«Князь», ответив негромкой и короткой фразой, замер, скрестив руки на груди. Разбойник в алой рубахе с минуту что–то выкрикивал, затем взвел курок револьвера и, судя по повелительной интонации, отдал какое–то приказание. «Князь» медленно снял с себя кобуру с маузером и бросил ее на траву в трех шагах перед собой. Его противник довольно рассмеялся и вновь что–то приказал.
Бородач в богатой одежде, не меняя позы, отрицательно мотнул головой. Прохожий, наблюдавший за всей этой сценой со стороны, отчетливо понял, что обезоруженный горец пристально следит за человеком в рубахе, шагнувшим вперед за его маузером.
Глядя на эту сцену, невольный свидетель в очередной раз вздохнул и тихо пробормотал:
— Абраги*(грузинский вариант слова абрек) сошлись да видно чего–то не поделили. Ничем хорошим это все не закончится, причем для меня — в любом случае. Поэтому позвольте–ка мне ретироваться, а не изображать из себя мушкетера.
Приняв решение, странник уцепился за ветку и, намереваясь отпрыгнуть в сторону, качнулся вперед. Вот только замыслам его сбыться не довелось: не желая выступать в роли романтического героя, путник угодил в амплуа героя трагикомического.
Стоило владельцу канотье ухватиться рукою за прочную на вид ветку, как та самым предательским образом переломилась пополам. Путник рухнул на самый гребень склона и попытался балансировать на его краю, но вновь без толку. Не желая выпускать добычу из своих цепких когтей, неудача подсунула под ногу человека камень, обвалившийся под его весом. Падение свершилось по всем правилам дурной оперетты — с шумом, треском, клубами пыли и неразборчивыми ругательствами.
Рассадив о камни локти, путешественник скатился с обрыва, сбил с ног горца в бурке и придавил его своим весом.
Появление на сцене нового персонажа разом переписало весь сценарий творившегося там действа и «князь» немедля воспользовался ситуацией. Одним прыжком он настиг абрага в алой рубахе, одновременно вынув из ножен кинжал. Соединив эти два движения, он единственным взмахом располосовал горло противника. Тот выронил свое оружие, схватился обеими руками за горло, однако остановить кровь не смог и она продолжала хлестать неслабыми фонтанчиками сквозь пальцы.
Его товарищ с винтовкой что–то громко крикнул. Горец–одиночка тут же метнул в его сторону кинжал, пытаясь не столько попасть во врага, сколько заставить его отшатнуться, — и его расчет оказался верным. Едва бандит с винтовкой отшатнулся от летящего в его сторону клинка, как «князь» упав на одно колено, подобрал с земли чужой револьвер и, не поднимаясь на ноги, выстрелил. Одного выстрела оказалось достаточно: попавшая в грудь противника с расстояния в несколько метров револьверная пуля отбросила его прямо в ручей, и в воде вниз по течению протянулась красная полоса.
Горец в черной чохе стремительно кинулся в сторону последнего из своих противников. И хотя тот не выпустил из рук оружия, никакого вмешательства не потребовалось: разбойник в бурке не шевелился. Видимо, само по себе падение оказалось неудачным, и, в сочетании с массой упавшего на него тела, все эти напасти напрочь выбило из горемыки дух.
Тем временем путешественник, кряхтя и охая, пытаясь подняться с земли. Победитель, не сводя с него револьвера, присел на корточки, выдернул винтовку из рук покойного врага, после чего встал и, не спуская взгляда ни с неожиданного спасителя, ни с жертвы его падения, пошел к лежащей на земле кобуре.
Путник встал на ноги, проводил взглядом ловкого абрага, после чего, не в силах стоять на ногах, рухнул на колени. Так он наблюдал, как горец осматривает трупы и собирает свои вещи с земли. Бежать он не пытался, да и вообще, судя по его отсутствующему виду, он не до конца понимал, на каком свете находится.
Минут через десять абраг сложил на бурку убитого все свои трофеи, подошел к невольному спасителю и что–то сказал по–грузински. Тот, показывая, что не понимает, о чем идет речь, замотал головой. «Князь» понимающе кивнул, видимо, подбирая нужные слова, помолчал несколько секунд, а потом протянул путешественнику руку.
— Спасибо тебе, добрый человек. Ты мне жизнь спас. Не только жизнь — честь мою спас. Нельзя мне умирать пока мой кровник живой. А если я живой — значит, кровник мой мертвый будет. Будь мне другом. Братом мне будь. Меня зовут Дато Туташхиа.
