо. Я считаю, что у Юга тоже есть права.
— Вы говорите, как мятежница. Это так и есть?
— Я ни на чьи стороне. Мой отец был родом с Севера, но он учил меня любить жизнь, а не уничтожать ее понапрасну.
— Во всяком случае, вы запальчивы, — сказал он, окидывая ее оценивающим взглядом, вызвавшим в ней дрожь раздражения. Она быстро отвернулась от него и обратилась к мальчикам:
— Я знаю, вы сыновья миссис Лорд.
Они кивнули, растерявшись от смягчения ее тона. Младший мальчуган потрепал эрделя по голове, назвав его Усачем.
— Почему бы вам обоим не навестить завтра Джемми? — предложила она. — Я уверена, что он вам обрадуется.
Темпл удивился:
— Но завра воскресенье.
— А разве на Стейтен-Айленде не ходят в гости по воскресеньям? — спросила Лора. — У нас дома это было принято.
Оба мальчика отрицательно покачали головами и посмотрели на Адама Хьюма, который коротко ответил за них:
— Только не у Тайлеров.
— Тогда приходите в другой день, — сказала Лора. Она быстро попрощалась и пошла назад по тропинке. Ее встреча с мальчиками Лордов и их дядей огорчила ее и погасила радостное ощущение приключения.
Она вернулась к дому Тайлеров и вошла через парадный вход. Полутемный стылый коридор встретил ее безмолвием, и она вдруг поймала себя на том, что крадется к лестнице на цыпочках. Потом, повинуясь причуде, она приостановилась, держась одной рукой за перила. Она до сих почти не видела дома из-за множества закрытых дверей. Комната напротив библиотеки, должно быть, парадная гостиная; почему бы не заглянуть в нее и не посмотреть, что она собой представляет?
Она тихо открыла дверь и сощурилась от непроницаемой темноты. Там не просто были закрыты ставни, окна были еще и завешаны тяжелыми портьерами, не пропускавшими ни лучика дневного света. Лора вспомнила, что видела свечу на столе в передней и спички рядом с ней. Она быстро сходила за ней. Звук чиркающей спички взорвался в тихом коридоре, но она зажгла свечу и вошла в темную гостиную.
Портьеры были из бархата цвета красного вина, мебель — из темного, прекрасно отполированного ореха. На столе в центре комнаты лежала огромная Библия, вокруг стояли прямые величественные стулья. Лора подняла свечу высоко над головой и прошла к каминной полке над холодным очагом. Со стены над камином на нее смотрел портрет.
Свеча неясно осветила лицо мужчины на картине, и на мгновение ей показалось, что это — портрет Уэйда. Но в очертании полных губ было больше чувственности, даже немного жестокости, и в глазах на портрете совсем не было притягательной приветливости Уэйда. От портрета исходило ощущение крепкой силы и энергии.
Значит, это был портрет отца Уэйда. Трудно было представить себе, что угрюмая старая леди, царившая в дальней гостиной, была женой этого цветущего мужчины, на котором лежала печать веселой жизни.
Лора двинулась дальше по комнате, отметив неудобный черный диван, обитый тканью, со спинкой из орехового дерева, этажерку с кучей фаянсовых безделушек в углу.
От двери раздался шепот, и, оглянувшись, она увидела, что Джемми настойчиво подает ей знаки.
— Что такое? — спросила она.
Он приложил палец к губам и на цыпочках вошел в комнату.
— Ш-ш! Бабушка тебя услышит. Лучше выходи скорее. Лора понизила голос, но не двинулась с места.
— Я просто знакомлюсь с вашим домом, — сказала она ему. — В конце концов, я буду жить здесь и хочу увидеть все.
— В гостиную входить не полагается, — прошептал Джемми. — Бабушка открывает ее только для гостей и по воскресеньям. Завтра мы придем сюда. Но если бабушка поймает тебя сейчас, она рассердится.
— Не вижу, за что, — ласково возразила Лора, оставаясь где была. Потом, не дожидаясь дальнейших возражений, она продолжила: — Это портрет твоего дедушки над камином? Ты помнишь его, Джемми?
Джемми пристально посмотрел на картину и покачал головой.
— Он умер, когда папе было только десять лет. И знаешь что. Его лошадь понесла и сбросила его, когда он слишком много выпил…
В тоне Джемми послышались грустные нотки, и Лора поспешила сменить тему. Однако чувство удивления не покидало ее. Странно, что миссис Тайлер вышла замуж за такого красивого, бесшабашного человека. Правда, вообще трудно было представить себе миссис Тайлер молодой женщиной.
— Разве ты не боишься ее? — удивился Джемми.
— Твою бабушку? А почему я должна бояться?
— Моя мама боялась ее. Иногда мне приходилось защищать маму от бабушки.
— Нет причины бояться, — сказала ему Лора. — Нам надо помнить, что у твоей бабушки в жизни было много неприятностей. — Она бросила взгляд на портрет. — И что она не может свободно передвигаться, как другие. Возможно, мы бы тоже стали раздражительными, если бы нам пришлось сидеть весь день в доме и мы не могли бы выходить на улицу.
— Я думаю, она смогла бы выходить, если бы захотела, — зашептал Джемми, с опаской оглядываясь. — Однажды я слышал, как доктор говорил ей, что у нее ничего такого нет, чего нельзя было бы вылечить при ее силе воли. Но она так рассердилась, что отослала его прочь и с тех пор не желает видеть доктора в доме.
Опять тема была не для обсуждения с Джемми, но его слова вспоминались ей, пока они поднимались вместе по лестнице. Гнетущий, подчиняющий дух Аманды Тайлер почти ощутимо пронизывал весь дом. Может ли быть, чтобы женщина в кресле-каталке была в чем-то сильнее той, которая может ходить самостоятельно? — «Я спрошу об этом отца», — мелькнула мысль, и тут же нахлынула волна всепоглощающей боли от сознания того, что она уже никогда ни о чем не сможет его спросить.
Воскресенье наступило слишком быстро и принесло ощущение натянутости, по сравнению с которой прежняя торжественность казалась почти легкомысленной. Воскресенье, как сразу стало очевидно, было временем для молитв, чтения Библии и более ничего. Весь дом был погружен в темноту, голоса звучали приглушенно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
