Адмирал Тови одобрительно прищелкнул языком и, качая головой, объявил:
– Это, пожалуй, не хуже ночных бомбардировщиков…
И, еще раз оглядев фото, самокритично добавил:
– При ночном бомбометании такая точность и кучность поражения вряд ли достижимы… Как вы говорите, это называется?
– Это называется «лучи смерти», – пояснил шеф «МИ-6». – Как раз то, о чем нас предупреждал президент САСШ.
– Французское изобретение?
– Теперь уже и не скажешь… Оно есть у французов, у американцев и у русских … А кто там был первым, теперь не узнать.
Черчилль, хмурясь, поправил его.
– У русских ничего нет! Все нормальные русские живут во Франции, и у них нет никакого оружия. Речь, видимо, идет о большевиках?
– Разумеется.
– Почему же такого оружия нет у нас?
Шеф разведки пожал плечами.
– Получается, что мы не готовы к большой войне, что каждую минуту может начаться на континенте?! – продолжил свой вопрос сэр Уинстон. – Почему у наших врагов есть оружие, которым не располагает Британская армия? Кто ответит за это?
Черчилль распалялся все больше и больше.
– Неужели британские мозги хуже французских или тем более большевистских?
– Не хуже, – быстро вставил разведчик. – Мне известно, что наши ученые обращались в военное министерство с подобными предложениями…
Канцлер казначейства стремительно развернулся в сторону военного министра.
– Ах, вот как? Объяснитесь, сэр! Своими действиями, точнее бездействием, вы, господин министр, подставили родину под удар!
Военный министр не остался в долгу и ответил лорду-канцлеру с тем же накалом страсти.
– Да, обращались… Но как можно верить людям, которые не могут представить никакой технической документации для обоснования идеи? Что мне делать, когда ко мне приходит велеречивый краснобай от науки и начинает обещать мне все, прося в обмен деньги на исследования. Огромные деньги! Не пенсы и не фунты! Тысячи!!!
Он встряхнул руками и неожиданно для всех улыбнулся, вспомнив что-то, и уже более спокойно продолжил:
– Как можно верить человеку, который утверждает, что изобрел «лучи смерти», но все забыл и теперь ему все нужно открывать наново… Вы знаете, сколько таких вот людей приходит в военное министерство ежемесячно? Не один и не два!
Тоном ниже, но все еще агрессивно Черчилль напомнил:
– В свое время ваше ведомство поверило Маркони и не пожалело об этом.
Военный министр вернул шпильку назад.
– Поверьте, там далеко не каждый Маркони.
– Кстати, – напомнил о себе шеф разведки. – Раз уж мы упомянули Маркони, то он, по моим сведениям, также занимается «лучами смерти»…
Хозяин кабинета живо обернулся к нему.
– Вот! Муссолини и король Эммануил поверили ему, а вы – нет!
– Маркони бы и я поверил. Во всяком случае, ему наверняка хватило бы ума внятно изложить свои мысли на бумаге…
Адмирал Тови густо кашлянул, и разговор оборвался.
– Я хотел бы, чтоб мы вернулись к обсуждаемому вопросу…Устранили ли мы ту опасность, о которой говорили несколько дней назад?
Черчилль посмотрел на адмирала.
– Кто может дать нам гарантии, что все удалось? Это слишком важное решение, чтоб принимать его, основываясь только на листке глянцевой бумаги…
Он коснулся пальцами фотографий.
– Нам нужны живые, достойные доверия свидетели нашего успеха или нашего поражения.
Турецкая Республика. Окрестности Большого Арарата
Июль 1929 года
…День с самого утра у Федосея не задался.
Сперва всю ночь снилась всякая дрянь, попы какие-то с паникадилами, Крестный ход, а утром, когда, похохатывая, бредом своим с товарищами делился и брился хорошо отточенной золингеновской бритвой, рука дрогнула – порезался. Никогда такого не случалось, а тут – на тебе!
Минут десять, под шутки товарищей, пытался поаккуратнее, чтоб на раненного при исполнении интернационального долга не походить, заклеить порез пластырем, но тут сыграли тревогу, и время полетело словно вода из шланга. Бегом, бегом, веселыми брызгами.
Гимнастерку на плечи, шлем на голову, реглан, очки-консервы, «наган» в мягкой кожаной кобуре у бедра – и бегом к самолету. Там прыжок на крыло, а оттуда, ни на миг не задерживаясь и не теряя движения, – в кабину истребителя. Щелчок закрывающегося фонаря над головой и – вперед, в бой!
