А вот что больше всего поразило меня в Морин: она намного сильнее, чем я. Она не сдалась, она узнала, каково это — не прожить ту жизнь, к которой ты себя готовил. Я не знаю, какие у нее были жизненные планы, но ведь были, как у всех. А когда появился Мэтти, она прождала двадцать лет, пытаясь понять, что жизнь предложит ей взамен; но жизнь ничего ей не предложила взамен. В этот удар она вложила все свои чувства, и я вполне могу себе представить, как сильно смогу ударить кого-нибудь, когда доживу до ее возраста. Отчасти и поэтому я не хотел дожить до ее возраста.
Морин
Фрэнк — отец Мэтти. Забавно думать, что для кого-то это не очевидно, хотя для меня это совершенно очевидно. У меня были половые отношения только с одним мужчиной, и с ним я провела одну ночь, и единственная за всю мою жизнь ночь, которую я провела с мужчиной, породила Мэтти. А каковы шансы? Один к миллиону? Один к десяти миллионам? Не знаю. Но даже если один к десяти миллионам, то это все равно значит, что таких женщин, как я, в мире очень много. Но вы ведь не об этом думаете, когда речь идет об одном шансе из десяти миллионов. Вы не думаете: «Это очень много людей».
За все эти годы я поняла, что мы не так защищены от неудач, как думаем. Ведь несправедливо, что ты единственный раз в жизни оказываешься с мужчиной, а в итоге у тебя рождается ребенок, который не может ни ходить, ни говорить, даже узнать тебя не может… Впрочем, справедливость здесь ни при чем, ведь правда? Одной ночи с мужчиной достаточно, чтобы произвести на свет ребенка, любого ребенка. Нет законов, гласящих: «У вас может родиться такой ребенок, как Мэтти, если вы замужем, или если у вас уже есть много детей, или если вы спите со многими мужчинами». Нет таких законов, хотя нам с вами может показаться, что это зря. А когда у вас появляется такой ребенок, как Мэтти, вы ничего не можете с собой поделать, вы думаете: «Вот оно! Это все предназначенные мне неудачи, только собранные воедино». Но я не думаю, что именно так все устроено. Появление Мэтти не означало, что я не могу заболеть раком груди или что на меня не могут напасть грабители. Возможно, должно означать, но не означает. В некотором смысле я даже рада, что у меня нет еще одного ребенка, нормального ребенка. Ведь я бы тогда потребовала от Бога намного больше гарантий, чем Он может дать.
Ко всему прочему, я католичка и верю не столько в удачу, сколько в возмездие. Мы умеем верить в возмездие — в этом нам нет равных во всем мире. Я согрешила против Церкви, и ценой этого греха оказался Мэтти. Может показаться, что это слишком высокая цена, но ведь грехи должны иметь определенный вес — разве нет? И в этом смысле не стоит удивляться, что все получилось именно так. Долгое время я даже благодарила Бога, думая, что смогу расплатиться за свои грехи здесь, на земле, а на небесах потом о них не вспомнят. Теперь я уже не так в этом уверена. Если цена расплаты за грех столь высока, что ты в итоге хочешь покончить с собой — совершить еще более страшный грех, — то, значит, Кто-то ошибся в расчетах. Кто-то хочет слишком многого.
За всю свою жизнь я ни разу никого не ударила, хотя мне частенько и хотелось. Но та ночь была особенной. Я словно была в лимбе, меж живыми и мертвыми, и было совершенно неважно, что я сделаю до того, как вернусь на крышу Топперс-хаус. Только тогда я поняла, что будто взяла отпуск и отдыхаю от самой себя. И мне тут же захотелось ударить его снова — просто потому, что могла это сделать, — но я этого не сделала. И одного удара было достаточно: Чез упал — думаю, скорее от шока, чем от самого удара, поскольку силы у меня не очень-то много, — а потом встал на четвереньки, закрыв голову руками.
— Простите меня, — сказал Чез.
— За что? — не понял Джей-Джей.
— Не знаю, — ответил он. — За все.
— У меня был как-то парень вроде тебя, — объяснила я.
— Прости, — повторил Чез.
— Это очень больно. Это отвратительно, когда мужчина проводит с тобой ночь, а потом исчезает.
— Теперь я понимаю.
— Понимаешь?
— Думаю, да.
— Тебе же так ничего не видно. Может, встанешь? — предложил ему Джей-Джей.
— Мне не очень-то хочется, чтобы меня опять ударили.
— Пожалуй, ты не самый храбрый мужчина на этом свете, — заметил Джей-Джей.
— Храбрость можно проявлять очень по-разному, — ответил Чез. — И если ты говоришь о готовности терпеть удары как о проявлении храбрости… тогда, пожалуй, ты прав. На мой взгляд это перебор.
