Он сполоснул прямо тут же, внизу под насосом, руки, открыл приколоченный к стене шкафчик. Замысловато покрутил пальцами, заговорщически подмигнул бывалым глазом:
— Выпьем чайку? Я тут разжился малость…
— Подожди. Кое-что скажи мне.
— Ну и поговорим, конечно, мне тоже до тебя дело есть.
Гоша вынул из шкафчика откупоренную бутылку водки, выставил тоже открытую консервную банку с тушенкой, хлеб. Отдельно положил на столик крупную проросшую луковицу.
— Вот даже фрукт раздобыл, — сказал он, суетливо разрезая хлеб, доставая ложки. — Туговато у нас летом с лучком-чесночком. Съели за зиму, и пока не завезли. Приезжие барыги торгуют.
Я сразу и опять неприятно вспомнил старика шкипера, смердящего чесноком.
— Скажи, Гоша, с чего это сегодня Катька на меня напустилась? Поговорил с Симаком, и ее как подменили.
— Ай! — отмахнулся Гоша. — Нашел с кем разговаривать. И правильно Катька невзлюбила…
Он подсел ко мне на нары, давай крутить пальцами перед лицом.
— Как бы тебе объяснить? Ребенок — он и есть ребенок, мало ли чем можно обидеть. А шкипер как-то нехорошо пошутил с ней. Вот, наверно, из-за него и с тобой так…
— Но я-то при чем? Я же не подшучивал!
— Ай! — опять замахал Гоша руками, явно досадуя на мою непонятливость. — Шутки-то ведь бывают разные, иная не только малого, а и дубака наподобие меня отшибет. Слушай сюда, если интересно, клепать-колотить!.. Таскают они, мелюзга, ершей, а шкипер и говорит им: «Чем вы занимаетесь, сопляки, цирк ведь московский приехал. Попов там, Никулин и прочие». — «Где, куда приехал?» — «Да прямо в аэропорту и балаган циркачи раскинули. Тигру, слона привезли…»
Ребятишки рты пораскрывали: «Правда, дедушка?» — «Как не правда, если сам видел».
Ну, те побросали свои закидушки — и на остановку. А автобусы уже не ходили. Пробежали они до порта все десять километров, видят — никакого цирка нет. Вернулись так же пёхом, языки повысовывали от усталости, а шкипер живот поджимает, хохочет над ними…
— Зачем он так сделал?
— А ты спроси его, придурка. Самого себя повеселил. Он же один здесь, как волк в окладе, руки ему никто не подаст. Вот и придумывает развлечения… В общем, гад он, и не только за это!
Гоша потянулся к бутылке, но я отвел его руку и показал на чайник, уже пошумливающий на плитке.
— Давай лучше чаю.
— Давай, — кивнул он. — Я расскажу тебе, кто такой Симак! Сам-то он наговорил тебе, поди, семь верст до небес и еще наговорит! Он всех приезжих обхаживает, Север расписывает, будто рай ему здесь, клепать-колотить!
Гоша разлил по кружкам крепко заваренный чай.
— Ну так слушай сюда. Полицай он бывший, этот Симак. Всю войну, продажная шкура, фашистам прислуживал, а потом под чужой фамилией еще долго неузнанным был, в Закарпатье при теплом местечке кантовался. И все же нашли, опознали. Жаль, что за давностью лет вышку не дали, поменяли на десятку строгача. Вот в этих теперь милых его сердцу краях и оттрубил срок от звонка до звонка. А потом — куда? Домой нельзя, напаскудил за войну. Там, в Одессе, говорят, не прощают изменников, хоть и отбыл ты срок. И правильно делают! В сорок третьем, наверно, такой же полицай батю моего раненого расстрелял на глазах у всей деревни. В Белоруссии это было, сам ездил, когда вырос, многие помнят тот день. Памятник там стоит отцу… Правильно делают, что не прощают! — с нажимом повторил Гоша. — У нас тоже не прощают, сам видишь, какой он одичалый. Вот и ошивается здесь после тюряги, все смотрит куда-то, ждет чего-то, а все равно здесь. Некуда ему больше податься… Да катись он, клепать-колотить! — выругался напоследок Гоша. — Поговорить, что ли, не о чем? Ты вот лучше послушай…
Гоша задумчиво помолчал, словно бы решая, с чего начать, взъерошил пятерней постриженную свою шевелюру, знакомо пожестикулировал перед лицом.
— Я ведь как до такой житухи докатился? Работал в Пензе на стройке. Хорошо получал. Даже в бригадирах последнее время ходил. Семья, конечно, дочка такая же, как Катька. Ну, живем, все идет нормально, жена на часовом заводе работает. И тут приезжает кореш, Сашка Блудный. Ну, Блудный — это у него прозвище, а так Сашка Гурьянов. Поддали за встречу в ресторане. Сашка и говорит… Кроты вы, говорит, слепошарые, замуровались с головой в своих норах, ничего дальше носа не видите. Горбатитесь, говорит, за двести каких-то колов, а на Севере эти деньги заработать за неделю — раз плюнуть. И показал сберкнижку на пять тысяч. Это как уволился от нас, за два неполных года хапнул…
Ну и понесло меня, клепать-колотить! Веришь, земеля, сплю и вижу, что я где-то на большой стройке, на самом что ни на есть диком Севере, зимой — морозы, летом — дожди, все нипочем! Как месяц, так тыща на книжке! А я ведь всю жизнь мечтаю «жигуленка» купить…
Ну и потом уже без Блудного по-трезвому прикидывал, как да что. И выходило — лучше некуда: трудовая в порядке, статей плохих никаких не записано, наоборот, благодарности, премии там разные к праздникам, монтажник пятого разряда, сварщик, слесарь — что еще надо? В общем, одна нога у меня дома, а другая уже на Севере, где Сашка.
Говорю о своих задумках жене. Так и так, говорю, съезжу пока один, а там видно будет: дадут хибару — вас вытребую, нет — один буду вкалывать. Мне ведь что — особых удобств не надо, мне бы только на «жигуленка» сколотить…
Гоша еще подлил в кружки чаю, но не пил, а только отрешенно смотрел в угол. Нет, он совсем не старый, лет тридцать пять, наверно, не больше, и вот сейчас в своем костюме с лампасами так не похож был на того Гошу, какого я встретил на причале в первый раз. Что-то интеллигентное виделось в его сухощавом, чуть удлиненном лице — прямой тонкий нос, четкий рисунок бледных губ. И только большие голубые глаза по-прежнему были полны скрытой печали. И вот он поднял эти глаза на меня.
— Жена — ни в какую! Чего, говорит, тебе не хватает, квартира — есть, работа — тоже, чего тебе надо?.. «Жигули», говорю, дура, надо. Когда еще с этой зарплаты на машину мы соберем? Умные люди, говорю, только так и делают: сдают в наем квартиры — и за деньгой на Север. Вон, говорю, Блудный, пока у нас в бригаде мотался, больше чем на полторы сотни никогда нарядов не закрывал. А сейчас? Куда, говорю, от нас он подался? На юг, отдыхать с шиком, клепать-колотить!
Месяц, другой уламываю бабу — даже слушать не хочет. Езжай, говорит, хоть в Америку, а меня не трогай. Пропади, говорит, ты пропадом вместе с Блудным и своими «Жигулями».
Ну, я тоже с характером, кончилось терпение. Мымра, говорю, ты необразованная, добра же хочу, дура, машину хочу для семьи иметь. В общем, как хочешь, говорю, а меня не поминай лихом.