– А меня… – начал его невольный собеседник – и в замешательстве умолк. В его голове разом возникло несколько имен. Не понимая, какое же из них принадлежит ему, путник испуганно вздрогнул: он и в самом деле толком не помнил, кто он такой и как его зовут. Молодой человек инстинктивно попытался уцепиться за какое–нибудь воспоминание – но те рвались, как гнилые веревки. Странник зажмурился: перед глазами суматошной метелью неясных образов и видений мелькнула смутно знакомая картина: шаткая металлическая ограда под ногами, звезды над головой, какая–то странная музыка, которая бесит, просто до исступления доводит, но и зовет. Шаг – и падение… Нить оборвалась. Почти тотчас же удалось уцепиться за другую, но тоже очень зримую: на несколько мгновений перед глазами мелькнула виденье тюремной решетки и неправдоподобно яркого кусочка неба, а в голове отчетливо прозвучал грозный бас старшего тюремного надзирателя одесского тюремного замка. Уж эту–то фамилию нипочем не забыть!.. Вот только причем здесь надзиратель? Вопрос так и остался без ответа.
Недовольный затянувшимся молчанием, горец нахмурил брови и взглянул на собеседника с какой–то сострадательной подозрительностью, да так, что незадачливый путник, боясь потерять и то малое, что пока ему доступно, поспешно выдохнул:
– Троцкий…
– А имя? – мягко улыбнулся Туташхиа, даже не подозревая, что невинным вопросом вновь поверг товарища в замешательство. – Не бывает мужчины без имени.
– Знаете, Дато, я, наверное, когда падал, головой ударился, вот и забыл, как меня кличут…
– Кличут — собак, а джигита – зовут. Если ты не помнишь, как тебя нарекли твои родители, я сам дам тебе имя, – решительно проговорил Туташхиа и ненадолго задумался. – Ты с голыми руками бросился один на троих, как отважный лев. Я буду звать тебя Львом.
– Ну, Лев так Лев, – охотно согласился новонареченный. Ему было над чем поразмыслить кроме имени, и каждая последующая мысль была страшнее предыдущей. И все они сходились в одной точке: он никак не мог сообразить, кто он такой. Воспоминания превратились в клубки змей – жалили при каждой попытке вытащить на свет Божий хоть одну дельную мыслишку. Ясно было только одно: воспоминания эти не могут принадлежать одному человеку. И от этого стало по–настоящему страшно. А от понимания, что не знает как поступить, как сжиться с осознанием этого факта – вдвойне.
– Я смотрю на тебя, брат, и вижу, что у тебя и самого не все хорошо, – проницательно заметил абрек и продолжил свою речь, преисполненную горделивым – кстати, совершенно искренним – пафосом: – Если у тебя беда – скажи, какая, я помогу. Денег нет – я дам тебе денег. Скажешь: отдай винтовку – отдам винтовку! Скажешь: отдай коня! Я тебе коня…
— «Ха! Нехорошо у меня! Да хреново у меня в превосходной степени! Где абреку разобраться, если я и сам понять не могу, что со мной творится!» – с тоской, перетекающей в черную меланхолию, подумал тот, кого теперь звали Львом.
Прерывая его внутренние стенания, вдруг настойчиво заурчал голодный желудок и парень неожиданно для самого себя, жалобно протянул:
– А пожрать, у тебя ничего нет? Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не держал.
Сначала сказал, а потом сообразил, что в этом оба сидящих в его сознании человека единодушны.
Понимающе кивнув головой, Туташхиа развернулся, сделал несколько быстрых, но в то же время на удивление плавных шагов и бесшумно исчез в зарослях. Через несколько минут он вернулся на поляну, ведя с собой коня. Остановившись, абрек отвязал от задней луки седла бурку и переметную суму, раскинул накидку на земле и, выложив на нее кожаную флягу и несколько лепешек, подозвал нового знакомого.
— Я, конечно, очень извиняюсь, — еле слышно пробормотал Троцкий, нервно оглядываясь на валяющиеся неподалеку трупы, — но не могли бы вы объяснить, что же здесь произошло?
Однако пустой живот вновь громко напомнил о терзающем его голоде, и молодой человек, так и не дождавшись ответа, быстро схватил лепешку.
— Это люди Гогуа Чантурия, он хотел Нодари Цхададзе подарок на именины сделать, — равнодушно пожал плечами Туташхиа. — Я сюда на встречу с одним человеком приехал, а встретил этих шакалов.
— Я чего–то не понял, а причем здесь бандиты, подарки на именины и вы? — Троцкий от удивления на время забыл собственные страхи и даже привстал с бурки. — Я так понял, они вас убить хотели.
Абрек уже с интересом взглянул на товарища, и пока тот сосредоточенно жевал, принялся объяснять:
