– А Задов обиделся на тебя. Нельзя, говорит, связываться с сыщиком-то.
– Простите, Василий Петрович.
– И Олечка ждала. Наобещал ей Гриша золотые горы. Такое про тебя рассказывал!
– Извиняюсь. Служба.
– Он слово своё сдержал. Такая красавица! Лучшая в труппе! Прима-актриса! А ты?.. Жаль, жаль.
– Исправлюсь, товарищ секретарь губкома!
– Забудь. Чего уж… Но впредь учти – первый раз Задов тебя простил, а второй раз и мне у него билетика для тебя не выпросить.
Шутил ли секретарь, обижался ли всерьёз, Турин так и не разобрался, но былой теплоты, как раньше при вручении награды или автомобиля, он не чувствовал, это тревожило и не давало покоя.
– А ты чай-то пей. Курить не предлагаю.
– Что-нибудь случилось, Василий Петрович? – Турин коснулся чашки, подул на чай. – Конференция придавила? Беспокоят?
– Беспокоят? – прищурился тот. – Есть тревога да другого рода.
Турин дёрнулся, ожёгшись, но Странников заметил:
– Не только у вас ловят, сажают, судят…
– Да что же случилось, Василий Петрович? Я своих ребят подыму на ноги. Вы только скажите.
– Значит, арестовал ты того? – оборвал секретарь губкома, придвинув лицо вплотную.
– Кого?
– Того… агента своего.
– Ковригина?
– Ну тебе лучше знать.
– Арестовал, Василий Петрович, но я за него головой ручаюсь! – попытался подняться с дивана Турин.
– Сиди. И никогда ни за кого не ручайся. Тоже мне, начальник губрозыска! – Странников похлопал его по колену. – Понял, надеюсь, загадку этого дивана?.. Мягко сидеть, но трудно подняться, впрочем, может, это и не единственное его достоинство. Или недостаток?.. Что-то я запутался. А ты-то чего молчишь? Не пугайся. Я же без претензий. Про вчерашний вечер расскажи.
– Василий Петрович, там такое могло случиться… – побледнел Турин.
– А милиция что же? – хмыкнул Странников. – Руки опустили?
– Бандиты Иорина убить могли! А вы с ним рядышком были!
– Ты мне без намеков… без намеков… Мне ясность нужна!
И Турин подробно и, тщательно подбирая слова, рассказал всё.
– В какой больнице Иорин? – поспешил спросить секретарь.
– В моём кабинете. Заперт.
– Что?
– Я его на ключ. И предупредил.
– Его же ранили?
– Не опасно.
– А врачи?
– Хирург смотрел. Его я ещё ночью отвёз домой, как помощь оказал. Хороший специалист, мужик с понятием.
– А Опущенников?
– Ну что вы, Василий Петрович?.. – с хитринкой улыбнулся Турин. – Единственный свидетель – ваша жена. Ковригин сообразительный агент, он и ей ни слова.
– Знаю, знаю, – потёр лоб Странников, – иначе я бы не выглядел таким здоровеньким. Умеет она портить настроение, – он, конечно, попытался сострить, но у него не очень получилось, глаза выдавали: стыла тоска, но секретарь встряхнулся. – Да что мне лукавить, чёрт возьми! Не помню я ничего, вот тебя и пытаю!
– Агента я наказал, – успокоил Турин, отхлебнул из чашки. – Трое суток будет в кабинете сидеть под арестом, как вы и приказали. Отдохнёт. Заодно Иорина посторожит.
– Вы что же? Держать Иорина под арестом собрались?
– У нас комнаты есть. Он, кстати, не женат. Никто не потревожится.
– А на работе?
– А вы ничего не знаете?
– Что? Что ещё я должен знать?!
– При Татьяне Алексеевой Иорин, если так можно выразиться, при том доме свиданий ошивается. А ведь инструктор губкома!
– Ну, это уж оставь мне… – поморщился Странников. – Задов – пройдоха! Ах, Гришка, Гришка!.. Затащил меня туда, а сам смылся!
– Значит, вы об Иорине ничего не знали?
– Ну-ну! Вы меня не допрашивайте!
– Извините, Василий Петрович, профессиональная привычка.
– Чтоб впредь не слышал, – буркнул секретарь. – А Гришка хорош! Он у меня попрыгает!.. Артист из погорелого театра!
Помолчали.
– Значит, Опущенникову ничего не известно? – успокоился Странников.
– Инструкцию нам читал, собрал всех и наяривал.
– Инструкцию? Чего это он?
– Хумарьянцу делать было нечего, вот тот и сочинял – философствовал… Как вам это нравится, Василий Петрович?.. Ночью не допрашивать без особой нужды, оружие не применять?..
– Вредная бумага по нынешним временам. Ты мне её отыщи при случае.
– Принесу.
– Вообще-то этот Хумарьянц много чего намудрил-намутил в своё время, теперь банями в Баку командует. Что ты его вдруг вспомнил?