Схлестнуться пришлось с теми же британскими бипланами. После пяти дней боёв они стали куда осторожнее и одиночного героизма уже не проявляли – наваливались плотной кучей и клевали, клевали… Новая тактика давала эффект – пять аэропланов красные уже потеряли. Правда, счет в целом складывался в нашу пользу с леденящим душу британцев перевесом. Только вместо того, чтоб остудить горячие головы, это, похоже, только больше подстегивало чьё-то желание прорваться в район строительства спецобъекта.
У самого Федосея на счету было уже два британца. И сегодня он с ходу, с налета сбил третьего.
Только радость победы оказалась недолгой.
Через плотную подушку парашюта Федосей почувствовал, как задрожала только что послушная машина, и стрекот мотора заглушил веселый треск разрываемого свинцом дерева.
Уводя аэроплан с линии огня, обернулся. Вражеский биплан, сверкая вспышками выстрелов, рвался за ним. Сквозь прозрачный круг вращающегося винта виднелся похожий на хищное насекомое пилот.
Малюков в бессильной злобе погрозил кулаком, но тут стекло фонаря впереди разлетелось осколками, ветер хлестнул по лицу, и стало вовсе не до того. Серый дым за спиной обернулся оранжевым языком пламени.
Не испытывая судьбу, сбитый летчик вывалился из самолета.
Места в небе хватило всем – совсем рядом крутились свои и чужие, поливая друг друга свинцом. Переживая за своих, Федосей завертелся в стропах, отличая одних от других. Мало наших! Мало!
Две авиаматки – это восемь самолетов, а у них на каждой платформе штук по двадцать, не меньше. И верткие все, как блохи… У бипланов со скоростью похуже, зато маневренность! Правда, у нас вооружение…
Двенадцатимиллиметровая пуля – это уже не пуля даже – почти снаряд. Такая сквозь слона пройдет – не застрянет.
Не отводя глаз от неба, начал дергать стропы, стараясь отплыть подальше от места схватки, но не успел. Не повезло. Над головой протяжно треснуло, и, по-змеиному извиваясь, оттуда упало несколько строп. Федосей ошалело повернулся на звук. Там полоскал белый купол, в который на глазах расширяющимся острым клином входило голубое небо. Небесный шелк вот-вот готов был свернуться в тряпку и уронить летчика на землю.
Что и случилось.
Купол скомкался и, словно устав держать живую тяжесть пилота, полетел вниз.
Радость свободного полета не успела коснуться Малюкова, как ноги врезались во что-то твердое. Федосей охнул от боли. Вполне могло оказаться, что это была крупнокалиберная пуля, но тут же его приложило спиной обо что-то размером побольше пули и куда как более твердое, чем облако. Не соображая, что происходит, он машинально попробовал зацепиться и встать, но сверху обрушился парашют. Малюкова перевернуло, покатило по каким-то ребрам и снова бросило в бездну. Желудок, наполнившийся холодным воздухом, рванулся к горлу, но тут Федосея дернуло еще раз, и все кончилось.
Он висел, еще не вполне уверенный, что остановился. Несколько секунд приходил в себя тупо, без мыслей, глядя перед собой. Все случилось настолько быстро – огонь за спиной, прыжок, хлопок парашюта над головой, шальные пули, перебившие стропы купола, боль от удара, потом снова падение в бездну и резкий рывок, остановивший полет вниз, и далекая земля под ногами, что он понял только одно – он жив и висит, прицепившись к чужому дирижаблю.
Подняв очки на лоб, посмотрел вниз. Под ногами, не дальше чем в трех-четырех верстах, плыла каменистая турецкая земля. Ужас того, что уже случилось, сменился в Федосее ужасом того, что еще только могло произойти. Он висел под нижней палубой вражеского дирижабля, и любой из тех, кто увидит его сейчас, может легко отправить к земле, просто отцепив парашют. Несколько мгновений он ждал торопливых шагов над головой и тревожно-радостного крика, но, кроме моторного и пулеметного треска, ничего не слышал.
Обошлось…
Красвоенлет, пересиливая страх многокилометровой бездны под ногами, расстегнул парашютный замок, подтянулся и, перехватывая замерзшими пальцами стропы, пополз вверх. Ветер трепал над головой белый лоскут парашютного шёлка, стропы в ладонях гудели, словно струны гигантской мандолины, перекрывая рев моторов, а он лез, стараясь не думать, что раньше закончится – его силы или терпение невесть за что зацепившегося парашюта. В голове назойливо болталась мысль, что где-то там, над головой, с неслышным за гулом ветра и ревом моторов тихим треском расползается такой тонкий, такой невесомый парашютный шелк.
