– Это не письменность, – сказал Иван. – Это – шифр.
– С чего ты взял?
– Да просто не может быть такой письменности. Вот, смотри, – он двинул по столу камушек, – явно китайский иероглиф. Ощущение, что некто, желая создать тайнопись, не стал выдумывать собственные знаки, а просто набрал из разных алфавитов готовые.
– Тогда какой же язык зашифрован в этих письменах?
– Как ты и говоришь, язык народа угреш.
– А у народа угреш нет ли какой-либо другой письменности?
– Наверное, нет.
– Точно – нет. Тогда какая же это тайнопись? Это и есть письменность угрешей.
Делла смотрела на Ивана насмешливо. Он сказал:
– Все равно остается загадкой такое смешение знаков. Вот что я думаю. Письменность угрешей была создана искусственно и создана одним человеком. Возможно, в не столь отдаленные времена. В те времена, когда народ уже примкнул к славянам и говорил на их языке.
– А у меня другое мнение. Почему ты думаешь, что некто заимствовал символы из разных грамот? Что, если наоборот?
– Тогда выходит, что угреши – самый древний народ на Земле. Но это не так.
– Откуда ты знаешь, что не так? Что мы вообще знаем о нашем народе?
– Знаем мало. Но сами эти символы кое-что говорят. Получается, что первая письменность на Земле была создана угрешами. И язык наш – это и есть праязык, от которого произошли все остальные. И письменность придумали мы. Из которой потом все взяли по чуть-чуть. Но такого не может быть.
– Да почему не может-то? – повысила голос Делла. – Очень даже может.
– Сомневаюсь. Потому что символы уж больно разнородные, чтобы изначально существовать в одном алфавите. Вот, например, – Иван двинул под руку Деллы камушек. Взять этот иероглиф. А ну-ка…
Он нащелкал в окошке поисковика «китайские иероглифы», полистал. Делла переместилась на его сторону стола и тоже смотрела в монитор, подперев голову кулачками.
– Вот он. Этот знак означает «вход».
Символ состоял из двух букв, похожих на «р», обращенных друг у другу зеркально.
– Точно, вход! – воскликнула Делла. – Так и есть на языке угреш. Это вроде как арка или дверь.
– Если в наш язык попал не только знак, но и само понятие, то это лишний раз доказывает, что перед нами не письменность, а тайнопись, хитроумный шифр.
– Чем бы это ни было, но я понимаю эти знаки. Могу их читать.
– Кстати, откуда ты знаешь эту письменность?
– От бабули. У нее были книги, написанные на нашем языке.
– Прямо печатные книги, типографские?
– Нет. Рукописные.
– Они теперь у тебя?
– Нет. Всё сгорело. У нас в доме был пожар. Мать и отец, оба сгорели в этом пожаре. Я играла на улице, потому и уцелела.
Иван молча глянул на девушку. Странная догадка пришла ему в голову.
– Вы жили в деревне, как и мы?
– Нет. Скорее, в маленьком городке.
– Где именно?
– В Нижегородской области. Город Васильсурск.
– Остановимся, конечно! Там, я знаю, очень красивые места…
– Нет, – нахмурилась Делла. – По моим сведениям, там больше не осталось ни одного угреша. Были соседи, но съехали лет десять назад.
– И тебе не хочется посмотреть свою малую родину?
– Нет, – угрюмо сказала Делла. – Сейчас там, как и везде, выросли красные новорусские коттеджи. Видеть этого не хочу.
Все это время Иван раздумывал: спросить или не спросить? Наконец, решился:
– Делла, а от чего сгорел дом?
– От молнии, – быстро ответила Делла, и Иван понял, что она лжет.
Они замолчали надолго. Просто сидели рядом. Делла перебирала камушки, Иван смотрел на ее руки.
Неужели с нею произошло то же самое? Получается, что пиромания – это не только его наследственная болезнь. Вдруг этому подвержены все угреши? Возможно ли, что нация обладает какой-то специфической физиологией, такой, что все ее представители могут заболеть одним и тем же психическим расстройством? Что-то подобное встречается и среди других народов, например, одни вспыльчивые, страстные, другие – холодные, сдержанные. Русские, угреши и другие северные народы способны подолгу сдерживать эмоции, а кавказцы, арабы, турки – чуть что, хватаются за кинжал.
– Я никому не рассказывала об этом, – вдруг произнесла Делла, глядя на свои руки и камушки на столе.
Иван подумал, что сейчас она признается, что также подожгла свой дом, но ее слова были боле неожиданными и страшными.
– Я играла во дворе, когда начался пожар. Дом вспыхнул быстро, словно куча сухого сена. Сбежались соседи, выплескивали в огонь воду ведрами, но напрасно. Мать и отец ужасно кричали, потом вдруг замолчали: сначала она, потом он. И в этот момент из пожарища выползли две пламенные змеи.
Иван слушал с напряжением. То, что вылетело из огня, он всю жизнь называл про себя «огненным червем». Делла, природная поэтесса, нашла другие слова.
– У этих змей были лица. Страшные. Искаженные болью и ужасом. Они посмотрели на меня. Это были мои отец и мать.
– Ты сказала, что сбежались люди. Они что – тоже видели этих змей?
– Да. Но не видели лиц. Потому что родители обратились только ко мне, а длилось это всего мгновенье.
– Огненный торнадо, – проговорил Иван, – явление очень редкое. Гм, редкое…
Почему же это редкое явление произошло одновременно с обоими? Иван не видел тогда лица своей матери: просто ему показалось, что червяк посмотрел на него. Но у Ивана с детства было плохое зрение.
– Странно, что с нами обоими произошло одно и тоже, – сказал он.
– То есть? – Делла вскинула удивленные глаза.
Иван в нескольких словах рассказал о своем пожаре.
– Я тоже видел одно из этих существ, – закончил он. – Но не думаю, что у него было лицо моей матери. Ты уверена, что видела именно своих родителей?
– Это были точно мои родители, – сказала Делла. – А огненные смерчи – это души погибших в огне людей…
Одно из двух: либо ей почудились лица отца и матери, либо он сам не увидел тогда лица.
– Твой дом загорелся от молнии? – спросила Делла.
– От молнии, – дурным эхом повторил Иван.
– Все это как-то связано с самой тайной угрешей, тебе не кажется?
Иван вдруг подумал, что такое лицемерие с ее стороны – нонсенс. Если она на самом деле сожгла своих родителей, то вряд ли бы стала сейчас развивать тему «молнии». Тогда теория национальной пиромании разваливается. Он свою мать поджег – это Иван знал. Дом Деллы действительно сгорел от молнии.
– Делла, я не пойму. Почему родители не выбежали из горящего дома?
– Не знаю. Может быть, заклинило дверь.
– Сомнительно. Они могли бы разбить окна.
– Не знаю! – уже крикнула она. – Закроем эту тему.
Иван молча вышел в кокпит, взялся за штурвал. Тронулись. Через дверь каюты он видел Деллу, сидевшую над своей красной тетрадью, смотревшую поверх сущности вещей из-под дрожащих ресниц… В этот самый момент в двух метрах от него рождались какие-то стихи, которые люди будут, может быть, и через сто лет читать, а эту красную тетрадку, исписанную мельчайшими, размером с клопа буквами, станут перепродавать на аукционе, как письма Ван Гога, за какие-то безумные сотни тысяч фунтов, и станет она предметом сохранения капитала людей, чьи дедушки и бабушки сейчас еще посещают или прогуливают лекции в Кембридже и Оксфорде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
