– Нет, уздечки нет, русский взял, потом, наверно, выкинул… еще на лапазе посуда не так лежит… продукты украли, табак… следы на снегу…
– Следы?! Какие могут быть после четырех месяцев следы?!
– Ну, точно глупый! – рассердился Оюн. – Смотреть надо, куда вор идти хотел. Вор следы путать бутет, по-разному ходить. Тоф на олене опязательно поедет туда, где олени по горам ходят, чтобы следов много было. Русский без оленя на лышах пойдет по хребту, чтобы ветер след кушал, а потом уйдет вниз, где много снег падай. Я на лапазе понял, что сополь русский взял, стал смотреть, куда вор по хребту пойдет. Там два хребта: один смотрит, где солнце встает, другой, где солнце садится. Где солнце встает, там тофалары живут: зачем туда идти? Я пашел, где солнце садится, стал смотреть, где русский мог лучше вниз, к реке уйти… нашел! Русский на лышах катился, патом думай, Оюн не найдет, стал костер делать. Однако я костер нашел!
– Костер?! А костер-то как нашел под снегом?
Оюн посмотрел на Погорельцевых, как на детей малых, покачал головой: что с такими делать? Ничего не понимают!
Фома постарался, подлил тофалару медовухи для лучшего разговора. Все подождали, когда тот выпьет. Наконец-то Оюн продолжил:
– Найти, где костер был под снегом, мошно. Смотри, где ветер не дует, где ручей близко, где сухое терево смола есть. Там и костер путет.
– Ты нашел такое место?! – Лука Власович вытер пот на лбу, взмок от нетерпения.
– Нашел!.. – с удовольствием посмотрел на своих друзей охотник и немного выпил из своей кружки. – Там, пальсой кедр был, старый, сухой. Смолы много! Русский смолу рубил, костер зажигай.
– Почему ты думаешь, что это тот же русский кедр тесал, а может, это кто другой был? – спросил Фома Лукич.
– Ты, однако, Фомка, опять молодой олень! – развел ладони Оюн, шумно вздохнул и стал объяснять: – Только русские смолу топором стругают. Тофа маненько ножом ковыряй, хватит! Другим оставляй надо. Русский всегда много готовит дров, пальшой костер делает. Тоф маленький костер делай, зачем пальшой? Пальшой шарко шипко! Котелок на маленький огонь быстрее закипай, надо думать, как котелок весить на огонь…
Молчат Погорельцевы, слушают Оюна, что скажет дальше. Очень уж интересно, как это все ему легко дается разгадывать следы давно минувших дней. Между тем тофалар совсем захмелел, язык развязался, на сына покрикивает, учит, как надо чум ставить, да оленей привязывать. Тот косо смотрит на отца, но перечить не смеет, почитает старших. Потом догадались Погорельцевы, что Тулюш на табакерку отца смотрит, курить хочет, но спросить не смеет, ждет, когда последний спать ляжет, чтобы использовать его кисет по назначению.
Фома Лукич протянул Тулюшу табак в мешочке: ничего не сделаешь, он и без него курить будет. Тулюш схватил табак, поблагодарил Фому, тут же вытащил из-за пазухи свою, новую, сделанную своими руками и ножом трубочку, набил ее табаком и прикурил от костра. Хмельной Оюн не без гордости качнул головой, – мой сын! – отобрал у него остатки махорки, положил себе в карман и отмахнулся как от комара:
– Скажи завтра рано, там… курить маненько нато, табак беречь нато!..
Тулюш равнодушно отодвинулся к чуму, ближе к Маркелу, тот обещал налить втайне от всех немного медовухи и дать еще табаку.
Сдружились юноши, одной души, таежной. Тулюш плохо знает русский язык, но зато отлично объясняется жестами рук. Маркелу есть чему поучиться у Тулюша. Молодой тофалар в совершенстве знает повадки зверей и всевозможные способы охоты на них «без железа и пороха». Стоит удивиться, как Тулюш точно бросает в дерево нож или стреляет из винтовки на огромное расстояние.
У Луки Власовича нетерпение, тянет Оюна за рукав куртки:
– И как, что дальше было?
Тофалар покачивается из стороны в сторону, – выпил лишнего с дороги – однако о разговоре помнит. Еще выждав немного времени, будто сопоставляя все точности, Оюн продолжил:
– Патом, снег маненько копай, костер ищи… нашел костер! Все хорошо смотри, опять следы находи. Мой снег резал, смотрел, как падай, думай, когда костер гори… там, глубоко, снег чистый, как сахар. Так бывает, когда холодно, чум сильно топи…
– Значит, до этого морозы были, снег перемерз, – пояснил Фома.
– Так, наверно… правда. Патом костер гори… над ним, серый снег…
– Надувной, значит… метель, что ли, была? – наморщил лоб Фома.
– Ты, однако, Фомка, уже лучше оленя думай! – улыбнулся Оюн. – Правильно говоришь! Вор, кто разводил этот костер, украл соболей до большого ветра…
– Метель!.. Когда же у нас зимой была большая метель?.. – глядя куда-то вдаль за озеро, вспоминал Фома, однако, Лука Власович перебил сына.