— Знаешь, Чез, и все же есть в тебе что-то от храбреца. Ты вот не стесняешься признаться, что боишься такой хрупкой женщины, как Морин. Вот за честность тебя можно уважать. Ты ведь не будешь его больше бить, Морин?
Я пообещала, что не буду, и Чез поднялся. Странное это ощущение — видеть, как мужчина что-то делает из-за меня.
— Ты так и будешь всю жизнь прятаться под чьими-то грилями? Сомнительное удовольствие, ты не находишь? — поинтересовался Джей-Джей.
— Да. Но других вариантов я не вижу.
— А как насчет разговора с Джесс?
— Только не это. Лучше я всю жизнь проведу вдалеке отсюда. Серьезно. Я уже подумываю о том, чтобы переехать.
— В соседский двор, надо полагать? Только чтобы с ухоженным газончиком, да?
— Нет, — ответил Чез. — В Манчестер.
— Послушай, — попытался успокоить его Джей-Джей. — Я знаю, что ты ее боишься. Но именно поэтому тебе стоит поговорить с ней сейчас. Пока мы рядом. Мы будем… посредниками, что ли. Может, лучше сделать так, чем переезжать в другой город?
— О чем мне с ней говорить?
— Мы, наверное, можем что-нибудь придумать. Вместе. Что-нибудь такое, что отвлечет ее.
— Например?
— Например, я точно знаю, что она готова выйти за тебя, если ты предложишь.
— Нет уж. Ты извини, но это…
— Да шучу я, Чез, шучу. Улыбнись. Ты ж мрачнее тучи.
— Это просто время сейчас такое. Мрачные времена.
— Конечно, мрачные. Вся эта история с Джесс, переезд в Манчестер, прятание под грилем, а еще 11 сентября, да и вообще.
— Вот именно.
Джей-Джей покачал головой:
— Ладно. Чтобы весь этот ср… кошмар для тебя закончился, тебе нужно ей кое-что сказать…
Джей-Джей объяснил ему, что нужно говорить, словно Чез был новым актером и мы все играли в какой-то мыльной опере.
Мартин
Я не прочь время от времени делать ремонт своими руками. Я сам красил спальню девочек, пусть и не без помощи трафаретов. (Там, конечно, повсюду были телекамеры, и продюсер оплатил всю краску до последней капли, но это не отменяет мой подвиг.) И если вы знаете, о чем я, то вспомните, как иногда, бывает, наткнешься где-нибудь в ванной на дыру, слишком большую, чтобы ее можно было заделать. И самый простой выход — это забить ее всем, что попадется под руку: сломанными спичками, губками и так далее. Так вот именно такова была роль Чеза той ночью: он был губкой, которой надо было закрыть дыру. Вся эта история с Джесс и Чезом была нелепа с самого начала — бесполезная трата времени и сил, второстепенное лирическое отступление, но нас она захватила, она согнала нас с крыши, и, даже слушая идиотскую речь Чеза, я осознавал ее ценность. Я понимал, что нам понадобится куда больше губок в ближайшие недели и месяцы. Быть может, именно это нам и нужно, хотим мы покончить с собой или нет. Быть может, жизнь — это слишком большая дыра, чтобы ее можно было чем-то заделать, и нам обязательно нужно хватать все, что попадется под руку — шлифовальные станки, рубанки, пятнадцатилетних девочек, да все что угодно, — лишь бы хоть как-то ее заполнить.
— Привет, Джесс, — сказал Чез, когда его выпихнули на улицу.
Он старался держаться весело и непринужденно, словно и так надеялся встретить Джесс на вечеринке. Но ему не хватило воли — сложно убедить собеседника в том, что ты весел, если у тебя не хватает духа взглянуть ему в глаза. Он напоминал мне неудачливого воришку из кино, которого поймали за попыткой что-то украсть у местного крестного отца, — он перегнул палку и теперь пытался умаслить ее, чтобы спасти свою шкуру.
— Почему ты ничего мне не объяснил?
— Да. Конечно. Я знал, что ты об этом спросишь. Я думал об этом. На самом деле я очень много об этом думал, потому что, ну… в общем, меня это не особенно радует. Все дело в слабости. В моей слабости.
— Только не переигрывай, — одернул его Джей-Джей.
Похоже, никто даже не пытался притвориться, будто все происходившее имело хоть какое-то отношение к нормальному разговору.
— Да. Правильно. Итак. Во-первых, я должен извиниться и заверить тебя, что такое больше не повторится. И во-вторых, я нахожу тебя очень привлекательной, мне с тобой интересно общаться, а еще…
Джей-Джей нарочито громко прокашлялся.
— Ах да. В общем, дело не во мне, а в тебе. То есть прости. Прости. Конечно, дело не в тебе, а во мне.
