— С вашего позволения, мадонна, — вкрадчиво-льстиво отозвался я, — я бы с удовольствием составил вам компанию.
Мои слова, видимо, уязвили ее; вполне вероятно, что она услышала в них упрек за ее изменившееся отношение ко мне. Наши взгляды встретились, и ее ответ прозвучал жестко и безжалостно:
— Что ж, если нам по пути, ничего не поделаешь, но я бы хотела, чтобы ты держался подальше от моего эскорта, Боккадоро.
Никогда еще со времени нашей встречи я не был так близок к тому, чтобы повернуться и уйти, предоставив упрямицу Провидению. Как только она могла разговаривать со мной в таком тоне! Мне, однако, удалось невероятным усилием воли сохранить спокойствие, и только побледневшее лицо могло выдать мои чувства. Она же, видимо осознав всю неуместность сказанного, покраснела и потупила взор. Есть люди, для которых нет ничего более странного, чем сделать подобное открытие в самих себе, и она, скорее всего, принадлежала к их числу; словно желая стряхнуть с себя овладевшее ею смущение, она топнула ногой и повернулась к хозяину гостиницы с вопросом, почему до сих пор не готовы лошади.
— Они уже у дверей, мадонна, — ответил он, склонившись в поклоне, — и эскорт ждет вас.
Она резко встала и пошла к выходу из общей комнаты.
— Пошевеливайся, Боккадоро, если хочешь ехать с нами, — на ходу бросила она через плечо.
— Сию минуту, мадонна, — поспешно отозвался я. — Вот только заплачу по счету.
Полуобернувшись, она замерла на пороге, и я заметил, как дрогнули уголки ее рта.
— Ты считаешь, сколько я должна тебе? — вполголоса произнесла она.
— Да, мадонна, считаю, — угрюмо ответил я и подумал, что я буду не я, если ее долг не вырастет до небес прежде, чем мы достигнем Пезаро, и расплачиваться мне придется уже не золотыми монетами, а своей жизнью. Эта мысль мне даже понравилась: быть может, увидев мое неподвижное и застывшее тело, она наконец поймет, на какие жертвы я шел ради нее.
Мы выехали в сторону Пезаро, и мне с самого начала не понравилось, в каком порядке двигался эскорт. Мадонна Паола возглавляла нашу кавалькаду, а двое головорезов пристроились по бокам так, что головы их лошадей находились на уровне ее седла. Третий же, мессер Стефано, тот самый, что предложил мадонне Паоле свои услуги, трусил в нескольких шагах позади меня и пытался завязать разговор, — очевидно, для того, чтобы убаюкать мои подозрения. Но не зря пословица гласит: кто предостережен, тот вооружен. Я не побоялся бы добавить к ней, что лучшим из всех предостережений является наша врожденная подозрительность, поскольку мы можем оставить без внимания советы друзей, но редко не доверяем самим себе.
Так что пока словоохотливый мессер Стефано развлекал меня приятной беседой — не зная моего настоящего имени, он обращался ко мне не иначе, как «мессер Шут», — я лишь крепче сжимал под плащом рукоятку длинного кинжала, готовый в любой момент воспользоваться им, и вниманию, с которым я следил за происходящим, позавидовал бы сам Аргус[42]. Тем временем я дал волю языку и отвечал мессеру Стефано в таком тоне, который, несомненно, пришелся по вкусу этому негодяю — упокой, Господи, его грешную душу! — и своей болтовней сумел достичь того, чего не удалось ему: усыпил его бдительность.
