Остужев-старший не раз говорил: долгое прощание — лишние слезы. Так случилось и на этот раз. Байсаков, науськанный Александром, с важным видом сообщил о высокой срочности их поручения, и они покинули имение уже на следующий день. Еще в самом начале пути на юг — а именно туда, навстречу наступающей весне лежал путь, Остужев почувствовал сильное облегчение. Пусть призрак умирающей Джины никогда его не оставит, но события, непременно случающиеся во время пути, отвлекут от прошлого, и дышать станет чуточку легче. Байсаков, развалившись в санях, пел песни, а Александр припоминал все, что он так старался забыть. Предметы, их свойства, людей, окружавших предметы, и, конечно, языки, на которых эти люди говорят.
К счастью, способность легко учиться и крепко запоминать выученное осталась с ним.
Шли дни, менялись города. Лишь на день, задержавшись в Москве, где Байсаков передал сумрачному незнакомцу какие-то бумаги от Аракчеева, вскоре они прибыли в Киев. Здесь Остужева, да и Байсакова тоже ждал изрядный сюрприз. Прибыв по известному Ивану адресу и назвав пароль, путники оказались лицом к лицу с самим фельдмаршалом Александром Васильевичем Суворовым. Пребывавший в императорской опале граф Рымникский, живая легенда русской армии, не уделил много времени прибывшим, лишь наскоро просмотрел привезенное письмо и тут же отдал его другому полководцу: Голенищеву-Кутузову. Оба они, насколько понимал Остужев, находились в Киеве инкогнито. Первый тайно прибыл из имения, хотя по слухам собирался уйти в монастырь, второй — из Санкт-Петербурга, где был на хорошем счету у Павла I. Случись их встрече раскрыться — ничего хорошего обоим это не сулило. Но Кутузов служил с Суворовым еще, когда тот был всего лишь полковником, и уже тогда, надо полагать, оба вступили на опасный путь охотников за предметами.
— Видел, какие глаза у фельдмаршала? — успел шепнуть Иван Александру, чтобы блеснуть осведомленностью. — Мне в столице один человек шепнул, что у него Кот! Будущее, говорит, ему видно! Только недалеко.
Остужев не очень понял сказанное, но времени на уточнения не было. Генерал Голенищев-Кутузов, подозрительно поглядывая на них левым глазом, и потирая, правый, косящий после тяжелой раны, задал Байсакову несколько ничего не значащих вопросов о здоровье Аракчеева. Потом, будто скупясь и сомневаясь, позвал офицера и приказал выдать путникам денег, экипаж и пару людей в сопровождение до Крыма.
— Вы направляетесь в личное подчинение адмирала Ушакова, командующего портом и Севастопольской эскадрой! — уточнил генерал. — Севастополь нашим императором Павлом с чего-то вдруг переименован в Ахтиар, но, надеюсь, вы не заблудитесь. Вам следует передать для адмирала вот это письмо, а также при встрече назвать пароль: «Сфинкс не любит холода». Все понятно?
Несмотря на то, что старшим в поездке был, или старался им быть, Иван, Голенищев-Кутузов смотрел на Александра. Тот коротко поклонился.
— Да, я запомнил.
— Тогда в путь! И помните две вещи: ваша поездка абсолютно секретна и времени нельзя терять ни минуты!
Уже в санях Остужев тихо спросил Байсакова:
— Выходит, император ничего не знает о деятельности Аракчеева? Как-то это смахивает на заговор. За такое и повесить могут, Ваня.
— Да император у нас. — Байсаков замялся. — В общем, не доверяют они Павлу. В Петербурге говорят, армию он портит. Только что нам император, Саша? Скоро за границу! Как думаешь: во Францию поедем?
— Сомневаюсь, — задумчиво ответил Остужев. — Сильно сомневаюсь.
Глава третья
Хитрый план, шпион и случайность
Все шло по плану. Наполеон успел привыкнуть к этому, и даже не радовался, сохраняя рассудок спокойным. Эскадра с почти двадцатью пятью тысячами человек, орудиями, боеприпасами, лошадьми и провиантом благополучно достигла Мальты. Орден мальтийских рыцарей, этот смешной пережиток далекого прошлого, попытался выдвигать условия, даже сопротивляться, но после короткой бомбардировки Ла-Валетты, конечно же, капитулировал. Генералу особенно было приятно, что номинальным главой ордена был император Павел I. Невеселая история, связанная с Остужевым, оставила шрам в душе Наполеона. Это было странно: чертов русский исчез и, скорее всего, мертв, но что-то будто подсказывало — нет, жив, и состоится новая встреча. Так или иначе, эскадра пополнила запасы пресной воды и двинулась дальше, на восток.
— Считанные дни, и Нельсон будет знать, куда мы направляемся! — нервничал де Брюи. — Стоило взять больше транспортников с водой, чтобы вообще не приставать к берегу. Лучше бы оставили во Франции всех этих ученых.
— Ученые могут пригодиться, — Бонапарт спокойно читал. Он взял с собой целую груду книг о Египте — все, что смог найти, но не успел прочесть до отплытия. — А Нельсон все равно узнает, что в Гибралтаре нас ловить бесполезно, рано или поздно.
