Потом Ларс понял, что в кроватке – на спине, за идиотской пластикатовой решеткой – он очень уязвим, ибо любой может подойти, начать размахивать над ним руками, греметь всякими дурацкими фигулинами и произносить в его адрес речи. И тогда в один прекрасный день Ларс вылез из кроватки, больно ударившись отросшей за время горизонтального существования задницей, и неумело перебрался через весь бокс в темную щель под торчавшей из стены кроватью: предполагалось, что когда он вырастет, то это будет его кровать.
Родители, само собой, изумились – ну как же, три года лежал, а тут на тебе, раз – и нету!
О боги!
Куда делся?!
Ларса довольно быстро нашли в его новом убежище: он, не озаботившись конспирацией, сволок в щель одеяло с кровати и устроил из него вполне удобное лежбище; но на призывы выйти и попытки вытащить Ларс ответил такой неожиданной для родителей яростью, что они оставили сына там, где он есть, отступили на пару метров и принялись совещаться. Ларс с радостью слушал их взволнованные, оторопелые голоса и думал про себя: вот фиг вам, не выйду я отсюда. Потом отец приступил к отпрыску с воспитательной речью, привёл ему разные убедительные, весомые аргументы и красочно расписал достоинства жизни на своих двоих среди таких же прямоходящих; Ларс не ответил ни слова. Тогда в дело вступила мать, воззвала к его сыновним чувствам – и тут Ларс не сдержался. Из опрометчивого опыта с одеялом он уже сделал важный вывод и понял, что ежели хочет быть подальше от мира, не стоит являть направо и налево свои способности; но тут – не сдержался. Ларс ответил матери – глухо и отчётливо: «Да пошла ты… Мамацао[1]!»
С того дня между мальчиком и его родителями пролегла глубокая пропасть.
Клара Шоербезен впала в истерику и на два дня слегла от переживаний. Шоербезен-старший ещё пару раз пытался вступить в контакт с внезапно заговорившим сыном, но нарвался на те же выражения; Ларс послал бы его и позаковыристее, но его вокабуляр был пока ещё не столь велик. Однако, чтобы заявить: «Я меня рожать не просил» – его словарного запаса вполне хватило, и потрясённый отец тоже отстал.
Позиции были окончательно определены.
Когда Ларсу стало неудобно под кроватью, он перебрался наверх – но и только. Мальчик по-прежнему снисходил до питания, но не до общения, и вскоре почти единственными посетителями его бокса стали разнообразные дроиды. Ларса это как нельзя лучше устраивало. Он даже терпел подосланного Шоербезеном-старшим дроида-учителя, поскольку довольно быстро научился выключать машину, когда она надоедала. А ещё Ларс полюбил кибер-куб, который отец установил у него в комнате на Ларсово восьмилетие. Вот это была штука полезная. Уж она-то точно не навязывалась и позволяла делать с миром всё, что только душе угодно.
Однажды Ларс созрел для того, чтобы выйти за порог дома. Этому способствовала реклама в виртуале. Ларс не хотел, чтобы ему навязывали все эти идиотские вещи и прочие фиговины, названия которым он не знал и знать не хотел. Шоербезен-младший оделся самым подходящим образом, то есть обильно, в три пары штанов и в две рубашки, взял в правую руку биту для квайл-крика и как небольшой танк потопал к входной двери. Ларс направлялся наружу, дабы раз и навсегда поставить мир на место.
Вернулся он довольно быстро – в разодранной одежде, без биты и с кровоточащей, опухшей нижней губой. Проигнорировав вопли матери и походя послав её подальше, Ларс забился под кровать и целый день зализывал там раны. Мир оказался слишком силён и многочислен, и первые же встреченные сверстники совершенно не пожелали помочь Ларсу реализовать его взгляд на вещи.
С тех пор будущий Дракон за порог дома не выходил ни разу. Для разнообразия мальчик даже начал разговаривать с отцом – исключительно чтобы при случае поставить на место, а случаи такие предоставлялись постоянно. Отец с таким положением вещей опять согласился – всё же Ларс у него был единственный ребенок, получить разрешение на которого было не так-то просто; а вот Клара фон Шоербезен после нескольких попыток (неудачных) вдохновить мужа выдрать чадо ремнём покинула дом. Ларс был несказанно этому рад, о чём не преминул сообщить родителю. Тот лишь тяжело вздохнул.
