Джин, жаркий огонь, мягкое кресло — от этого размаривало, клонило в сон. Она встала, медленно прошлась по комнате и остановилась у книжных полок. Древности Оксфордшира, Традиционная архитектура жилых строений в окрестностях Банбери, Норманская Британия, Гибель ландшафта… Вдруг она поняла, что́ в нем такого, в Джоне, почему он завладел ее мыслями. У Джона был секрет, в который ей не проникнуть. Он знал то, чего не знает почти никто на свете. Щеки у нее горели; она прижала к лицу холодный бокал. Именно в этом дело: у Джона были тайны и она ему завидовала. Потому он и приворожил ее едва ли не с первой минуты их знакомства, но о причине она догадалась только сейчас. Джон и его математика, Джон и его теория игр, Джон и его турбулентность… она никогда ничего в них не поймет, не сможет понять. Она завидовала ему и его тайному знанию, но чувство это, к ее удивлению, было до странности чистым, почти неотличимым от благоговейного преклонения. Он был как дома в некоем мире, закрытом для всех, кроме кучки посвященных. Доступ в него можно получить, если обладаешь необходимыми знаниями, но она знала, что никогда этими знаниями не овладеет. В том-то и была загвоздка. Да, фокусник может совершить нечто необыкновенное, такое, что вы рот раскроете и газам своим не поверите, но вы сможете это повторить, если он поделится своими секретами, если покажет, что и как. Да если бы Джон всю жизнь посвятил тому, чтобы показать мне, что и как, подумала Хоуп, ничего бы не изменилось. Если мозг у тебя не такой, не устроен должным образом, никакие усилия и никакая учеба тебе не помогут. Что же отсюда следует? Чтобы проникнуть в тайный математический мир, где обитал Джон Клиавотер, нужно обладать редким, специфическим даром: особым способом мышления, особым складом ума. Этот дар либо есть, либо нет. Этому способу мышления не научишься, этой способности не купишь.
Хоуп взяла книгу с полки, перелистала страницы, не глядя, продолжая думать о своем, чувствуя, как джин пульсирует у нее в венах. Эта моя зависть, думала она, не похожа на ту, какую испытываешь к человеку, имеющему дар делать что-то конкретное — к художнику, к музыканту, к спортсмену. Если много упражняться и иметь хорошего наставника, то можно, испытывая даже сходные чувства в процессе творчества, в какой-то степени повторить результаты этих талантливых людей: нарисовать картину, сыграть сонату, пробежать милю. Но к Джону и его работе это не приложимо. Обычный, с нормальным интеллектом человек может ценой больших усилий взобраться по древу математического знания, но невысоко. Он неизбежно остановится. Дальнейший подъем требует, полагала она, особых способностей, другого видения, и с ними нужно родиться. Только немногие избранные оказываются на верхних, гибких и ненадежных, открытых всем ветрам ветвях, где тени не закрывают от них слепящего солнечного света.
Хоуп, немного напуганная ясностью своего прозрения, взглянула на книгу, которую держала в руках. Она увидела неф, колонны трансепта, витраж, древние своды. Она улыбнулась: она завидовала и Мередит тоже, но зависть эта была более земного свойства. Мередит обладала некими специальными знаниями. Она владела терминологией, все знала о старинных зданиях, о том, как называется каждый элемент постройки. Она знала, что такое клинчатый кирпич, чем различаются романский и тосканский варианты дорического ордера, где в алтарной части находится пределла[4], что хранится в табернакле[5], и употребляла такие слова, как модульон[6] и слезник[7], точно и уверенно. Но в конце концов, подумала Хоуп, в этом отношении я не хуже. Я знаю, в чем разница между пастбищем и лугом, могу отличить иву белую от ивы ломкой, я знаю, какой цветок называется Litospermum purpureocaeruleum. Ценой времени и усилий я могла бы овладеть ее знаниями, а она — моими. А мир Джона и знания Джона есть нечто высшее и недостижимое.
Она прошла в кухню, словно очистившись благодаря строгости своего анализа и непреложности выводов, на которые ее вдохновили джин с тоником. В центре соснового стола благоухал жареный цыпленок. Мередит откидывала на дуршлаг овощи. Хоуп решила не смотреть, в каком состоянии плита. Одна из нескольких живших в доме кошек вскочила на стол и, осторожно пробираясь между плетеными салфетками, приборами и кухонными ножами, подошла к цыпленку, которого понюхала и, как показалось Хоуп, лизнула.
— Брысь, нельзя, — спокойно сказала Мередит, ставя миску с брюссельской капустой на стол и не делая больше никаких попыток согнать животное. — Это наша еда, паршивка. — Она взялась за спинку своего стула.