Впрочем, мне не пришлось долго утруждать себя. Всадник, ехавший справа от мадонны Паолы, обернулся и высоко поднял руку, словно приглашая мессера Стефано присоединиться к ним. В этот момент я взахлеб излагал крайне занимательный парадокс мессера Саккетти и, разумеется, сделал вид, что не обратил внимания на поданный ему знак. Однако, исподтишка наблюдая за действиями моего слушателя, я увидел, как его правая рука украдкой скользнула за спину, где у него, наверное, был спрятан кинжал. Но я не стал спешить: излишняя торопливость имела бы фатальные последствия. Как ни в чем не бывало, я продолжал свой рассказ; вскоре его правая рука так же медленно вернулась в исходное положение, но я успел заметить холодный блеск стали и понял, что мои подозрения полностью подтвердились. Святый Боже! Ну и трус же он был, этот мессер Стефано, если, несмотря на свои внушительные габариты, соблюдал такие предосторожности, собираясь зарезать безобидного и беззащитного шута.
— …Но затем Саккетти поясняет свою точку зрения, — убаюкивающе журчал мой голос, — и она становится столь же очевидной и убедительной, как вот это.
Произнося последние слова, я резко повернулся в седле и по самую рукоятку вонзил кинжал ему в бок, так что он не успел даже замахнуться своим оружием. Мессер Стефано покачнулся в седле, и из его глотки вырвалось короткое восклицание, негромкое и неразборчивое, более напоминавшее предсмертный хрип. Затем он рухнул вниз и остался лежать на заснеженной дороге, широко раскинув руки, словно огромное черное распятие. В ту же секунду мадонна Паола пронзительно вскрикнула. Я немедленно пришпорил своего мула и во весь опор помчался вслед за ней. Хорошо еще, что злодеи не восприняли меня всерьез; они, конечно же, слышали глухой звук падения тела и топот приближавшихся копыт за спиной, но никто из них, ни на секунду не усомнившись в том, что это скачет мессер Стефано, даже не обернулся.
Я поцеловал на счастье лезвие кинжала и со всего размаха ударил им в спину малого, который находился справа от мадонны Паолы. Он вскрикнул и упал сначала вперед, на холку лошади, а затем сполз на землю, зацепившись, однако, ногой за стремя.
Его лошадь испуганно заржала и, припустив галопом, утащила его за собой. До сих пор мне все удавалось на удивление легко, и я подумал, что если последний из противников, устрашенный моей доблестью, решит спастись бегством, то я выйду из схватки без единой царапины, словно победоносный Марс. Но третий бандит оказался не робкого десятка. Не теряя времени, он развернул свою лошадь и с яростным ревом устремился на меня, на ходу вытаскивая свой меч.
— Скачите, мадонна! — закричал я. — Я догоню вас.
Услышав мои слова, негодяй зловеще рассмеялся, и я непроизвольно содрогнулся, услышав его смех. Но не только это заставило меня усомниться в исполнимости своего обещания. Как только бандит отпустил мадонну Паолу, она тут же пришпорила свою лошадь, тем самым освободив ему направление атаки. Вдобавок я тоже совершил ошибку, которая едва не стоила мне жизни. Вместо того чтобы самому атаковать своего противника, не успевшего еще как следует приготовиться к нападению, я остановился и попытался намотать плащ на свою левую руку, рассчитывая воспользоваться ею вместо щита. Уж лучше бы я рискнул своей рукой! Я не успел и наполовину закончить начатое, как устремившийся на меня меч голубовато сверкнул в свете луны. Изо всех сил сжав мула коленями, я попытался защититься левой рукой, одновременно занося правую, с кинжалом, для ответного удара. Мне удалось отвести нацеленный мне в сердце смертельный выпад, но запутавшиеся полы плаща помешали мне как следует парировать его, и лезвие меча вонзилось мне в плечо. Я почувствовал леденящий холод, тут же сменившийся обжигающей болью, и с ужасом понял, что ранен. Но в следующее мгновение я увидел его искаженное яростью лицо совсем близко от себя и воткнул кинжал ему в грудь чуть пониже горла. Его атакующий порыв был столь стремителен, что я не смог удержаться в седле, и мы с ним свалились под самые копыта наших лошадей. На секунду перед моими глазами возник целый лес конских ног, которые двигались словно сами по себе, затем что-то сильно ударило меня по голове, и я потерял сознание. Бесчувственный шут! Можно ли представить себе создание никчемнее или зрелище прискорбнее?