— Да уж лучше бы поздно! — пробурчал адмирал.
Бонапарт подмигнул Имаду, тихо сидевшему в уголке каюты с неизменной чашкой. Араб слабо улыбнулся в ответ. Его мучила морская болезнь, но генерал предполагал, что на самом деле есть и иные причины для беспокойства суфия. Скорее всего, он не слишком-то доверял смелому плану Наполеона, и страх адмирала передался ему. Между тем адмирал трусил отчаянно, и Наполеону оставалось только вздыхать: если уж де Брюи сам себя считает таким слабым моряком, то у Нельсона и правда все шансы.
— Но почему вы его так боитесь? По всем расчетам, эскадра Нельсона куда слабее нашей.
— Да, но у нас много транспортов! Это как стадо овец, которых должны защищать овчарки. А Нельсон придет с волками, и инициатива будет за ним.
— На вас не угодишь, де Брюи! — рассмеялся Бонапарт. — То мало транспортов, то много!
— У Нельсона почти не будет транспортов! У него развязаны руки, и он будет вести бой свободно. А я, по вашей милости, вынужден думать о «стаде».
Адмирал вышел, не прощаясь. В дверях с ним едва не столкнулся Колиньи.
— Вы очень вовремя появились! — Бонапарт на минуту оторвался от книги. — Догоните нашего нервного де Брюи, и скажите ему, наконец, что отплывать надо немедленно после того, как корабли наполнят баки. Никакой паузы, пауза может все погубить. А вы что-то хотели мне сообщить?
— Какое-то суденышко ночью покинуло остров. Думаю, английские шпионы.
— И пусть! — Бонапарт, уверенный в успехе предприятия, весело взмахнул рукой. — Так и должно было случиться.
— Да, но меня что-то тревожит. — Колиньи помялся и решился. — Тут, на флагмане, матросы, вроде как, видели девушку. Но поймать никак не смогли — исчезала, как привидение. Глупость и матросские сказки, я понимаю. Только меня это тревожило, я искал. И нашел платок. Женский платок тонкой работы. Я оставил его как приманку, приготовил засаду. Но платок исчез бесследно, а теперь еще до меня дошло, что мальтийцы видели девушку, покидающую корабль.
— Вы как-то можете это объяснить, или просто пересказываете мне «матросские сказки», как вы правильно сказали?
— Не знаю. Игра наша очень опасна. Бывают удивительные люди. Пожалуй, я рад, что если девушка была, то уже покинула нас. Пойду, догоню адмирала.
Наполеон привык доверять Пчеле. Она стала частью его самого, самой лучшей и самой любимой частью. Мысли о том, что без предмета он, быть может, самый простой и заурядный человек, давно перестали его тревожить. Другое дело — Лев. Вот тут самолюбие иногда кусалось, и кусалось больно: смог бы он выиграть все эти великолепные битвы, если бы солдаты не верили всей душой каждому его распоряжению, не шли в бой с уверенностью в победе, в непогрешимости своего командующего? От этих размышлений, незаметно захватывавших его разум, портилось настроение на весь день, Наполеон становился раздражительным и вспыльчивым. И теперь знал, почему. Проклятые предметы требовали платы за свое использование! Они медленно, но верно убивали его. После того, как Имад и Колиньи рассказали ему об этих свойствах фигурок, генерал увидел подлинную картину происходившего с ним все эти годы. Одну Пчелу он еще мог выдержать, здоровье позволяло. Но и Лев, и Кролик, которого он часто надевал для забавы. Появился кашель по утрам, кололо в правом подреберье. Не за легендарным «Предметом предметов» вел Наполеон армию, а за Саламандрой, дающей и здоровье, и бессмертие. Несмотря на всю свою недоверчивость и скептицизм, в существование этого предмета он почти поверил. Все доказательства были налицо, не хватало только одного: живой Джины Бочетти.
Плавание продолжалось. Погода, которая была так важна для морских путешествий, благоволила эскадре, а больше ничто не могло помешать планам генерала. Приняв по утрам отчет о произошедших событиях от адмирала, Наполеон закрывался в каюте, откладывал в сторону все предметы и читал. Но раздражительность это не унимало: без Пчелы он намного хуже запоминал прочитанное, быстрее уставал. Раз за разом, отпустив пару корсиканских ругательств, он сдавался и возвращал злое насекомое на место, за пазуху. И как только предмет касался груди, все неприятности казались мелкими, а сердце наполняла могучая сила. Хотелось больше узнать, больше успеть, и тогда Наполеон читал ночи напролет, раскрывая перед собой древнюю и страшную историю страны фараонов. Порой он лежал до утра с закрытыми глазами, но не спал, а «переводил» прочитанное на язык, который открыли ему предметы. Перевод давался с трудом — было в правителях Древнего Египта нечто, что не могли дать им ни Пчела, ни даже Лев. Напротив, Львом они явно не обладали, хватало проигранных битв. Что же тогда было у них? Неужели таинственный «Предмет предметов», которого не видел даже Имад, посвященный во все тайны хранителей фигурки?