– А что тут думать? Надо Софью спросить, она дни и погоду отмечает! – освежился умом старовер и крикнул во весь голос: – Сонька! Поди сюда!..
На его крик из дома на крыльцо проворно выскочила Софья, немым взглядом спросила, что надо.
– Неси сюда свои талмуты, где ты погоду отмечаешь…
Девушка пожала плечами, однако ослушаться не посмела, ушла в дом и вскоре вернулась с толстыми, церковными тетрадями. Фома подождал, когда она подойдет рядом, с гордостью попросил:
– Скажи нам, дочь, когда зимой большая метель была?
Софья, напряженно прикрывая страшную часть лица платком, стала смотреть бумаги, что-то перебирая губами, наконец-то ответила:
– В эту зиму две метели больших было, одна до Рождества, вторая, под весну.
– Две? – удивленно поднял брови Лука Власович, будто не знал, что в зиму иногда метет несколько раз, и долго. – Так как же нам теперь определиться?
– А ну, дочка, смотри, что перед метелями было?
Софья опять посмотрела на бумаги, зашевелила губами, через некоторое время пояснила:
– Перед рождественской метелью долго снег шел, две недели, вот, записано. А после Крещения морозы стояли три недели, а потом опять метель была.
– Вот, наверно, эту, вторую метель, нам и надо! – довольно воскликнул Фома Лукич. – Когда это точно было?
– 7 февраля метель началась, пять дней длилась…
– Вон как!.. Значит, Оюн, соболей у тебя вначале февраля украли… – значимо подняв указательный палец, сказал Фома, и скорбно пошутил, – осталось узнать, кто украл…
– Вот такой русский, – Оюн привстал на согнутых ногах, и ладонью показал примерный рост подозреваемого человека, на голову выше себя.
– Вот как!.. – удивились все, и даже Софья, которая хотела уйти, но дед Лука остановил ее жестом руки. – А это ты как определил?!
– Там где костер был, ряпина вот так клонись, – тофалар показал, как было изогнуто придавленное снегом дерево. – Русский снег бил с ряпины, патом рятом костер зажигай. Патом на лышах в ручей шагай за водой, и как раз под ряпиной хорошо ходи…
– А если он нагибался, когда под ней проходил? – прищурил глаза Лука Власович.
– Смешной ты, как сова, – развел руками Оюн и засмеялся. – Где рябина, горка ехай нато, как наклоняйся носом снег?.. Русский так ехай, – показал, как человек катился на лыжах. – Наклоняйся плохо, лучше пройти стороной. Но русский ходи пот ряпиной…
– Понятно… – соглашаясь, протянул Фома и посмотрел на отца, который так ничего и не понял из объяснения Оюна.
– Оюн патом смотри, снег тихо убирай, мало-мало гляди, – продолжал Оюн, показывая руками, как он осторожно убирал у костра снег, – русский кури тва раза, чай вари, мясо кушай, тальше шагай…
– А почему два раза курил, а не три? – пожал плечами Фома.
– У русский привычка табак туши… дави так, – охотник показал, как человек давит тлеющий табак о дерево, перекрывая огню кислород. – Привычка кароший, пожар не будет. Русский два раза табак рябину дави… Русский трубка нет. Русский табак бумага крути. Патом смотри карашо, русский кушай мясо, жила попадай. Русский жуй, так не мог кушай… тогта русский жилу плюй, Оюн жилу находи, смотри, жила на шея марала, – показал себе на затылок, откуда был кусок мяса. – Патом Оюн смотри, чай русский много пей густой… не шалко, чай, тапак мой лапаз бери, не шалко, много кури, пей… – закончил Оюн грустным голосом, выпил из кружки и вспомнил: – русский ногой вот так делай, – тофалар привстал и стал крутить правой ногой на носке, будто старался задавить в землю камешек.
– Почему это он так делал? – удивлению Погорельцевых нет предела.
– Я не знай. Там, где костер, место твердо, долго крути ногой, патом стоял, тоже крути… может, нога боли, мосоль… ичиги маленький, ноги когда морозил шипко… не знай. Только видел, как он это делай. А патом вор сюда ходи, к вам! Мы за ним с Тулюшом сюда пришли…
Для Погорельцевых эта новость как нож в сердце:
– Ты думаешь, что это кто-то из нас твой лабаз ограбил?
– Сто ты, сто? Не думай так! – замахал руками Тулюш. – Лукин Влас не вор! Фомка не вор! Маркел не вор! Мой так не говори, знаю… кто вор, кури много! Вы, однако, не кури. Никто ваш так ногой не крути! Зачем думай зря? Лукин Влас труг! Фомка труг! Маркел труг! Оюн хотел за Тулюша Софку сватай! – при этих слова у Софьи дугой выгнулись брови от удивления. – Кто вор, мимо ходи. К вам гости заходи, трастуй говори, и тальше ходи…