— Садись, Хоуп, — сказала она. — И встряхнись ты, бога ради. Ты выглядишь — краше в гроб кладут.
ДИВЕРГЕНТНЫЙ СИНДРОМ
Я подолгу брожу вдоль берега, думая о своем прошлом и о своей жизни. Пока все у меня выстраивается, не так ли? Надеюсь, на этот счет сумеете себе составить мнение вы, может быть, сумею и я. Работа у меня легкая, я с ней быстро справляюсь. У меня остается много времени для воспоминаний.
Я вспоминаю обрывки наших разговоров с Джоном Клиавотером. Когда он работал над турбулентностью, он говорил мне, что добился таких хороших результатов, поскольку сумел по-новому подойти к предмету. Раньше, говорил он, люди пытались исследовать турбулентность, выписывая бессчетные и все более сложные дифференциальные уравнения для движения потока жидкости. Чем более сложными и запутанными становились уравнения, тем хуже прослеживалась их связь с основным явлением. Джон говорил, что он исходит только из формы завихрений. Он решил рассматривать формы турбулентности и сразу же стал лучше понимать явление.
В это время в его разговорах то и дело упоминались дивергентные синдромы. Он объяснял мне, что это — как варианты непредсказуемого поведения. Турбулентность всегда связана с дивергентным синдромом. То, что, на ваш взгляд, должно быть положительным, становится отрицательным. То, что вы считаете постоянным на всей области определения системы, становится финитным[8]. То, что Вы воспринимали как безусловно верное, внезапно утрачивает силу. Это и есть дивергентные синдромы.
Такие варианты непредсказуемого поведения, объяснял Джон, наводят ужас на математиков, особенно на математиков старой школы. Но теперь многие начинают понимать, что неправильно закрывать глаза на дивергентные синдромы или от них шарахаться: напротив, следует попытаться объяснить их, прибегнув для этого к новым методам мышления. И то, что прежде казалось нелепым или не лезущим ни в какие ворота, может стать вполне поддающимся исследованию.
Прохаживаясь вдоль берега, я вспоминаю все дивергентные синдромы в своей жизни и спрашиваю себя, где и когда нужно было прибегнуть к новым методам мышления. Применительно к прошлому у меня все получается, задний ум не подводит, но, думаю, что в моменты кризиса мыслить по-новому не так просто.
От деревни Сангви, где жил Джоао, начиналось гудронированное шоссе. Я свернула на него, услышала, как мой пустой прицеп ударился о бордюр, и мысленно приготовилась к долгой поездке в город. Обычно на нее уходило часа четыре или пять, но это если по пути не случалось никаких чрезвычайных происшествий, если мосты были в приличном состоянии, если вас не задерживали подолгу на бессчетных армейских кордонах и вы не попадали в хвост колонны, возвращавшееся после доставки провианта тем, кто воевал на севере.
Мне эта поездка скорее доставляла удовольствие, она была у меня уже четвертой, и каждый раз я смаковала чувство освобождения, как в школе после окончания четверти. Свернув у Сангви с латеритной грунтовой дороги на покрытое выбоинами, крошащееся покрытие шоссе, я словно перешла границу, разделяющую два состояния духа. Гроссо Арборе остался позади, я на несколько дней обрела независимость. И в какой-то мере — одиночество: двое кухонных рабочих, Мартим и Вемба, расположились сзади, на стопках пустых мешков. Я, как и в прошлые разы, предложила им сесть спереди, но они держались особняком и предпочли ехать в кузове.
Прямая дорога шла по сухой, покрытой кустарниками и островками разнородного леса равнине, которая простиралась на двести миль к югу, от окруженного холмами нагорья у меня за спиной до океана. Было еще совсем рано, солнце только начинало разгонять утренний туман. Я знала, что время распределится по знакомой схеме. Первый день я потрачу на то, чтобы добраться до города. Переночую в отеле «Аэропорт». Весь следующий день будет состоять из нервотрепки: придется побывать в банке, в универмаге и у многих торговцев, поставляющих для экспедиции продукты и предметы первой необходимости, а также пополняющих с черного рынка нашу аптечку. Иногда возникала необходимость посетить мастерские и гаражи, чтобы починить приборы или раздобыть запчасти, на это мог уйти дополнительно день или два. Но на этот раз я ехала только за провизией. Завтра мне предстоит долгий день, посвященный покупкам. Потом я проведу еще одну ночь в отеле и с утра отправлюсь обратно, причем этот конец займет куда больше времени, поскольку и «лендровер», и прицеп будут сильно нагружены. Средняя скорость — не больше тридцати миль в час.