Так они и жили – младший и старший, пока Ларс не достиг совершеннолетия и папаша не решил сделать ему по этому случаю подарок. В этом подарке была последняя его родительская надежда. И надо признать, подарок надежду оправдал. Частично.
Подарком была Эв.
Нескладный, прыщавый и крайне замкнутый подросток Ларс насторожённо принял этот оригинальный дар. К четырнадцати годам Ларс весь состоял из комплексов и, коли бы не усилия отца, так и не научился бы сносно читать, а всё время торчал бы в виртуале. Папа Шоербезен мог себе позволить живого приходящего наставника, которого заткнуть было вовсе не так просто, как дроида с идиотскими учебными программами, потому что наставник добросовестно отрабатывал своё немалое содержание, – а тут ещё появилась Эв.
Пожалуй, именно ей Ларс был обязан всеми своими дальнейшими жизненными успехами. Можно сказать, Эвелин ван дер Хаас сделала из сопливого подростка, от которого за пять метров разило несвежим бельем и плодами интенсивного онанизма, почти нормального человека, со временем принявшего гордый позывной «Дракон», – да не где-нибудь, а в сверхэлитном Чёрном легионе, в подразделении, которого официально никогда не существовало.
Нет, Ларс не побирался, у него было полно всякой одежды – у папаши-бизнесмена платиновые кредитки торчали изо всех карманов, – но сын предпочитал ходить именно в красной, с большим чёрным кругом на спине, рубахе и в широких бесформенных портках такого же цвета. Ларс не желал расставаться со своей униформой и занашивал её буквально до дыр – а когда дроид ему мягко и ненавязчиво подсовывал то же самое, но новое, давал дроиду битой по морде, продолжая хранить верность старым тряпкам, и с великой неохотой расставался с ними только тогда, когда рубаха со штанами начинали расползаться по швам. Ларсу было комфортно в давно и как следует обжитых вещах, а что от одёжки попахивало – такие мелочи его не занимали. Шоербезен-старший сделал было пару робких попыток вторгнуться в гардероб сына, но был привычно послан и махнул рукой: хорошо ребёнку, и ладно. Они и так слишком редко видятся.
Ребёнку и правда было по-своему неплохо. Ненавистный внешний мир давно и прочно сузился до размеров личного бокса с окном в виде кибер-куба, а также с входной дверью, через которую дроид-слуга регулярно доставлял всякие необходимые Ларсу цивилизационные блага – главным образом в виде кулинарных изысков, ибо пожрать будущий Дракон любил. Остального, что было за дверью, Ларс справедливо опасался. Зато в виртуале он выстроил себе совершенно закрытый портал, где никого никогда не было. Кроме самого Ларса, конечно. Там – это место звалось «Элениум» – там Ларс безраздельно владел всем, о чем только успевал помечтать. И в первую очередь – женщинами. Самками. Девочками его возраста и немного младше, девушками с баснословно прекрасными лицами и телами, зрелыми женщинами с манящими формами, которых Ларс подсмотрел всё в том же в виртуале. Его собственное царство, где Ларс был единственным самцом и все обитатели которого видели в нём всемогущего бога. Фантазии юного Шоербезена были поистине безграничны.
И вдруг…
Эв вошла в жизнь Ларса мягко и ненавязчиво. Переступила порог – лёгкая и изящная, в коротеньком невесомом платьице с простенькой голограммой на животе (перманентно распускающийся розовый лотос), тонкой рукой откинула с лица чёрную непослушную прядь и взглянула на сидящего на полу недоросля с таким обожанием, что тот сначала оторопел, застывши с открытым ртом, а потом медленно, но неудержимо, от горла и наверх, до кончиков ушей, густо покраснел. У Ларса не было опыта общения с живыми девушками.
Ларс офонарел, конечно. Он не знал, куда деваться. Он представить не мог, что делать, коли пришедшая вот так запросто фея вдруг заговорит с ним. Ларс мечтал только об одном: куда-нибудь исчезнуть, да хоть сквозь пол провалиться – и потому совершенно не заметил длинного меча в чёрных лаковых ножнах, который Эв непринуждённо держала в левой руке, внизу и несколько за спиной.