– Так я ж про инструкцию! Если б мой Ковригин на секунду не успел пушку выхватить, отдыхал бы Иорин в деревянном ящике.
– Ты мне сегодня прямо Америку открываешь.
– Если б не Ковригин, не знаю, что могло приключиться и с вами.
Странников хмуро скосился на Турина, но возражать не стал.
– Есть версии случившемуся? – спросил после тяжёлого молчания.
– А тут какую версию не выстраивай, Василий Петрович, – будто ждал этого вопроса Турин, – три матёрых бандита навеки успокоены Ковригиным. Перестарался, возможно, но это с какой точки поглядеть. Два уцелевших, по-моему, стоят трёх трупов матёрых преступников?
Он многозначительно глянул на секретаря.
– Признался мне Ковригин, – доверительно тут же продолжал Турин, – он думал, конец Иорину, да вы ещё рядом в таком положении… Поэтому и палил без разбора.
– Ты всё-таки скажи, что сам думаешь про эту историю?
– Меры приняты: ничего не просочилось, – загнул палец тот. – Хирург?.. Он записей никаких не делал, – загнул второй палец. – А больше опасаться некого.
– Не допускаешь?
– Чего?
– Чего-чего! – не сдержался Странников. – Нападения на меня!
Турин вскочил и вытянулся перед секретарём:
– А основания?
– Теракт! Какие тебе ещё нужны основания?
Явно не ожидая такого оборота, начальник розыска лихорадочно соображал, что ответить, его растерянность выдавало заметное подрагивание пальцев рук.
– Что? По-твоему я не фигура?
– Подумайте, Василий Петрович, сколько народу всполошится, если вылезет наружу… – наконец начал он приходить в себя.
– Какой народ? Чего ты мелешь? Мне наплевать!
– Я имел в виду, если начальство съедется. Не наше. Ваше. Из Москвы. Ведь обязательно пришлют проверять, если всё так представить.
Странников переменился в лице.
– А те орлы копать станут глубоко, – развивал мысль Турин. – Из пальца высосут, если и ничего не найдут.
– Как не найдут? А бандиты? – пробовал возражать секретарь.
– Залётная братва. Сплошь уголовники. Такие в политику носа не суют. Кошелёк – вот их мечта.
– Уверен?
Турин как-то особо, по-воровски поддел ногтём пальца зуб, искусно при этом щёлкнув.
– Зуб дам.
– Стопроцентной уверенности и у меня, конечно, нет… – секретарь хлебнул чаю. – Но в одном ты прав – вороны слетятся. Задолбят.
– И копаться начнут, до исподнего доберутся. Зачем вам это надо, Василий Петрович?
– А я сказал, что надо?
– Арестова опасаетесь? – тихо, вскользь, подкинул догадку Турин.
– Мину? Нет-нет! – замахал руками Странников. – Если мы когда и грызёмся с ним, то по пустякам. А тебе откуда известно?
Он настороженно скосился на сыщика.
– Не за деньги работаю.
Странникова пробил кашель, словно его прорвало. Турин сунулся с чашкой чая, но секретарь оттолкнул, закрыл рот платком и затих.
– Мина – мелкий интриган, – наконец послышался из-под платка его голос. – Ему б в столицу да повыше. А моё кресло ему и на хрен не нужно.
– А проверить надо, – будто приказал себе Турин, – если доверите. Я аккуратно.
– Займись, только осторожно. У Арестова своих везде понатыкано. И в губрозыске небось не один сидит.
– У меня нет, – резко произнес Турин.
Странников, выпрямив спину, спрятал платок.
– Уверен?
– Голову на отсечение.
– Слушай, что у тебя за выражения? Зубом поручаешься, теперь вот головой, – поморщился Странников. – Думаешь, так всё и прокатит? А если я возьму вот и потребую другого наказания твоему герою?
Турин так и застыл:
– Ковригину?
– Отдай его мне, – вдруг попросил секретарь. – Коль он жизнь мне спас, пусть и раскручивает всё остальное, что заварил. Мы с тобой версии строим, головы ломаем, пусть он это делает. Меня охраняет, а заодно вынюхивает.
– А Опущенников?
– Его посвящать нельзя.
– А с причиной перевода как?
– Какого ещё перевода? – зло дёрнулся секретарь. – Агент твой зарвался, приставал на улице к солидным гражданам без оснований… Ты его за это под арестом держишь?
– Извиняюсь. Не сообразил сразу. Но я его наказал, а вы в губком возьмёте… Как понимать?
– Пустяки. Набирайся мудрости. Он заявление тебе подаст, а у меня нехватка шофёров. Мне машину прислали на днях. Стоит, пылится. Мейнц уже представлял свои кандидатуры. Управлять-то умеет машиной твой знаменитый Ковригин?
– Ради этого научится, – опустил голову Турин, пряча ликующие глаза. – Только у меня встречное, так сказать, предложение, Василий Петрович.
– Валяй.
– Ковригин у вас сразу засветится. Мейнца вашего я знаю, проницательный гусь.